— О нашем приезде известить?
— Ну да. Скажу вам по секрету… — Федор приложил указательный палец к губам и даже слегка пригнулся. — Государь здесь недалече. Утром, незадолго до вашего появления, мимо меня проехал. Так что вы с ним разминулись совсем чуть-чуть. Это он в набег отправился.
— Что значит — в набег?! — не смог сдержать удивленного восклицания дон Альба. — Разве здесь вражеская территория?
Князь Федор смутился. То ли устыдился, то ли испугался, что сболтнул лишнее и теперь придется объясняться.
— Ну это мы так называем — набег… Есть здесь в шести верстах сельцо земское… Богатые. А у государя с утра настроение что-то было скверное. Даже службу до конца стоять не стал, ушел. Вот и решил развеяться, а заодно и холопов тех пощупать, что они прячут от государя.
«Понятно, — подумал Валентин. — Опричнина начинает пробовать силы. Разворачиваются потихоньку, прежде чем развязать полномасштабную гражданскую войну».
— И ты, Федор, в этом тоже участие принимаешь? — спросил прямолинейный Ероха. В его тоне осуждение даже не сквозило, а вопило во весь голос. Это было так явно, что Валентин вынужден был бросить в сторону Ерохи гневный, испепеляющий взгляд. Еще этого не хватало! Не успели приехать в слободу, а уже начали морализаторством заниматься. Ничего себе — бойцы невидимого фронта!
— Ероха завидует тебе, князь. — Валентин изо всех сил пытался смикшировать промах друга. — Он в свое время сам мечтал в опричные записаться, да не сложилось. А теперь его завидки берут по молодецкой жизни.
К счастью, князь Линский ни особой наблюдательностью, ни особым умом, кажется, не отличался.
— Конечно, Ероха, и я тоже. Ведь государево только то, что в опричнине, а что в Земстве, то, считай, вражеское.
И тут в разговор вступил Сила:
— Но это, наверное, не так интересно, как настоящий бой с равным соперником? Ведь что сложного в том, чтобы простого крестьянина отходить нагайкой и забрать у него корову?
— Э-э… Не скажи. Эти простые крестьяне порой так дерутся… Послали меня тут с одним по делам. А он мне и говорит: «Давай, мол, заскочим в одну деревеньку. Там мужик живет бога-а-тый. Глянем, что он там прячет». Заехали. А мужик тот — за вилы. А с ним еще два сына. Так я оттуда еле ноги унес.
— А товарищ твой? — наивно поинтересовался Сила.
— Вот! — Князь Линский выставил вперед руку, демонстрируя всем браслет, сидящий на запястье. — Все, что от него осталось. Да еще одежда и сапоги. А сам исчез бесследно.
— Как — бесследно? — заинтересовался насторожившийся Валентин. — Так не бывает.
— Еще как бывает. Я-то тогда за подмогой бросился, а он остался с этими тремя биться. Когда вернулся, увидели мы трех мужиков зарубленных и одежду нашего товарища. А рядом с одеждой сабля его и браслет вот этот. В деревне еще бабы с детишками были. Они, видно, и забрали тело товарища нашего. Забрали его коня, мертвое тело, и в лес убежали. Мы тогда прочесали опушку, а вглубь не пошли. Одежду и оружие ключарю нашему сдали, а браслет я себе на память забрал, тем более что он мне должен остался.
— Странные бабы какие-то, — с сомнением в голосе произнес Сила. — Коня доброго забрали. Это понятно. Но вот своих покойников оставить, а чужого забрать… Да еще и раздев его перед этим… Странно и непонятно.
Для Валентина же ничего непонятного не было. Сердце его радостно забилось. Он прекрасно помнил предупреждение Лобова — трупы убитых рыбасоидов испаряются в считаные минуты. Вот это удача! В один день удалось и браслет найти, и получить достоверное свидетельство о том, что среди опричников есть рыбасоиды. Или, по крайней мере, были. А сейчас надо успокоить дотошного Силку, чтоб не тревожил князя своими «странно» да «непонятно».
— Ничего тут странного нет, — уверенно заявил Валентин. — Бабы эти небось язычницы. Труп врага своего забрали, чтоб надругаться над ним и за своих отомстить. А может быть, он и живой еще к тому времени был. Одним словом, хватит об этом. Говоришь, товарищ твой должен тебе остался? — обратился он к князю Федору. — И сколько же?
— Да целых три гривенных[17], — с явной досадой молвил Линский. Похоже, воспоминания об этом неоплаченном долге до сих пор царапали его сердце.
— Да уж… Досадно. Такой безделицей трех гривенных не окупить. — Валентин кивнул на браслет. — Досадно мне, что близкий нам человек понес денежную потерю. Хочу возместить тебе ее, князь. Продай мне эту безделушку. — Валентин достал из кармана три рубля и протянул их князю. — Мы теперь в родовом гнезде живем. Почитай, почти что родственники. Ты, князь, надеюсь, не брезгуешь родственниками-купцами?
— Нет, нет, что ты, Михайла… — Князь взял деньги и, сняв с себя браслет, протянул его Валентину. — Вот уж не ожидал. Спасибо тебе, Михайла!
Пока Валентин надевал браслет на свою руку, прилаживая его, чтобы поплотнее сидел, Ероха, приобняв князя Федора за плечи и склонившись к его уху, нашептывал:
— Советую тебе, князь, держись Михайлы, и в кармане у тебя всегда тяжело будет. Мы с Силкой еще недавно нищими были, а теперь смотри — купцы знатные, посольство к самому государю царю Ивану Ивановичу справляем. Я тебе точно скажу: Михайла — голова. Да что там… Скажу тебе по секрету: его сам Блаженный Василий благословил.
Неизвестно, сколько б еще разомлевший от горячей еды Ероха пытался учить жизни князя Линского, но тут раздался крик дозорного, передаваемый по цепочке:
— Едет, едет, царь едет!
XVII
Предупреждающий сигнал о приближении царя моментально поднял всех на ноги, приведя лагерь в движение, подобное броуновскому. Со стороны могло показаться, что в этом движении не было ни смысла, ни порядка. Но это было отнюдь не так. Каждый в лагере, как суворовский солдат, знал свой маневр и вполне осмысленно его выполнял. Недаром все-таки почти месяц готовились.
Первыми, слегка оторвавшись от остальных, ехали четверо. За ними колонна всадников — тридцать или около того. Одеты все были одинаково — в черное. Царь если и выделялся среди всех, то только одним своим юным возрастом. Правда, и те, кто ехал с ним в одном ряду, были ненамного старше. Все с длинными, завитыми волосами, локонами спадающими из-под шапок на плечи.
«Федор Романов, двоюродный брат царя по материнской линии, 17 лет, сын боярина Никиты Романовича Захарьина, — всплыло у Валентина в памяти. — Братья Басмановы, Петр и Федор, 15 и 17 лет, сыновья Алексея Басманова. Ближайшие дружки и соратники Ивана по всяким проказам и шалостям. Среди шалостей народ числит кроме патологической жестокости и страсти к убийствам еще и склонность к сексуальным извращениям навроде трансвестизма, гомосексуализма и тому подобного. Что ж, поживем — увидим, чего стоят эти субчики и с чем их можно съесть».
Царь со своим отрядом приближался к лагерю. Вдоль дороги выстроился почетный караул, которым командовал дон Альба, встречающий, по сценарию Валентина, царя первым. Едва Иван Иванович оказался в нескольких метрах от него, как дон Альба громовым командным голосом проорал:
— Смирна-а! На кра-аул! Равнение на государя императора!
Солдаты, как их называл про себя Валентин (парни соответствующего роста и внешности были подобраны по всему Ярославлю и две недели усердно учились шагистике), пристукнув прикладами о землю, выполнили команду, и тут же грянул приветственный марш. Что это был за марш, Валентин не помнил. В музыке он был не силен. Просто, покопавшись в памяти, наткнулся на подходящую мелодию и насвистал ее музыкантам. Оркестр им удалось собрать вполне приличный. Конечно, это не был классический военный оркестр из грядущих веков, но звучание у него получилось очень даже ничего. «Солдаты», выстроенные в соответствии с Валентиновым представлением об «Уставе строевой службы» вообще и красоте воинского строя в частности, взяв мушкеты «на караул», «ели глазами» царя, дон Альба, вытянувшись в струнку и вытаращив от усердия глаза, салютовал своим мечом, а оркестр играл что-то торжественное.
Юный царь доехал до середины строя и, пораженный происходящим, остановился. Вслед за ним остановился и весь его отряд. И тут, повинуясь незаметной для постороннего глаза команде, «солдаты» рявкнули в сто пятьдесят луженых глоток:
— Здрав жлав, гдарь имп-ра-тор!!!
Наиболее нервные лошади в царском отряде шарахнулись от этого рева, отчего среди опричников возникла сумятица.
Валентин внимательно наблюдал за реакцией Ивана. Тот хоть и был несколько ошарашен происходящим, но, похоже, уже прочувствовал, что действо, за которым он следил широко открытыми, округлившимися глазами, устроено в его честь. Здесь бы царю ответить бравым усачам: «Здорово, братцы!» — но никто не учил его правилам поведения перед парадным строем, да и не мог научить, ибо вся эта парадная мишура со своими правилами и этикетом возникнет лишь лет через сто пятьдесят — двести. Но мог бы сообразить, ведь еще великие князья, его предки, имели обыкновение устраивать перед битвами смотр своим войскам. Наверное, как-то они приветствовали своих ратников.
Как бы то ни было, но в представлении возникла томительная пауза, и Валентин почувствовал, что наступил тот самый момент, когда он должен появиться на сцене. Валентин вышел на дорогу, и оркестр тут же смолк. Он поклонился в пояс юному царю и отчетливо произнес, стараясь, чтобы голос звучал как можно слаще:
— Многая лета благословенному и богооберегаемому царствованию вашего императорского величества!
Теперь, когда перед этим необычным строем воинов, участвующих в какой-то незнакомой ему церемонии, появился этот человек и приветствовал его, царь вновь почувствовал себя в своей тарелке. Он тронул лошадь и подъехал к Валентину.
— Как ты меня назвал?
— Ваше императорское величество.
— Что это значит?
— То, что ваше величество унаследовало от своих предков не только титул царя, хана и великого князя, но и императора. В вашу Империю входят все известные ныне земли, а также могущие быть открытыми впредь, весь земной шар и все государи, владеющие своими государствами, являются вашими подданными, и ни один из них без вашего одобрения и дозволения не может занять свой трон. Империю олицетворяет держава, которую ваше величество во время торжественных церемоний, восседая на троне, держит в левой руке.