— Мне понятны ваши условия, сир.
— А мы с князем и Астризесс поговорим тем временем с византийцем Визарием, — сразу же попыталась княгиня сгладить остроту выпада своего супруга. — По-моему, он будет счастлив услышать от нас хоть какие-то пожелания. — И первой направилась прямо к борту судна, увлекая за собой мужа и сестру.
Как оказалось, многие норманны успели обзавестись в Киеве подругами и даже семьями, поэтому судно «Принц Гаральд» пока что оставалось единственным, у борта которого не происходило сцен горестного прощания. Кое-кто из викингов прощался с матронами, прибывшими с детишками на руках, и даже в окружении двух-трех более взрослых отпрысков, так что одному Господу было известно, кто является их отцами. Тем не менее прощания были трогательными.
Отдельной группкой стояли гулящие девы, для которых день отъезда из города норманнов, купцов или княжеской дружины всегда превращался в день неуемной скорби по мужским утехам и деньгам. То одна, то другая из них вдруг замечала своего знакомого, и тогда над пристанью разносилось звонкое: «Ивар, не вздумай увлекаться византийками! Ни одна из них сравниться с нами не может!»; «Асмунд, возвращайся с мешком золотых монет! Мы их тут же прокутим!».
— И все эти пять лет вы проведете в Константинополе? — первой заговорила княжна, видя, что норманн явно робеет в эти прощальные минуты.
— Вряд ли. Византийский посланник утверждает, что император пошлет нас освобождать остров Сицилию, захваченный арабами, пришедшими с Северной Африки. Говорят, остров этот расположен очень далеко от столицы.
Елизавета, — как, впрочем, и сам принц, — представления не имела, где она находится, эта… Сицилия, тем не менее романтично вздохнула: «Наверное, это очень красивый остров!» После недавнего плавания на норманнском судне ее вдруг тоже обуял скитальческий дух путешественницы.
— А затем нас пошлют в Египет.
— Если, конечно, арабы не разгромят вас еще на Сицилии, — мило улыбнулась княжна.
— Никогда еще арабы викингов не побеждали, — горделиво рванул принц рукоять короткого римского меча. Двуручные боевые мечи норманнов, а также тяжелые щиты и панцири уже находились на судах.
— Потому что вам еще не приходилось воевать с ними. Ведь не приходилось же?
Воевали ли когда-либо викинги с арабами, этого принц не знал. Однако это не помешало ему все с тем же апломбом заявить:
— В мире не осталось народа, с которым бы не скрещивали свои мечи норманны и которого бы мы не побеждали.
— Кроме своих соседей датчан, — притворно вздохнула княжна.
— Датчане — такие же норманны, как и мы, норвежцы. По-этому некоторые конунги не желали воевать с ними, считая, что нашим двум народам давно следует объединиться, прихватив еще и Швецию.
Княжне, конечно же, нравился этот норвежский принц — ладный лицом, русоволосый, не по годам рослый и крепкий… Но даже теперь, в минуты прощания, она не могла отказать себе в удовольствии хоть в чем-то проявить свой дух противоречия, словесно ущипнуть парня, сбить с него эту, сугубо норманнскую, спесь…
— Я всегда буду помнить о вас, княжна Елисифь, — все-таки решился Гаральд сказать то главное, без чего уходить на многие годы из Киева было страшновато.
— Помните, — пожала плечами девчушка. — Если только в Константинополе у вас будет хватать времени для того, чтобы время от времени вспоминать о киевской княжне.
Еще там, на судне, и во время прогулки в монастыре, Гаральду казалось, что она как-то неожиданно повзрослела за эту весну. Тогда почему же теперь перед ним снова стояла взбалмошная девчушка, совершенно недостойная той, которая могла бы восприниматься викингами в образе невесты их конунга конунгов, будущего короля Норвегии?
— Я буду находить время, — смущенно заверил ее Гаральд.
— Если даже здесь, в «целомудренном», как называет его Астризесс, граде Киеве вы находите такое количество падших дев, — кивнула она в сторону стайки воркующих между собой женщин, — то можно представить себе, сколько их отыщется в Константинополе.
— Каждый рыцарь избирает для себя даму сердца, которой остается верен всю жизнь, — как-то неожиданно посуровел голос предводителя норманнов. — Так вот, свою даму сердца я уже избрал.
— Мать говорила, что мне пока что слишком рано считать себя чьей бы то ни было дамой сердца.
— Она всего лишь опасается за тебя. Уверен, что Астризесс сказала бы по-другому.
— Хорошо, я поговорю об этом с королевой Астризесс, — с детской непосредственностью пообещала княжна.
— Главное, чтобы ты ждала меня, Елисифь. — Княжна плеснула на него озорным взглядом холодных, как две весенние льдинки, голубых глаз и поспешно отвела взгляд. — Ты будешь ждать?
— Не знаю, — снисходительно повела плечами. — Может, и буду.
— Слишком неуверенно ты это говоришь.
— Как я могу знать: буду ждать тебя в течение стольких лет или не буду? Возможно, завтра здесь появится принц датский или германский…
— Но ты должна ждать меня, даже если сюда съедутся все принцы Европы.
— Почему ты решил, что должна ждать?
— Потому что обещала ждать меня.
— Разве я уже что-либо пообещала? Нет, если ты не очень долго будешь бродить где-то там, по Сицилии и Египту… — вновь величаво повела она своими пухлыми плечиками. — Я не стану торопиться выходить замуж. Тем более что мне еще слишком рано думать об этом.
— Ты ведь должна думать не о замужестве, а всего лишь обо мне.
— Не знаю, наш учитель Иларион поучает, что думать о замужестве следует только тогда, когда настанет время… замужества, а пока что следует постигать книжную мудрость и мудрость жизни[80].
Гаральд хотел что-то ответить, но в это время его окликнул своим густым басом конунг Гуннар. Оглянувшись, принц обратил внимание, что тот указывает острием своего кинжала на туго надутый парус, на север, где, в поднебесье, сгущались далекие тучки, и вновь на парус. Никаких объяснений эти знаки не требовали.
Еще утром капитаны судов жаловались на отсутствие ветра, точнее, он слегка повеивал, но оказался встречным, и предлагали не торопиться с отплытием. Конечно, идти надлежало за течением, но при отсутствии попутного ветра все равно пришлось бы с первых же часов похода налегать на весла. Теперь ветер был отличным, однако он долетал оттуда, откуда на город надвигались тучи, а значит, время терять было нельзя.
Как истинный предводитель норманнов, Гаральд и не собирался его терять, даже в беседе с несостоявшейся дамой сердца. Хотя и предчувствовал, что еще долго будет тосковать по этим излучавшим какой-то особый внутренний свет, затянутым зеленоватой поволокой глазам, по этому личику и изящным кудряшкам.
10
С аудиенцией император Михаил тянуть не стал. Принять наследного принца Норвегии он соизволил уже на следующий день после того, как норманнские суда вошли в бухту Золотой Рог.
— Ваш приказ выполнен, мой император: я привел к вам лучших воинов-норманнов, которые имелись у великого князя киевского, — напыщенно проговорил Визарий, стоя рядом с правителем на смотровой башне дворца.
Прежде чем ответить, Михаил с минуту наблюдал за тем, как у специально освобожденной для викингов пристани выстроилась, борт к борту, целая флотилия судов.
— Странно, что князь Ярослав решился отпустить Гаральда с его воинами. Что произошло? У русичей опустела казна?
— Без этих воинов русская казна опустеет еще больше, мой правитель.
— Но ты сам доносил из Крыма, что русичи готовятся к походу на Византию. Не станешь же ты убеждать меня, что русичи отказались от своей маниакальной идеи покорить Византию, а свой Киев провозгласить «Восточным Римом»? Не поверю, от этого они отказаться не способны, независимо от того, кто там у них правит и насколько наполнена их казна.
— Прежде всего, они хотят вернуть себе земли к востоку от устья Дуная, считая их землями русичей. Так что война за дунайское наследие неизбежна.
— И когда они могут решиться на свой «дунайский» поход?
— В ближайшие два-три года он вряд ли возможен. Уже хотя бы потому, что под рукой у князя Ярослава не будет этих пиратствующих рыцарей, — повел Визарий подбородком в сторону бухты. — Ярослав не мог отказать Гаральду в его праве добыть себе славу и золото на службе у вас, все-таки он уже воспринимает его как будущего зятя.
— Этот викинг претендует на трон?
— Норманны считают Гаральда наследным принцем. Однако ему еще предстоит освобождать свой трон от захватчика-датчанина.
— Вот теперь замысел ясен: наш юный викинг жаждет получить в жены дочь киевского князя, который затем поможет ему добыть корону Норвегии… — задумчиво подытожил император. — Все бредят короной, — почти в отчаянии развел он руками. — Каждый, кто хоть издали поймал на себе имперское отражение короны, навсегда становится пленником ее призрачного блеска.
— Благодарю Господа, что лично меня ни одна корона мира блеском своим не ослепила, — молитвенно возвел глаза к небесам понтийский грек.
— Пленником, подобным мне самому, — уже едва слышно пробормотал василевс[81], не обращая внимания на слова своего «русского посланника».
Возможно, император постоял бы здесь, на пьянящем морском воздухе, еще какое-то время, но бледное, болезненное лицо его неожиданно сморщилось так, что Визарий безошибочно определил: начался очередной приступ какой-то странной болезни, время от времени вспыхивавшей в правителе всепоглощающим пламенем, который вот-вот должен был сжечь все его внутренности.
— Чем я могу помочь вам? — испуганно спросил Визарий, которому хорошо было известно, что никакие настойки, которыми доктора пичкали этого коронованного беднягу, уже не помогали. Но меньше всего ему хотелось, чтобы роковой час правителя наступил в его присутствии. К счастью, евнух Иоанн, державшийся чуть позади Визария, уже звал дежурившего где-то этажом ниже лекаря и вместе с «русским посланником» тоже бросился поддерживать оседающего императора.