9 августа по уже сложившейся новой практике состоялось торжественное избрание епископа в древнем кафедральном Успенском соборе. Члены съезда вызывались по списку; подходя к урне, они предъявляли свои делегатские билеты и опускали бюллетень в урну для голосования. При этом, дабы выборы были еще более «прозрачными», имена кандидатов, называемых в записках, громко выкликались, и присутствовавшие в храме могли «вживую» следить за течением голосования. Уже первые 10–15 минут удивили присутствовавших тем, что имени епископа Андрея не было ни в одном из бюллетеней. Как позже прояснилось, он отказался от участия в голосовании и призвал своих сторонников отдать голоса за архиепископа Сергия. Поначалу количество подаваемых бюллетеней не давало преимущества кому-либо из трех кандидатов. Но вот все реже выкликалось имя епископа Евгения, а потом и протоиерея Налимова. Окончательные результаты голосования, утвержденные комиссией архиепископа Тихона, оказались следующими: архиепископ Сергий получил абсолютное большинство голосов (307), протоиерей Налимов – 204, епископ Евгений – 27. Таким образом, архиепископ Сергий стал архиепископом Владимирским и Шуйским, и первым, кто его поздравил с этим, был архиепископ Тихон.
На пути к поместному собору
Еще одним вопросом, активно обсуждавшимся в весенне-летние месяцы в церковной среде, был вопрос о форме и характере взаимоотношений Православной церкви с государством в новых политических условиях.
Росло число тех, кто призывал критически оценить прошлое во взаимоотношениях церкви и государства, учесть настроения масс, пойти по пути демократизации данной сферы общественных отношений. Они были не только в столицах, но и в крупных промышленных центрах, и даже в далекой провинции. Так, в Томской губернии Народное собрание 9 мая 1917 г. рассмотрело доклад специальной комиссии по «церковному вопросу». В итоговом документе были сформулированы принципы, на которых должны строиться отношения государства и Православной церкви в новой России. Вот некоторые из них: отделение церкви от государства и школы от церкви, равенство религий перед законом, национализация монастырской и церковной собственности и т. д.[128]
Даже среди, казалось, проправославно настроенного крестьянства, нашли поддержку новые идеи и настроения относительно государственно-церковных отношений. К примеру, на собрании представителей крестьянских депутатов от волостей Калужской губернии, собравшихся 29 мая 1917 г., были сформулированы следующие требования: «обучение должно быть всеобщее, бесплатное и обязательное для всех, и школа должна быть едина от низшей до высшей… Отделить церковь от государства и школу от церкви» [129].
В адрес Всероссийского крестьянского съезда, собравшегося в мае 1917 г. в Петрограде, поступили сотни телеграмм, писем, наказов от крестьянских сходов и губернских съездов с предложениями по реформированию государственно-церковных отношений. В «Примерном наказе», составленном на основании наказов, доставленных делегатами съезда с мест, говорилось: «Должны быть признаны следующие неотъемлемые права человека и гражданина: свободы совести, религий; уничтожены – вероисповедные ограничения. Церковь должна быть отделена от государства, и религия должна быть частным делом каждого гражданина. Школы должны быть отделены от церкви. Церковно-приходские училища должны быть преобразованы в народные училища»[130].
Во всевозможных публичных собраниях, на различного рода сходах, в прессе крестьянство обвиняло духовенство в антиправительственной и черносотенной агитации, что служило поводом для его удаления с приходов, преследования и даже арестов.
Сводки Главного управления по делам милиции МВД о положении дел в губерниях переполнены были донесениями о повсеместно происходивших конфликтах селян с духовенством из-за конфискации крестьянами церковно-приходской земли, монастырских имуществ, лесных и покосных угодий и т. п. Многочисленны были случаи наступления на церковно-монастырскую собственность и со стороны повсеместно формируемых Советов рабочих и солдатских депутатов. Нередко конфискации подлежали и церковные типографии. Так произошло в Киевской, Почаевской и Троице-Сергиевой лаврах, в Московской Синодальной конторе. При этом печатание молитвенников и иной религиозной литературы запрещалось под предлогом, что в них упоминалось царское имя [131].
«Изгнания» и «притеснения» представителей духовенства достигли колоссального размаха. По данным МВД, с апреля по октябрь 1917 г. захват крестьянами монастырских и церковных угодий имел место в 51 губернии. Пытаясь приостановить натиск народных масс на церковно-монастырскую собственность, 18 мая глава правительства князь Г.Е. Львов отправил губернским комиссарам циркуляр, в котором отметил, что «самовольное вмешательство сельских, волостных, уездных и губернских общественных комитетов в церковную жизнь, определяемую лишь церковными законами, является недопустимым и незаконным»[132]. Но это предписание, как в последующем и аналогичный циркуляр от 7 октября Главного управления по делам милиции, подготовленное по просьбе Министерства исповеданий, остались только на бумаге.
Ключевой вопрос реформы отношений государства и церкви в новых политических условиях – об отделении церкви от государства – перестал быть запретным для православного духовенства. Весной и в начале лета он обсуждался даже на нескольких съездах духовенства – в Воронежской, Тверской, Орловской епархиях. Хотя в большинстве епархий духовенство не желало отказываться от прежних воззрений на взаимоотношения церкви государства, как отмечалось, например, в постановлении епархиального съезда в Самаре:
Православная церковь не может быть отделена от государства, но должна быть свободна от всякого влияния на нее гражданского управления и управляться только церковными законами. Государство обязано признавать православную веру, как первую между равными, обеспечить православное духовенство жалованием и пенсией, содержать на государственные средства учебные заведения, подготавливающие пастырей церкви, и установить во всех учебных заведениях преподавание Закона Божьего на одинаковых с другими предметами правил, оплачивая труд законоучителей[133].
Наиболее оживленно обсуждался вопрос «отделения» в обеих столицах. Примечательна статья профессора Санкт-Петербургской духовной академии Б.В. Титлинова «Отделение церкви от государства», опубликованная во «Всероссийском церковно-общественном вестнике»[134]. В ней разбирались различные точки зрения относительно возможных отношений между государством и религиозными объединениями в «демократической России». Автор убеждал, что церкви нет оснований страшиться «отделения» от государства, ибо в прошлом этот союз был и неравноправным, и тягостным для церковного института.
Хотя Титлинов видел множество «идейных выгод» в освобождении церкви от государственной зависимости, предвосхищал в связи с этим рост нравственного авторитета русского православия, и считал отделение «величайшим благом», все же он признавал такое решение для России преждевременным. Настаивал на постепенности в его реализации, выражая надежду, что и государство, на которое ложится моральная ответственность за создавшуюся ситуацию, «бросить церковь сейчас… не имеет права».
Но взгляды Титлинова не находили поддержки среди большей части духовенства и иерархии, которые выступали за сохранение союзнических отношений Православной церкви с российским государством и против каких-либо форм «отделения» церкви от государства. Наиболее наглядно эта позиция проявилась в ходе работы собравшегося в начале июня 1917 г. в Москве Всероссийского съезда духовенства и мирян. Главными на нем были два вопроса: об отношении церкви к свершившейся революции и о проблемах взаимоотношения государства и церковного института.
Показательно, что делегаты, как это ни трудно им было, не призывали к восстановлению поверженного самодержавия. Как выразился один из основных докладчиков на съезде, преподаватель Московской духовной семинарии М.И. Струженцов: «царское самодержавие, как исполнившее в истории свое назначение внешнего собирания Руси, должно отойти в прошлое».
Участники съезда весьма критично характеризовали состояние государственной и церковной жизни накануне Февральской революции. Популярный в церковных кругах князь Е.Н. Трубецкой говорил: «в те дни императорская Россия стала похожа на темное, бесовское царство, и случилось это именно вследствие глубокого упадка жизни религиозной, духовной. “Распутин роди Питирима. Питирим роди Штюрмера” – вот ходячая стереотипная фраза, которая всего несколько месяцев назад прекрасно резюмировала сущность создавшегося у нас положения. Россией правил бес, – нужны ли другие объяснения той грязи, которую мы видели, той атмосферы лжи, предательства и измены, которая нас окружала?»[135]
«Александра – Германская телеграфная станция».
Петроград. Март – август 1917
Открытка. [Из архива автора]
Думается, что резкость публичных заявлений о сошедшей с исторической арены царской династии в связке с обличением распутинщины объяснялась достаточно широко распространенными в российском обществе настроениями. Преподаватель Московской духовной академии, доктор богословия А.Д. Беляев в своем дневнике под датой 23 марта 1917 г. записал:
Тысячи революционеров не уронили так самодержавия, монархию, трон и династию Романовых, как эта германка [имеется в виду императрица Александра Федоровна. – Авт.] со своим гнусным Распутиным, со своим германизмом, со своей сумасшедшей хлыстовщиной, со своей отчужденностью от России и чуть ли не изменами в пользу Германии, с отчужденностью даже от всех членов царского дома и чуть ли не с манией величия. А царь повредил себе и монархии безволием, ленью, беспечностью, пристрастием к вину (по-видимому), тугоумным подчинением своей обер-кликуше, неумением управлять, нежеланием, хотя бы на время войны, составить кабинет по образу конституции. Жалкие люди и жалкая теперь, да и прежде, семья, несчастная семья! Нравственно, умственно и культурно обе главы семьи упали еще раньше переворота и окончательного падения