Людовик, «подготовленный» таким образом, испугался, что брат отберет у него королевство, сбавил тон и согласился на нечто вроде совместного проживания с Гортензией. Дочь Жозефины, уже ликовавшая при мысли, что отделается от мужа, была совершенно уничтожена решением своего мучителя.
— Я давно хочу поговорить с вами, сударыня, — сказал ей Людовик. — Император не соблаговолил согласиться на развод, который в равной степени желателен нам обоим. Следовательно, вы не можете быть свободны и независимы от супруга.
— Вы думаете, от этого наш брак станет счастливей?
— Я знаю, это невозможно, И не прошу этого, но вы — королева Голландии, где вам и придется жить, иного я не потерплю.
— Для чего я вам там нужна? — опять возразила Гортензия. — Если вы боитесь, что я найду себе приют при дворе императора, то я не собираюсь там оставаться. Моя мать ушла на покой. Я поселюсь у нее. Я не могу сделать вас счастливым, так дайте же мне дожить жизнь спокойно, не думайте больше обо мне, считайте, что я мертва.
— Считаться и быть — разные вещи. Посмотрите на австрийского императора — по смерти жены он немедленно вступил во второй брак!
Экий учтивец!
Простившись со своим милым Флао и, как она сама признается, не посмев завернуть в Наваррский замок, Гортензия с таким чувством, «словно едет на смерть», б апреля вновь направилась в Амстердам, где Людовик простер свою заботу о примирении с женой до того, что приказал заделать все двери из своих покоев в апартаменты королевы.
Перед отъездом в Бельгию вместе с Наполеоном и Марией Луизой Евгений навестил мать. Наваррский замок сразу же приобрел менее мрачный вид. Вице-король устраивает прогулки между двумя ливнями, но в парке так сыро, что Жозефине приходится, выходя, обувать нечто вроде сабо.
По вечерам шарады и другие забавы. Чан впервые звенит от взрывов смеха. Когда в устройстве «живых картин» начинает участвовать Тальма, они приобретают высокую театральность.
Евгений не может задержаться надолго — в Париже его ждет больная жена, но он увозит с собой письмо матери к императору. Жозефина хочет вернуться, а заодно — само собой — просит несколько сот тысяч франков для приведения Наваррского замка в более жилой вид. У Наполеона самый разгар медового месяца, ему некогда писать, и Евгений передает матери его устный ответ. Обиженная Жозефина посылает бывшему мужу следующее письмо, составленное в церемонном тоне, очень далеком от прежнего «Бонапарта»:
«Наваррский замок, 19 апреля 1810.
Государь,
Сын заверил меня, что ваше величество согласно на мое возвращение в Мальмезон и готово выдать мне испрошенный мною аванс на обустройство Наваррского замка.
Эта двойная милость в значительной мере развеяла тревогу и даже боязнь, которые вселило в меня ваше долгое молчание, государь. Я уже опасалась, что ваше величество совсем изгнало меня из своей памяти. Вижу, что это не так. Вот почему я сегодня менее несчастлива и даже счастлива в той мере, в какой могу отныне быть счастливой.
В конце месяца я переберусь в Мальмезон, поскольку ваше величество не видит к тому никаких препятствий, но должна вам сказать, государь, что не воспользовалась бы столь быстро той свободой, которую ваше величество предоставляет мне на этот счет, если бы Наваррский замок не требовал немедленного ремонта, необходимого в интересах моего здоровья и здоровья чинов моего дома. В Мальмезоне я намерена пробыть недолго. Оттуда я вскоре отправлюсь на воды. Но ваше величество может быть уверено, что, находясь в Мальмезоне, я буду жить так, как если б была за тысячу лье от Парижа. Я принесла большую жертву, государь, и с каждым днем все больше чувствую, как она была велика. Тем не менее эта жертва будет тем, чем ей положено быть — жертвой исключительно с моей стороны. Ни одно проявление моих горестей не станет помехой счастью вашего величества.
Я непрестанно желаю вашему величеству счастья. Быть может, мне еще доведется увидеть вас, но, чтобы ваше величество окончательно убедилось в моей искренности, я всегда буду считаться с новым вашим положением и сделаю это молча; уверенная в чувствах, какие вы, государь, питали ко мне прежде, я не стану домогаться нового их подтверждения и всецело положусь на вашу справедливость и ваше сердце.
Ограничусь лишь просьбой к вашему величеству оказать мне милость и найти средство подтверждать время от времени как мне, так и тем, кто меня окружает, что я все-таки занимаю маленькое место в ваших воспоминаниях и большое место там, где речь идет об уважении и дружбе. Это средство, каково бы оно ни было, усладит мою тоску, ничем, как мне кажется, не умалив самое для меня важное — счастье вашего величества».
Жозефина решительно не перестает его удивлять. На этот раз она выиграла. Наполеон отвечает: «Друг мой, я получил твое письмо от 19 апреля. Ты думаешь обо мне дурно. Люди, подобные мне, не меняются. Не знаю, что мог тебе сказать Евгений. Я не писал тебе потому, что не писала ты, но я всегда был готов сделать все, чтобы тебя порадовать. С удовольствием узнал, что ты едешь в Мальмезон и довольна жизнью. Я тоже всегда буду доволен ею, пока получаю вести о тебе и могу отвечать тебе тем же. Больше ничего не скажу, пока ты не сравнишь свое письмо с моим, а уж потом ты вольна судить, какое из них теплее и дружественней — твое или мое. Прощай, дружок, не хворай и будь справедлива к себе и ко мне».
Евгений доставляет это письмо, и Жозефина тут же берется за перо:
«Тысяча благодарностей за то, что не забываешь меня. Сын привез мне твое письмо, Я читала его со всем сердечным пылом и все-таки читала долго, потому что плакала над каждым словом, но слезы эти были сладостны. Я полностью обрела свое сердце таким, каким оно было и каким всегда останется: есть чувства, которые составляют мою жизнь и угаснут лишь вместе с нею. Я была бы в отчаянии, если бы мое письмо от 19-го не понравилось тебе; я уж не помню точно, в каких выражениях его составила, но знаю, каким мучительным чувством оно продиктовано — горечью оттого, что ты не даешь знать о себе.
Я написала тебе при отъезде из Мальмезона, и сколько раз с тех пор мне хотелось написать тебе еще! Но я понимала, что у тебя есть причины к молчанию, и боялась докучать тебе письмом. Твое явилось для меня бальзамом. Будь счастлив! Счастлив, насколько ты заслуживаешь! Говорю тебе это от всего сердца. Ты и мне уделил частицу своего счастья, частицу, которую я глубоко прочувствовала: для меня нет ничего дороже знака внимания с твоей стороны.
Прощай, друг мой, благодарю тебя так же горячо, как всегда буду любить».
Все это может показаться чуточку утрированным. Но она знает «Бонапарта» и умеет с ним обходиться. На что она только не согласна, лишь бы выбраться из Наваррского замка! К тому же ей нужны деньги. Ей хочется также, чтобы император женил двух ее кузенов Таше. Евгению поручено изложить повелителю эти ее пожелания. Должен он поговорить и о ее планах на будущее.
«Евгений передал мне, что ты собираешься на воды, — отвечал Наполеон из Брюсселя, где находится с Марией Луизой. — Ни в чем себя не ограничивай. Не слушай, что болтают в Париже: те, кто сплетничает, — бездельники и не знают истинного положения вещей. Мои чувства к тебе не изменились, и я хочу, чтобы ты была счастлива и довольна».
Наполеон согласен женить старшего из Таше — Луи[139], который писал Жозефине в декабре 1806 с Мартиники, на княгине де ла Леен, племяннице принц-примаса. Что касается младшего, Анри, то императору только этого «маленького озорника» не хватало! «Он сорвал с себя в Мадриде французскую кокарду», даже не предупредив его, Наполеона, повинуясь «любовному увлечению» и забыв о своем долге перед государем. «Пусть делает, что хочет, женится, на ком хочет», — Наполеону это безразлично. Император «весьма» одобряет намерения Жозефины «произвести известные траты в Наваррском замке», но не дает ни гроша сверх того, что предусмотрено. Он только разрешает выдать ей аванс: 600 000 франков на Наваррский замок и 100 000 на Мальмезон.
1 мая 1810 Жозефина отправляется в Лувье для посещения местной мануфактуры. В «почетный эскорт» с нею отряжены шесть фузилеров национальной гвардии во главе с капралом. Где ныне прошлогодний блеск?[140]
15 мая она возвращается наконец в Мальмезон. К приезду ее парк уже в цвету: клумбы покрыты ковром махровых гиацинтов и драгоценных тюльпанов. Пурпурнолистая магнолия не слишком пострадала зимой. С особенным удовольствием Жозефина обходит свои теплицы и вольеры, где один попугай целыми днями твердит: «Бонапарт! Бонапарт!», а другой, как рассказывают, прекрасно говорит по-испански и оживляется при звуках гитары.
Бывшая императрица вправе гордиться своим созданием: ее попечениями Мальмезон с самого консульства непрерывно украшается. «Это чарующее место», — заявляет г-жа де Ремюза. С 1806 Жозефина сумела привлечь к себе на службу знаменитого Берто[141], архитектора и мастера садово-паркового искусства, которого кое-кто считает вторым Ленотром[142]. Он оживил и освежил парк, добавив в него «воздуху», усеяв его каскадиками, водопадами, прудами. Рукава речек опоясали островки, сплошь усеянные цветами. Со стороны Храма Любви между водоемами и лужайками «вклинились» огромные купы рододендронов. На канале, — рассказывает очевидец, побывавший в Мальмезоне в 1810, — «плавают красивые лодки, резвятся черные лебеди с красным клювом и множество водяных птиц». Перед замком кишит толпа «пажей, камергеров, ливрейных лакеев, басков», одетых в зеленое с золотом скороходов бывшей императрицы, которые суетятся вокруг’ колясок «без верха, но с огромным зонтом посредине». Что до лошадей и жокеев, то они, по-видимому, просто «великолепны».