…Открыто проповедуется борьба против веры Христовой, противление всякой святыне и самопревознесение против всего, называемого Богом (2 Фесс. II, 4). Поэтому не случайно русские пушки, поражая святыни кремлевские, ранили и сердца народные, горящие верою православною. Но не может никакое земное царство держаться на безбожии, оно гибнет от внутренней распри и партийных раздоров, от всего этого беснующегося безбожия. На наших глазах совершается праведный суд Божий над народом, утратившим святыню. Вместе с кремлевскими храмами начинает рушиться все мирское строение державы российской. Еще недавно великая, могучая, славная, она ныне распадается на части.
…Для тех, кто видит единственное основание своей власти в насилии одного сословия над всем народом, не существует родины и ее святыни. Они становятся изменниками родины, которые чинят неслыханное предательство России и верных союзников наших. К нашему несчастью, доселе не народилось еще власти воистину народной, достойной получить благословение церкви православной. И не явится ее на русской земле, пока со скорбною молитвою и слезным покаянием не обратимся к Тому, без Кого всуе трудятся зиждущие град[181].
А.Н. Вертинский. 1910-е
[Из открытых источников]
То, что я должен сказать
Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть
недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и
ненужно
Опустили их в Вечный Покой!
Осторожные зрители молча
кутались в шубы,
И какая-то женщина
с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие
губы
И швырнула в священника
обручальным кольцом.
Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам – под шумок толковать,
Что пора положить бы уж конец безобразью,
Что и так уже скоро, мол, мы начнем голодать.
И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги – это только ступени
В бесконечные пропасти – к недоступной Весне!
1917 г.
Храм «Большое Вознесение». Москва. 1917
[Из открытых источников]
В те же дни хоронили и тех, кто выступил в защиту Временного правительства и боролся с «красными» отрядами. Их родители и родственники обратились к Поместному собору с просьбой об отпевании и погребении по православному обряду своих родных и близких. Патриарх Тихон назначил местом прощания храм Большого Вознесения, что на Большой Никитской. В 10 часов утра 13 ноября по распоряжению патриарха Тихона архиепископ Евлогий (Георгиевский) возглавил заупокойную литургию. Рядами стояли открытые гробы… Весь храм заставлен ими… Только в середине – проход. А в гробах покоятся, словно срезанные цветы, молодые, красивые, едва расцветшие жизни: юнкера, студенты, гимназисты… У дорогих останков толпятся матери, сестры, невесты… Много венков… много цветов… Сдавленные плач и причитания… Трагическая картина – горе, слезы, молитвы…
Погода была осенне-тоскливая: ветер, снег, слякоть. Вынесли гробы – деревянные, самые простые, кое-как сколоченные. Их уложили поперек простых ломовых телег (лучшего нельзя было достать) и повезли в окружении несметной толпы народа под мокрым снегом на Братское кладбище[182], где должны были состояться похороны. Прилегающие улицы были заполнены народом. Многолюдно было и на кладбище, где прошло прощание с погибшими.
…Как и планировалось, интронизация избранного по жребию патриарха Тихона состоялась в Успенском соборе Кремля. К счастью, об этом удалось договориться с властями, и Кремль в день праздника Введения Богородицы во храм был открыт для членов Собора, духовенства и верующих. Более того, власти по просьбе Собора для проведения интронизации патриарха Тихона выдали из запасников Патриаршей ризницы мантию и крест патриарха Никона, рясу патриарха Гермогена, а из Успенского собора разрешили взять икону Владимирской Божией Матери.
В назначенный день, 21 ноября, выдавшийся холодным, мокрым и ветреным, все приглашенные на торжество подъезжали и подходили к Кутафьей башне Кремля. Здесь в караулке находились списки, по которым пропускали в Кремль. На мосту, соединявшем Кутафью башню с Троицкими воротами, раздавались шум и крики, чернели какие-то группы людей, кое-где горели костры. Оказалось, что мост весь заполнен конными и пешими солдатами, грубыми и бесцеремонными. В горку, к Троицким воротам, приглашенным на торжество пришлось идти по скользкой дороге, падая и спотыкаясь, сквозь этот строй, нередко получая тычки от стражников. У калитки Троицких ворот еще раз проверяли пропускные билеты и наконец-то впускали в Кремль.
Внутри Кремль напоминал взятую с боем крепость: повсюду следы разрушения от недавних боев, груды камней, щебня, разбитых орудий, ружей, мусора, обрывки бумаг… Чем ближе к Соборной площади, тем разрушений было больше. В куполе средней главы Успенского собора зияла большая дыра, крыльцо Благовещенского собора было разбито, от снарядов и пуль пострадал Архангельский собор. Собор Двенадцати апостолов, пострадавший больше других, производил впечатление развалин, которые держатся лишь каким-то чудом. Поврежден снарядом был и Иван Великий…
К девяти часам утра в Мироварной палате собрались члены Собора во главе с епископами; члены Синода собрались в храме Двенадцати апостолов, куда ожидался и патриарх. В храме холодно. Западная стена пробита снарядом, и ветер свободно гуляет по церкви. На противоположной стене храма – Распятие Господа Иисуса Христа с отбитыми снарядом руками. Люди входят в храм, благоговейно молятся, потом подходят к Распятию и долго смотрят на него. Глубокая скорбь охватывает душу при виде поруганной святыни.
Девять часов. Ожидание нарастает. Сейчас должен появиться патриарх. Вдруг восклицания: «Идет, идет!..» Трепет охватывает присутствующих, все устремляют взгляды ко входу, где появляется новонареченный патриарх. И чувство глубочайшего благоговения охватывает всех.
Кротко поблагодарив за приветствие и поздравление, которое принес ему митрополит Платон (Рождественский) от лица Синода, патриарх Тихон направляется в Мироварную палату для совершения краткого молебствия, а оттуда со всеми его встречавшими переходит в Успенский собор.
Шествие было торжественным. Впереди шел хор синодальных певчих, за ним члены Собора – миряне, следом члены Собора – священники в ризах и епископы в мантиях, и все шествие замыкал патриарх. На нем была голубая мантия, на голове белый митрополичий клобук с бриллиантовым крестом, в руках – архиерейский жезл. Смиренно, с опущенным взором шел он в Успенский собор, где должен был принять в свои руки святительский жезл митрополита Петра, а с ним и всю тяжесть патриаршего служения. Успенский собор весь уже был заполнен народом. Епископы, не участвующие в богослужении, в мантиях, заняли места на возвышениях, устроенных по обе стороны облачательного места. А ниже, впереди них, встали члены Собора. Здесь же прибывшие послы из ряда стран вместе со своими свитами в парадных мундирах.
Литургию в Успенском соборе служили четыре старейших архиерея. Облачали патриарха среди храма. Тысячи глаз впились в облачаемого: на лицах всех присутствующих можно было прочесть и волнение, и тревогу; и только владыка Тихон не проявлял ни малейшего волнения и казался глубоко сосредоточенным. Но бросались в глаза и перемены в облике Тихона: он заметно постарел, лицо приобрело строгость и даже суровость… Поверх подрясника надели параман – наплечник в виде креста. При пении «Святый Боже» патриарха подвели к горнему месту, где стоял патриарший трон. Архиереи усаживают патриарха с возгласом «Аксиос!» («Достоин!» – греч.). Патриарх встает, его снова усаживают и снова возглашают «Аксиос!» И так три раза.
По окончании литургии и разоблачении патриарха на него надели зеленую патриаршую мантию, шитую жемчугом, на голову возложили белый патриарший куколь патриарха Никона, украшенный крестом из драгоценных камней, поверх надели крест и две панагии как отличие патриаршего сана.
Когда Святейший вышел из алтаря на солею, к нему приблизился митрополит Киевский Владимир и подал деревянный простой черный, без всяких украшений, жезл святителя Петра, митрополита Московского. В слове, обращенном к новоизбранному патриарху, митрополит Владимир говорил о буре, которая бушует на Руси, о волнах, которые хотят поглотить корабль церкви. Патриарх же в ответном слове смиренно исповедал волновавшие его чувства, говорил о недостатке мудрости, неуверенности в своих силах, об уповании на помощь Божией Матери.
Патриарх Московский и всея России Тихон (Беллавин). 1917
[Из открытых источников]
При пении хора «На гору Сион взыди, благовествуяй» патриарх взошел на древнее патриаршее место под сенью с крестом наверху у правого столпа, поддерживающего главный купол храма. Вокруг места, на которое свыше двухсот лет никто не всходил, народ стоял с зажженными свечами, как на Пасху. Архиепископ Сергий (Страгородский), оказавшийся в непосредственной близости, мог разглядеть лицо Тихона: крупный нос, серые глаза, пепельная борода… Подумалось: «Обыкновенное мужицкое лицо. Но какими серьезностью и спокойствием веет от него и всего облика патриарха, неотразимо вызывая в памяти образ Николая Угодника, деревенского русского святого…»
Полной радости на лицах тех, кому посчастливилось находиться в храме, не было. Да и не могло ее быть, ибо всех сковывало сознание того, что там, за стенами, царит удручающая православные сердца жестокая действительность.