— Приходилось ли вам видеть, — нахмурившись, спросил Руссо, — чтобы великие потрясения совершались в природе без подготовки? Приходилось ли вам наблюдать рождение человека — событие заурядное и вместе с тем возвышенное? Приходилось ли вам видеть, чтобы человек рождался сразу, минуя те девять месяцев, в течение которых в чреве у матери накапливаются вещество и жизнь? Разумеется, вы хотите, чтобы я возродил мир делами своими. Но это уже не возрождение, сударь, это революция!
— Значит, — резко возразил молодой хирург, — вам не нужна независимость, не нужна свобода?
— Напротив, — отозвался Руссо, — независимость — мой кумир, а свобода — моя богиня. Только мне нужна свобода нежная и сияющая, которая согревает и оживляет. Мне нужно равенство, приближающее людей друг к другу посредством дружбы, а не страха. Мне нужно образование, просвещение каждой частички общественного организма, как механику нужна гармония всех деталей машины, как столяру нужна подгонка, идеальное соответствие всех частей его изделия. Повторяю, мне нужно то, о чем я писал: прогресс, согласие, самоотверженность.
На губах у Марата заиграла презрительная усмешка.
— Вот именно, — бросил он, — реки, текущие млеком и медом, Элизиум Вергилия, поэтические мечты, которые философия хочет претворить в действительность.
Руссо промолчал. Ему было обидно оправдываться в своей умеренности, тогда как вся Европа почитала его неистовым борцом за все новое.
Чтобы утешить свою робкую и наивную душу, Руссо вопросительно взглянул на незнакомца, который недавно вступился за него, и, увидев на его лице безмолвное одобрение, сел при общем молчании.
Председательствующий поднялся.
— Вы слышали? — спросил он.
— Да, — хором ответили собравшиеся.
— Вступающий кажется вам достойным войти в наш союз, он правильно понимает свой долг?
— Да, — ответили собравшиеся, однако сдержанно, без особого единодушия.
— Клянитесь, — обратился председательствующий к Руссо.
— Мне было бы неприятно, — не без гордости ответил философ, — не угодить кому-либо из присутствующих, однако я должен повторить только что сказанное — то, в чем я убежден. Будь я оратором, я мог бы облечь свои идеи в более увлекательную форму, однако язык мой своенравен и всегда сразу выдает мои мысли, когда я прошу его найти им быстрое воплощение.
Мне хочется сказать, что, не принадлежа к вашему союзу, я сделаю больше для мира и для вас, чем если бы я тщательно придерживался ваших правил; поэтому позвольте мне вернуться к моим трудам, к моей слабости, к моему одиночеству. Я уже говорил, что смертный час мой близок: горести, недуги, нищета непрестанно толкают меня к могиле. Откажитесь от меня, я не предназначен для того, чтобы идти вместе с людьми, я ненавижу их и избегаю, но в то же время служу им, потому что сам я — человек. А будучи их слугой, я почитаю их лучшими, чем они есть на самом деле. Теперь вам известно все, что я думаю, больше я не произнесу ни слова.
— Значит, вы отказываетесь давать клятву? — взволнованно спросил Марат.
— Решительно отказываюсь. Я не хочу вступать в ваш союз: слишком многое предвещает мне, что я буду вам бесполезен.
— Брат, — проговорил примирительно незнакомец, — позвольте мне называть вас так, поскольку мы в самом деле братья, несмотря даже на разницу в воззрениях. Брат, не поддавайтесь ни на миг вполне естественной в вашем положении досаде, поступитесь хоть немного своей законной гордостью, сделайте для нас то, что вам претит. Ваши советы, ваши мысли, само ваше присутствие — это свет! Не погружайте нас во мрак, олицетворяемый для нас вашим отказом вступить в наше братство.
— Вы ошибаетесь, — отозвался Руссо, — я ничего у вас не отнимаю, потому что могу дать вам не больше, чем кому угодно — первому попавшемуся читателю, первому попавшемуся газетчику. Если вам нужны имя Руссо и самая его суть…
— Да, нужны! — раздались учтивые голоса.
— Тогда возьмите собрание моих сочинений, положите книги на стол председательствующего и, когда будете обсуждать что-либо и настанет мой черед выразить свое мнение, откройте одну из написанных мною книг, и вы узнаете, что я думаю по этому поводу.
С этими словами Руссо двинулся к выходу.
— Погодите! — остановил его хирург. — Воля любого человека свободна и в том числе воля прославленного философа, однако правила не велят допускать в нашу святыню непосвященного, который даже не связан никаким уговором, хотя бы устным, ведь он может выдать наши тайны, оставаясь при этом честным человеком.
Руссо сочувственно улыбнулся и полюбопытствовал:
— Вы требуете, чтобы я поклялся хранить тайну?
— Вот именно.
— Я готов.
— Будьте любезны огласить текст, достопочтенный брат, — попросил хирург.
Достопочтенный брат начал читать:
— Перед лицом великого вечного Господа, зодчего вселенной, перед лицом мастеров и этого почтенного собрания клянусь никогда не рассказывать и не писать о том, что произошло здесь на моих глазах, и в случае неосмотрительности с моей стороны приговариваю себя к наказанию, согласно законам великого учредителя и мастеров, а также к гневу моих отцов.
Руссо уже вытянул вперед руку, когда незнакомец, следивший за спором с властным видом, что все принимали как должное, хотя человек этот сидел вместе со всеми, так вот, этот незнакомец подошел к председательствующему и шепнул ему на ухо несколько слов.
— Верно, — согласился достопочтенный брат и добавил:
— Вы не принадлежите к числу наших братьев, вы просто человек, оказавшийся среди нас в том же положении, что каждый из нас; поэтому мы отказываемся от своего права и лишь просим вас дать честное слово, что вы забудете все, что здесь произошло.
— Забуду, как поутру забывают сон, клянусь честью, — с волнением ответил Руссо.
С этими словами он вышел из зала; большинство братьев последовало за ним.
104. ОТЧЕТ
Когда члены братства второго и третьего разрядов вышли, в ложе остались семеро. Это были мастера.
Они обменялись знаками, которые доказывали их принадлежность к высшему разряду.
Прежде всего они позаботились затворить двери; когда это было сделано, великий мастер обнаружил себя, показав остальным перечень с выгравированными тремя таинственными буквами L.P.D.[45]
В ведении великого мастера была переписка с шестью другими мастерами ордена, жившими в Швейцарии, России, Америке, Швеции, Испании и Италии.
Он принес с собою несколько наиболее важных писем, полученных от его собратьев, чтобы довести их содержание до сведения мастеров, которые были по рангу выше остальных, но ниже его самого.
Великого мастера мы узнали — это был Бальзамо.
Самое важное письмо содержало тревожные сведения, оно поступило из Швеции, его написал Сведенборг[46].
«Следите за югом, братья, — говорилось в письме, — в его знойных краях пригрелся предатель. Этот предатель вас погубит.
Следите за Парижем, братья, предатель живет там. Секреты ордена у него в руках, а сам он движим ненавистью.
Предчувствую скорое и тайное разоблачение. Предвижу страшную месть, только не настигла бы она предателя слишком поздно. А пока — бдите, братья, бдите! Порою достаточно одного слова предателя, пусть даже малоосведомленного, чтобы привести в расстройство наши так тщательно составленные планы».
Братья с немым изумлением переглянулись: язык непримиримого иллюмината, его предвидение, которому они знали множество удивительных примеров, — все это немало способствовало тому, чтобы омрачить созванный Бальзамо совет.
И сам Бальзамо, веривший в проницательность Сведенборга, не мог избавиться от мучительной тревоги, сжавшей ему сердце после чтения письма.
— Братья, — заговорил он, — вдохновенный пророк ошибается редко. Давайте же последуем его совету и будем настороже. Теперь вы, как и я, уже знаете, что борьба начинается. Не дадим же победить себя нашим достойным сожаления врагам, чье могущество и безопасность мы подрываем. Не забывайте, что преданность они могут купить. Подкуп — могучее оружие в мире, где живут люди, не видящие дальше границ своего земного существования. Братья, бросим вызов подкупленным предателям.
— Эти страхи кажутся мне ребяческими, — раздался чей-то голос. — Мы с каждым днем становимся сильнее, нами твердой рукой руководят блистательные таланты.
Бальзамо поклонился льстецу за высказанную похвалу.
— Да, но, как сказал наш высокочтимый великий мастер, предательство проникает всюду, — возразил один из братьев, оказавшийся не кем иным, как хирургом Маратом, которого, несмотря на молодость, возвели в высокий ранг, благодаря чему он впервые присутствовал на подобном совещании. — Вдумайтесь, братья: ведь чем слаще наживка, тем крупнее улов. Если господин де Сартин, имея мешок экю, может купить признания одного из наших рядовых членов, то министр, пообещав миллион или высокий чин, может подкупить одного из наших мастеров. А рядовой член ведь ничего не знает.
В крайнем случае ему известны имена некоторых своих собратьев, но они никакой ценности не представляют. Организация у нас прекрасная, однако ей в высшей степени свойственна кастовость, подчиненные ничего не знают и ничего не могут, их собирают, чтобы сообщить им всякие пустяки или поручить какую-нибудь мелочь, а между тем они своим временем, своими деньгами способствуют упрочению нашего здания. Подумайте-ка: подручный лишь подносит камень и известковый раствор, но разве без камня и раствора вы построите дом? Подручный этот получает скудное жалованье, однако же я считаю его равным архитектору, который по своему плану создает и оживляет все сооружение; я считаю их равными, потому что оба они — люди, а по мнению философов, любой человек стоит другого; каждый несет свою долю несчастий, каждому грозит рок; на долю же подручного выпадает даже больше опасностей — ему может свалиться на голову камень, под ним могут подломиться леса.