По окончании богослужения, согласно древней традиции, новопоставленный патриарх должен был объезжать Кремль, окропляя святой водой его стены, богомольцев и просто встретившихся по пути людей.
Около двух часов дня из Троицких ворот Кремля выехала процессия. Впереди, на первом извозчике, ехал патриарший иподиакон с патриаршим крестом. За ним на втором извозчике, – патриарх Тихон, по бокам которого стояли два архимандрита. Несметные толпы при приближении патриарха, следовавшего вкруг Кремля, против солнца, опускались на колени. Солдаты снимали шапки. Патриарх благословлял народ. Но… никаких приветствий из толпы – благоговейная тишина. Кремлевские часовые косо посматривали на процессию, но выражать неудовольствие не решались.
Кортеж проследовал по Неглинной (ныне Манежная) улице, повернул налево и скрылся за поворотом к спуску в сторону Кремлевской набережной. И там он продолжал свое движение вдоль Кремлевских стен, приветствуемый собравшимся народом. Обогнув кремлевскую крепость, кортеж въехал на площадь между Кремлевской стеной и Собором Василия Блаженного. Возле Спасских ворот – остановка: патриарх вошел в располагавшуюся здесь часовню Спаса, где отслужил краткое молебствие. В нескольких десятках метров от Спасских ворот, там, где в братских могилах были похоронены красногвардейцы, солдаты и другие сторонники большевиков, погибшие в ходе Гражданской войны в Москве, стояла большая группа солдат. Патриарх хотел было и их окропить святой водой, но те вдруг демонстративно повернулись к нему спиной, а находившийся внутри толпы оркестр грянул «Марсельезу»… То была первая встреча патриарха Тихона с неведомой ему новой Россией.
Далее путь лежал по Красной площади. У Иверской патриарх вновь остановился, взошел в часовню и приложился к чтимому образу. При выходе он благословил богомольцев, собравшихся здесь, чтобы увидеть своего нового духовного предводителя. Затем карета патриарха двинулась по Воскресенской и Театральной площадям, по Петровке и Кузнецкому Мосту, по Неглинному проезду и Трубной площади, через Самотеку – на Троицкое подворье, где Тихон жил последние полгода в качестве московского митрополита и где теперь располагался уже в качестве всероссийского патриарха. Ближе к вечеру в Подворье состоялся праздничный прием в честь интронизации патриарха.
На следующий день, 22 ноября, Собор впервые встречал своего председателя-патриарха. Для встречи все собрались в вестибюле Епархиального дома. Ближе всех к дверям оказался первый товарищ (заместитель) председателя Собора архиепископ Арсений (Стадницкий). Члены Собора обменивались короткими фразами, обсуждая ситуацию. Кто-то, обращаясь к архиепископу Арсению, произнес: «Вот и вас, владыка, также мы могли бы ждать, если бы на вас выпал жребий». Архиепископ ответил с веселым и довольным выражением лица, совершенно искренне, что он может только благодарить Бога за то, что ждут и встречают не его.
Но вот появился патриарх Тихон и при общем пении тропаря празднику Введения во храм Пресвятой Богородицы проследовал в соборную палату. Архиепископ Арсений обратился к нему с кратким словом, уповая на то, что, в то время, когда все кругом подвергается стихийному развалу и разложению, с восстановлением патриаршества народ церковный ощутит создание живого и устойчивого центра и своей жизни, и жизни страны. Сегодня, подчеркнул владыка Арсений, свершилось великое историческое событие, которое, быть может, мы, участники его, до конца не осознаем, в полной мере его оценят потомки.
Спустя неделю после интронизации указом патриарха Тихона возведены были в сан митрополитов пять наиболее видных и известных всей России архиепископов: Харьковский Антоний (Храповицкий), Новгородский Арсений (Стадницкий), Ярославский Агафангел (Преображенский), Казанский Иаков (Пятницкий), Владимирский Сергий (Страгородский). Появление пяти новых митрополитов в белых клобуках на первом же после интронизации заседании Собора породило крылатую фразу, слетевшую с уст архиепископа Тверского Серафима (Чичагова): «Какой урожай белых грибов!» – долго ходившую среди соборян.
В последующие полгода на большинстве пленарных соборных заседаний председательствовал митрополит Арсений, обнаруживший и мудрую гибкость, и столь свойственную ему твердость. Патриарх, хотя и не каждый день и ненадолго, но появлялся в соборной палате: он почти неотлучно находился в Епархиальном доме, работая в своем кабинете.
Под началом митрополита Арсения Собор продолжил обсуждение одного из основополагающих документов – Определения «О правовом положении Российской православной церкви». Проект этого документа на пленарных заседаниях представляли профессор Московского университета, доктор политической экономии С.Н. Булгаков (впоследствии протоиерей) и профессор Киевской духовной академии Ф.И. Мищенко. Общий посыл выступавших заключался в том, что прежние взаимоотношения Церкви и государства отжили свое, и возвращения к ним быть не может. Одновременно оба считали, что невозможно строить их и на принципе отделения церкви от государства. В устах одного из основных докладчиков, С.Н. Булгакова, этот посыл звучал так: «Бесспорно, что излишне тесная связь между Церковью и государством, как она существовала в России в прошлом, когда Церковь была окована цепями государства и в тело ее въедалась ржавчина этих цепей, – эта связь порвана. Бедствие для Церкви было в том, что она была огосударствлена… Должно быть создано некоторое удаление между Церковью и государством, но отношения союза все же должны быть сохранены»[183].
Спасская башня Кремля. Часовня Спаса. Москва.
Начало XX в.
Открытка. [Из архива автора]
Храм Василия Блаженного. Москва, Красная площадь.
Конец XX в.
Открытка. [Из открытых источников]
Иверская часовня. Москва. 1925
[Из открытых источников]
Члены Собора, полагая, что «нынешние власти» не продержатся более одного-двух месяцев, ориентировались при разработке документа на сохранение «союзнических» отношений церкви с государством и укрепление ее особого положения в обществе, расширение прав и полномочий. Не случайно тот же Булгаков говорил: «Законопроект вырабатывался именно в сознании того, что должно быть, в сознании нормального и достойного положения Церкви в России. Наши требования обращены к русскому народу через головы теперешних властей. Конечно, возможно наступление такого момента, когда Церковь должна анафематствовать государство. Но, без сомнения, этот момент еще не наступил» [184].
Проект был окончательно принят на пленарном заседании Собора 2 декабря 1917 г. Этим документом церковь, с одной стороны, выявляла свою официальную позицию в отношении «церковной политики» большевиков, а с другой – предлагала обществу и государству свое видение «идеальной» модели взаимоотношения государства и церкви, к которой и той, и другой стороне следовало бы стремиться. Именно этот документ церковь планировала представить Учредительному собранию как официальную позицию при определении новых форм государственно-церковных отношений.
Обращаясь к анализу содержания Определения, нетрудно убедиться, что церковь последовательно и настойчиво отстаивала традиционную для нее идею «христианского государства» и неразрывного «союза Церкви православной и Российского государства». Определение включило в себя все принципиальные положения, высказанные в ходе предшествующего обсуждения в заседаниях Предсоборного совета и касавшиеся таких вопросов, как независимость (автономность) церкви от государства; обязательная принадлежность главы государства, министров исповеданий и народного просвещения (и их заместителей) к православному исповеданию; объявление православного календаря государственным, а православных праздников неприсутственными днями; передача записи и учета актов гражданского состояния в руки церкви; введение в государственных школах обязательного преподавания Закона Божия; сохранение прав юридического лица за православными «установлениями»; незыблемость церковной собственности и льготное ее налогообложение; выделение государственных субсидий на нужды церкви; сохранение за церковью «первенствующего» положения и т. д. Некоторые из этих положений не просто были сохранены, а в ходе обсуждения – уточнены, дополнены и развернуты.
Было очевидно, что удовлетворение всех требований, условий и обязательств, зафиксированных в соборном Определении, означало возвращение к клерикальной (православно-христианской) форме государства с институтом государственной церкви и ее монополией в духовной сфере; с последовательной клерикализацией всех и всяческих общественных отношений; с серьезными ограничениями для иных конфессий и недопущением вневероисповедного состояния граждан. Все это, безусловно, перечеркнуло бы усилия демократической российской общественности, выступавшей с конца XIX в. за свободу совести и вероисповеданий, и те достижения, что обеспечило Временное правительство.
Голосуя за Определение, члены Собора не принимали в расчет происшедших в России политических изменений, казавшихся им «кратковременным страшным сном»; игнорировали правовые акты нового нарождавшегося государства – советского[185]. Данное обстоятельство уже становилось предпосылкой к противостоянию с государством, обществом, неправославными религиозными организациями и гражданами, их поддерживавшими, с неверующими и индифферентными к религии.
Что же касается новой власти – советской, выступавшей с лозунгом строительства светского государства, то для нее курс Православной церкви, изложенный в Определении, был и вовсе неприемлем. Многие положения Определения Собора уже противоречили правовым актам, принятым новой властью. К примеру, декрет об уничтожении сословий и гражданских чинов упразднил сословия и сословные деления граждан, а также сословные привилегии, ограничения, организации и учреждения. Отныне все, проживавшие в России, независимо от их прежней сословной принадлежности, званий, чинов и пр., что разделяло и закрепляло неравенство людей в государственной и общественной жизни, – объявлялись и становились равноправными гражданами России