Справка Наркомфина «О состоянии на 1 февраля 1922 г. золотого фонда и о лежащих на нем обязательствах».
Не позднее 14 февраля 1922
[РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1.Д. 1372. Л. 8]
Патриарх Тихон в воззвании от 6 февраля 1922 г., кстати, одобренном и распространенном с ведома Политбюро, информируя паству о достигнутом компромиссе между властью и церковью в борьбе с голодом, призвал жертвовать не только продукты, но и церковные ценности, не имеющие богослужебного употребления.
Воззвание патриарха Московского и всея России Тихона (Беллавина) к пастве с призывом помочь голодающим. 6 февраля 1922 [РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 244. Л. 30–31]
Призыву патриарха последовали многие и многие архиереи, как в голодающих районах, так и на относительно благополучной территории, стремясь выстроить отношения, с одной стороны, с верующими, а с другой – с властями. Духовенство говорило о помощи голодающим во время богослужений. Священники и епископы сдавали в фонд Помгола личные драгоценные предметы. В храмах собирались деньги, продукты и все, что могло помочь голодающим.
Однако усилия такого рода не давали надежды властям, что будут собраны во всероссийском масштабе достаточные средства для спасения голодающих.
Еще в конце 1921 г. Троцкий считал, что без изъятия всех и полностью церковных ценностей из действующих храмов и молитвенных домов не обойтись. В письмах к Ленину он говорил об этом как о задаче, к которой требуется подготовиться «политически с разных сторон» и поэтому не настаивал на ее немедленном осуществлении. К началу же февраля 1922 г., по его разумению, время пришло. В телеграмме в адрес Президиума ВЦИК он пишет: «Мне кажется необходимым сейчас же подготовить постановление Президиума ВЦИК о порядке изъятия и учета церковных ценностей, о порядке их сосредоточения и об установлении им особого государственного счета со специальным назначением на нужды голодающих (хлеб, семена, орудия труда и пр.)»[322]. 23 февраля Президиум ВЦИК принимает, а 26 февраля публикует Постановление (декрет) о порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих, которое обязывало местные органы власти в месячный срок «изъять из церковных имуществ, переданных в пользование групп верующих всех религий по описям и договорам, все драгоценные предметы из золота, платины, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа, и передать в органы Наркомфина со специальным назначением в фонд Центральной комиссии помощи голодающим» [323].
Неожиданное для религиозных организаций решение ВЦИК в кратчайший срок изъять ностью из культовых зданий ценности уже несло в себе предпосылки к конфликту между государством и верующими. Однако больнее всего оно ударяло по Российской православной церкви, руководство которой считало, что между правительством и церковью к тому времени был достигнут определенный компромисс в вопросе об изъятии, и церковь выступает в качестве партнера государства, добровольно жертвуя церковные ценности ради спасения людей.
25 февраля патриарх Тихон, узнав о постановлении ВЦИК, в письме М.И. Калинину призывает отказаться от этого решения, чреватого, по его мнению, непредсказуемыми последствиями. И добавляет, что, если не будет ответа, он оставляет за собой право разъяснить верующим в особом послании позицию церкви в связи с действиями властей[324]. Долгое время оставалось неизвестным, как отреагировал на него Калинин, показывал ли кому-либо из членов Политбюро? Но в ходе изучения фондов ВЦИК в ГА РФ было выявлено заключение А.Н. Винокурова, заместителя председателя ЦК Помгола, на письмо патриарха Тихона [325]. В нем письмо патриарха расценивалось как не заслуживающее какого-либо серьезного внимания, а мнение патриарха о якобы достигнутом договоре с государством по вопросу изъятия церковных ценностей характеризовалось как «недоразумение», поскольку и «договариваться» было не о чем – церковное имущество было национализировано декретом от 23 января 1918 г. и лишь находилось в пользовании церковных общин. Очевидно, Калинин либо удовлетворился такой информацией и не отреагировал должным образом на обещание патриарха обратиться с разъяснениями к пастве, либо посчитал, что обращение патриарха не приведет к каким-либо серьезным последствиям. А, может, все дело и во временном аспекте: письмо Тихона во ВЦИК, Винокурову, поступило 27 февраля, когда постановление об изъятии опубликовано и «забрать назад» его уже было невозможно. Калинин с заключением Винокурова ознакомился 28 февраля, когда патриарх подготовил и передал к распространению свое послание на принятый декрет ВЦИК… Как бы то ни было, ответа на обращение патриарха Тихона со стороны власти не последовало.
Сразу по ознакомлении с опубликованным в центральных газетах декретом ВЦИК о порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих, церковное сообщество взволновалось. Как быть? Что предпринять? Какие разъяснения давать духовенству и верующим? Наконец, что делать при появлении в храмах комиссий по изъятию? В Москве, где, как все полагали, изъятие начнется в первую очередь, для обсуждения собравшегося положения было созвано собрание благочинных. Оно проходило в квартире архиепископа Крутицкого Никандра (Феноменова), находившейся в Троицком подворье. По его итогам архиепископ пришел к патриарху и высказал мнение о необходимости ответного патриаршего послания с протестом против изъятия.
Вслед за архиепископом Никандром в этот день в покои патриарха наведалось еще немало посетителей, уговаривавших, умолявших и убеждавших Тихона жестко отреагировать на появление декрета. Собственно, патриарху отступать-то было некуда, поскольку в письме Калинину он уже обещался выступить с посланием, если его предупредительное обращение окажется невостребованным.
Вечером следующего дня (27 февраля) патриарх Тихон вызвал к себе архиепископа Никандра. «Вот текст моего послания, – начал разговор Тихон. – Я прочитаю, послушайте, может, что-то режет ухо и надо внести поправки».
Прослушав, архиепископ Никандр заявил: «Ваше Святейшество, я вполне разделяю и текст, и дух Вашего послания. Если позволите, возникли два предложения. Первое – там, где записано: “Но мы не можем одобрить изъятие из храмов”, заменить словами: “Но мы не можем согласиться на изъятие из храмов”».
Патриарх, как будто это место не однажды им продумывалось и прописывалось, прежде чем окончательно приняло окончательную форму, возразил: «Нет, так не годится… церковное имущество не наше, оно лишь находится в ведении и хранении общин, зарегистрированных советской властью, а, значит, и наше согласие вовсе и не требуется… Что-то есть еще?»
– Да… продолжить толкование неправомерности изъятия ссылкой на библейский текст (Иисус Навин, гл. 7), где говорится, что дары, принесенные Богу, не должны отбираться от него и приводится пример одного израильтянина, который скрыл часть добычи, подлежащей уничтожению по повелению Бога, и этим поступком предопределил поражение евреев, за что и был потом всенародно побит камнями.
– Понимаю Ваше желание и чувства… Но это будет слишком резко и пассаж этот может быть дурно истолкован… Если все, то, Ваше Преосвященство, вверяю в ваши руки мой текст. Накладываю резолюцию о его передаче управляющему канцелярией Синода.
На следующий день, 28 февраля, послание патриарха к верующим стало распространяться по московским храмам, близлежащим и дальним епархиям, определяя линию поведения церковных общин, духовенства и иерархов, дабы воспрепятствовать «акту святотатства» – изъятию из храмов в числе «драгоценных церковных вещей» священных сосудов и богослужебных церковных предметов, «употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами и карается отлучением от церкви и низвержением из сана».
В тот же день послание поступило в ГПУ и от него во властные инстанции. Хотя оно и было сразу же расценено как «контрреволюционное», но тотчас не привело к каким-либо драматическим событиям на местах. И в отношении Тихона репрессивных мер не принималось. Более того, «Известия» публикуют 15 марта беседу с патриархом. В ней он излагает основные идеи своего послания о поддержке церковью инициативы верующих жертвовать в пользу голодающих церковное имущество. Вместе с тем, он полемизирует с властью, убеждая, что «в церквах нет такого количества драгоценных камней и золота, чтобы при ликвидации их можно было получить какие-то чудовищные суммы денег». Тихон предостерегает об угрозах утраты в ходе кампании по изъятию высокохудожественных и исторически значимых предметов, хранящихся в православных церквах, монастырях и молитвенных домах[326].
Начало марта показало, что «церковный народ» постепенно раскалывается на противостоящие группы: одни отрицательно относятся к изъятию ценностей из церквей и особенно освященных предметов и святынь; другие – сразу же поддержали решение власти, указывая, что находящиеся в храмах предметы юридически являются собственностью государства, и оно вправе распоряжаться ею по собственному разумению; что не следует чинить изъятию препоны и что следует отдать все и вся, не ставя вопроса о каком-либо «контроле» церкви над процессом
изъятия ценностей и последующей их реализацией на нужды голодающих[327].
Обе группы свои взгляды стремились донести до верующих, которые в большей части оставались пока инертными в отношении решений и действий правительства по изъятию церковных ценностей.
К середине марта все более очевидными становились трудности, с которыми столкнулись власти при выполнении Постановления ВЦИК. По существу, изъятие и не начиналось. На местах шли затяжные и трудные переговоры между верующими и властями. Последние на первых порах не торопились с применением принудительных мер и ограничивались тем, что люди отдавали добровольно.