— Тогда подарите мне вашу дружбу. Она утешит меня в утрате всего, что я потерял.
Флао кажется, что страница перевернута, но для Гортензии дело обстоит иначе. Она не может заставить себя не думать об очаровательном офицере. Ее не радуют даже победы, одерживаемые французской армией. Она скажет в своих «Мемуарах»: «Мысль об опасностях, угрожавших человеку, о котором я слишком часто думала, вынуждала меня понять, насколько он мне дорог, и отравляла мне всякую радость. Когда приходил бюллетень, я, принимаясь за чтение, дрожала от страха, что, на свое несчастье, встречу там его имя. Однажды он был упомянут в числе отличившихся, другой раз — в числе раненых. К счастью, я была одна, когда узнала об этом; острота испытываемой мною боли никому не позволила бы поверить, что такой интерес к нему внушила мне только дружба».
Она следила за тем, как реагирует на известия Каролина, и, когда находила, что ее родственница волнуется меньше, чем она сама, сердилась на нее за это. «Когда я видела, что она печальна и расстроена, она становилась мне дорога, и я прощала ей мучительные минуты, которые часто переживала по ее вине».
Г-жа де Суза была на седьмом небе. Разве сыну ее не покровительствует и сестра, и невестка императора? Она плохо знала Наполеона, который не любил, когда женщины его семейного клана дурно себя вели, и которого раздражали подвиги юного «распутника».
— Но в нем столько обаяния и ума, — вступилась за повесу Жозефина.
— Ума? — воскликнул Наполеон. — У кого его нет? Он хорошо поет? Вот уж достоинство в солдате, у которого в силу его ремесла почти всегда хриплый голос! Эх, да он просто смазливый парень, вот это и трогает вас, женщин. А вот я в нем ничего особенного не нахожу.
И Наполеон устроил так, чтобы красавец-адъютант находился подальше от Парижа. В эту эпоху, когда большая часть Европы представляла собой французские департаменты или вассальные государства, это было нетрудно.
Но наступает событие, которое перевернет всю жизнь Гортензии. Ее делают королевой.
«Назначение» Луи и Гортензии на голландский трон ускоряет ход вещей. Луи на верху счастья, зато Гортензию новость погружает в печаль. Жозефина слышит, как дочь вздыхает:
— Я хотела б быть королевой Голландской в Париже.
Вся в слезах, Гортензия умоляет Наполеона не «навязывать» ей трон.
— Это же лестное отличие! — возмущается император. — Постарайтесь выказать чувства, достойные такого возвышения.
— Ах, государь, — восклицает Гортензия, — ваши советы напрасны; мои чувства всегда останутся мещанскими, если так можно назвать привязанность к своей стране, друзьям, семье.
Но Наполеон только посмеивается. И в письме к брату Гортензия изливает свое безмерное горе:
«Стоит мне подумать об этом, как на глаза навертываются слезы. Сколько женщин были бы рады стать королевой! Почему не отдать им это счастье, которое сделает меня такой несчастной? Я все еще надеюсь, но император держится за свой замысел: для него важнее всего политика. Боже мой, мне кажется, я умру от горя!»
Это «королевство-префектура» нисколько не ослепило Жозефину. Она уже пресытилась всем этим, Значение для нее имеет лишь одно: она уже живет вдали от Евгения, а теперь и дочь будет жить в разлуке с ней.
«Мама ведет себя безрассудно, а я, самая несчастная из всех, должна еще всех утешать», — пишет Гортензия брату.
Это напоминает остроту Талейрана, услышавшего, как сетует Дезире Клари, тоже не по своей воле ставшая королевой:
— Всякое царствование кончается так плохо!
— Несомненно, государыня, но с него так приятно начинать.
После отъезда Гортензии в Гаагу Жозефине, как она пишет сыну, «понадобилось время, чтобы прийти в себя». Она чувствует себя «слишком взволнованной и слишком больной» и редко дает о себе знать Евгению. Ее душевное состояние еще более ухудшается, когда она узнает, что готовится новая двойная кампания — сперва против Пруссии, затем против России, кампания, которая в будущем году приведет императора в Тильзит[61] славной и кровавой дорогой через Иену, Потсдам, Варшаву, Эйлау и Фридланд.
В среду 24 сентября 1806 Наполеон получает в Сен-Клу письмо от Бертье, сообщающего, «что пруссаки не скрывают больше своего намерения» объявить войну. Их войска, которые завтра станут вражескими, уже приближаются к аванпостам Великой армии.
Император решает, хотя и не без внутреннего сопротивления, в ту же ночь отбыть в Майнц, не взяв с собой Жозефину. Но императрица узнает об этом около четырех часов утра и, рассказывает Констан, «спрыгивает с постели, накидывает на себя что попало под руку и в ночных туфлях, без чулок выбегает из спальни. Плача, как девочка, выпроваживаемая в пансион, она несется через покои, скатывается по лестнице и бросается в объятия императора, когда тот уже собирается сесть в карету».
Приходится взять ее с собой.
Она тем более счастлива, что ее шталмейстер, тридцатичетырехлетний красавец Сижисмон Фредерик Веркгейм тоже едет. Император берет его с собой на войну. А Жозефина питает нежную склонность к своему прекрасному конюшему, голубоглазому блондину с цветом лица, как у юной эльзаски, хотя эта склонность не продвинулась дальше первых станций на «Карте Страны Нежности»[62].
Дормез императора, запряженный восьмеркой лошадей, мчится днем и ночью. 26-го, сразу после полудня, чета прибывает в Мец. Остановка на восемь часов позволяет нагнать Жозефину ее челяди, распиханной по шести берлинам, запряженным шестеркой, трем трехконным повозкам, двум пароконным экипажам и одной коляске. Дамам и офицерам, летевшим сломя голову от самого Парижа, не удается отдохнуть. Вечером поезд уже снова в дороге. И, пробыв в пути еще день и ночь, в воскресенье, 28-го, на заре достигает Майнца, главного города французского департамента Мон-Тонер. За три дня позади осталось 83 и 3/4 почтовых перегона!
Императорская чета располагается во дворце Тевтонского ордена, но Наполеону надо тут же ехать дальше, к армии. Жозефина в слезах. Что им причиной — волнение или дорожная усталость? Вдруг ей становится плохо, ее тошнит. Император принимает ее в объятия, пожимает руку Талейрану и, если верить г-же де Ремюза, со слезами вздыхает:
— Как трудно, однако, расставаться с двумя людьми, которых любишь больше всего!
Из Майнца он уезжает лишь вечером 1 октября 1806, Жозефина опять в слезах, У нее плохие вести от бедной Гортензии. «Не знаю, отчего ты плачешь, — пишет ей Наполеон. — Ты напрасно расстраиваешься. Гортензия чуточку педантка: она любит давать советы, Она написала мне, я ей отвечаю. Она должна быть весела и счастлива. Мужество и веселость — вот рецепт…» Как все у него просто. Людовик вбил себе в голову, что жена участвует в заговоре против него. Он вынуждает слуг шпионить за нею и шныряет по дворцу с видом полицейского. К счастью, он должен отправиться в армию, и Гортензия получает дозволение приехать к матери в Майнц. Маленький Наполеон сопутствует ей. «Ты не узнал бы его, — пишет она Евгению. — А какой он милый! Он уже мужчина, не расстается со мной, составляет мне компанию. Я с горечью думаю, что по достижении семи лет с ним придется разлучиться: ты же знаешь распоряжение императора, чтобы наши дети воспитывались в Медоне и лишь до семи лет оставались с нами. Думаю, что, когда это время настанет, я сама переберусь в пансион вслед за ними…»
Стефания тоже сумела уехать из Мангейма, и вот маленький клан Богарне опять в сборе. В обществе дочери, внука и племянницы Жозефина чувствует себя словно в «большом обществе», о чем и пишет императору. Ей пора бы утешиться, однако ее не покидает ощущение душевной пустоты. «Приехал Талейран и сказал мне, что ты, дружок, только и знаешь, что плакать. Но чего же ты еще хочешь? У тебя есть дочь, внуки и добрые вести, словом, достаточно возможностей быть довольной и счастливой!»
Для него все сложилось «чудесно», — пишет он 13 октября. «Со дня отъезда я потолстел, хотя каждый день делаю двадцать пять лье верхом, в экипаже, словом, всеми возможными способами. Ложусь в восемь вечера, встаю в полночь и думаю иногда, что ты еще не легла». За истекшие три недели Наполеон разбил пруссаков под Иеной. «Друг мой, — сообщает он 15 октября, — я прекрасно сманеврировал против пруссаков. Вчера одержал большую победу. У них было 150 000 человек, я взял в плен 20 000, захватил 100 пушек и знамена. Я оказался почти рядом с прусским королем и едва не пленил его вместе с королевой. Уже два дня ночую на бивуаке. Чувствую себя чудесно. Прощай, дружок, будь здорова и люби меня».
На следующий день:
«Г-н де Талейран, наверно, уже показал тебе бюллетень, и ты прочла там о моих успехах, дружок. Все произошло так, как я рассчитал, и никогда еще ни одна армия не претерпевала такого полного поражения и разгрома. Мне остается лишь добавить, что я здоров и растолстел от усталости, бивуачной жизни и ночных бдений».
Он занимает Потсдам и Берлин. А Жозефина плачет. Он ничего не понимает. Грусть ее заразительна. «Поверишь ли, что несмотря на все это я печальна? — пишет, со своей стороны, Гортензия брату. — Мне скоро в Гаагу, а дорога в такое время года отнюдь не приятное дело, но зато я немного пожила здесь спокойно, и хотя в дальнейшем так уже не будет, я тем не менее не настолько эгоистка, чтобы желать затяжки войны».
У Гортензии и ее матери, равно как у молодых женщин, окружающих их, одна забота — слушать, не раздастся ли рожок курьера, везущего известия из армии. «Каждой из нас хотелось первой сообщить о них», — рассказывает нам дочь Жозефины. Новости — и превосходные — идут потоком, но у Жозефины все время слезы на глазах. Словом, как говорит Фредерик Массон, «ничто ей не помогает, и все три месяца путешествия — это постоянный непреодолимый страх, необъяснимая печаль, беспричинная озабоченность, проистекающая из неопределенных и страшных предчувствий, которые вынуждают Жозефину опасаться падения с той вершины, куда она вознеслась, угадывать и предвидеть его. Что прочла она в своих любимых картах, которые уже открыли ей столько секретов?» Действительно, она пытается с помощью их узнать будущее и покупает через своего лакея Дувиля 14 8 полудюжин колод. Каждый день она раскладывает пасьянсы — все, какие знает: «большой, малый, ветряную мельницу, пятнадцать». Как-то вечером у нее выходит большой пасьянс, и не успевает она положить последнюю карту, как дверь распахивается: Камбасерес привез ей письмо от императора.