- Мордовский народ никогда не нападал первый на русских князей. Но мы примирились с княжеской властью. Князья не примирились с нами. Они не хотят, чтобы мы пели свои песни, не позволяют нам растить своих детей, как мы того хотим, запрещают нам говорить на своем языке... Они отца разъединяют с детьми, мужа с женой, и угоняют одних в Сибирь, других в Уральские степи. Они добиваются, чтобы дети наши не походили на отцов своих. Их отбирают у нас и силой уводят в православные школы, делают из них попов и проповедников, и подкупают слабых, сбивая их на шпионство... Нас морят и сживают со света. Можно ли это терпеть? Нельзя.
Несмеянка не напрасно науку в Москве прошел и даже "в приказах государевых писцом служивал". Слова его доходили до сердца.
Бабы плакали сдержанно, себе в передник, чтобы не надоедать мужикам. А те покашливали, почесывали затылки, вздыхали. Горечь несмеянкиных слов, вместе с грустью, поднимала в душе надежду... На что? На что надеяться? Ответить трудно. Но Несмеянка говорил о тяготе народной так, что еще больше хотелось жить после его горячих слов. Просыпалась ненависть и неукротимое желание одолеть невзгоды.
Из рода в род у мордвы переходило предание, будто за синими морями, за широкими реками живет несметное множество мордвы, "людей боговых", терюханам однокровных. Этот народ еще не знает о несчастье, какое постигло терюхан, а русские попы и пристава нарочно теснят мордву со всех сторон, чтобы ей нельзя было подать о себе весточки. Но... близок тот день "дальняя мордва" узнает о бездолье терюхан и тотчас пойдет войной выручать их, и мордовский народ будет свободен и счастлив. Будет жить своею жизнью, не трогая никого и не страдая ни от кого.
Вера в приход этих спасителей глубоко сидела в каждом мордвине. Но и тут Несмеянка судил по-своему.
- Враки! - сказал он теперь об этом, отвечая старому мордвину, дедушке Мазовату, вспомнившему о "большой мордве". - Кто будет заботиться о нас?! Никто!
Он напомнил ему об одном проходимце, который в позапрошлом году выманил у терюхан несколько возов разного добра, обещая доставить все это к морю Хвалынскому в подарок царю Большой Мордовии. Возвратясь из дальних стран, он принес благодарность якобы от имени небывалого царя и насулил от его же имени золотые горы терюханам, а потом забрал еще кое-что и скрылся...
- А чем православные попы лучше того обманщика? Он обманывал нас царем Большой Мордовии, эти - райским счастьем. И прибывшие на Суроватиху монахи и толмачи не кто иные, как подосланные из Нижнего низостные обманщики и враги наши. Но хоть море слез пролейте вокруг них, все равно не утопите их в слезах!
Задумались, заслушались Несмеянку.
- Чего же вы молчите? Правду ли я сказал?
Молчание.
- Уж не думаете ли вы, что боги ваши спасут вас?! На Дону и на Урале, и в Запорожье - во многих местах народ потерял веру и в бояр и в попов, и пошел против власти... Готовятся страшные бунты...
Тут Мазоват Нарушев, поднявшись со скамьи, опять вставил свое слово:
- Братец наш, удалый молодец, Несмеянка, можно ли верить твоим словам, когда ты говоришь нам о Доне, об Урале и о Запорожье?.. Нет ли тут какого обмана?.. Не обманываешь ли и ты сам себя, добрый молодец?
Несмеянка улыбнулся:
- Дедушка Мазоват! Если не веришь мне, то вот человек, пришедший с Урала и Дона! Спроси его! - и он указал на Сыча.
Все обратили внимание на скромно сидевшего в углу цыгана.
Сыч встал, поклонился всем. Ему ответили так же. Большой, черный, разгладил обеими руками усы и обвел присутствующих веселым, смеющимся взглядом.
- По-моему так: кому кистень, кому четки. Кому жить, а кому гнить, кому тереть, а кому терту быть, кому кнут да вожжи в руки, а кому и хомут на шею... Кому что нравится. Каждому свое. В Суроватиху заявились на поселение старцы - им четки, а мне вот давай кистень... Не для того я родился, чтобы хомуты на себе таскать: не лошадь же! И скажу я вам - время плывет. Торопитесь!
Сжал громадный кулак и потряс им в воздухе.
- Где хорошо живут люди? И у Черкасов* на Украине, и у казаков, и у башкиров, и у киргизов видел я только горе; давят и цыган, и евреев, давят и русских. А кто? Об этом говорить нет надобности. Все известно! Разбегается народ: черкасы на Понизовье, казаки да крестьяне в Запорожскую Сечь, кто на Дон, кто на Каспий, а кто на Волгу в леса Керженские... Воюют гайдамаки на Украине против шляхетской знати. Воеводы берут их в плен и казнят. Убежавшие от кола и виселицы, бездомные и бесприютные, они умирают в степи. Есть которые и к туркам переметнулись. Басурмане оказались куда добрее христиан! И много же разбойников везде появилось, по всем местам безуемные головушки! Низкого звания люди повсеместно готовятся идти на дворян.
_______________
* "Чаеаракааасааамаи" в эту эпоху местами называли украинцев.
Старики с великой скорбью развели руками. Постояли еще немного молча, подумали, а потом сказали: "Спасибо, братцы, за беседу! Теперь мы пойдем по домам и подумаем над вашими словами".
За ними послушно потянулись и остальные.
Старики хитрили. Они по домам не пошли, а направились к главному жрецу своему, иначе называемому "возатя", к Сустату Пиюкову. Жил он с другого края деревни, у оврага.
Придя к возате, старики спросили его совета, что им теперь делать, когда кругом напасть такая?
Сустат Пиюков заявил:
- Просите прявта* Тамодея, пускай соберет моляну. Несите жертвы Анге-Патяй**. Она избавит нас от всех несчастий. В этом - исход.
_______________
*аПараяавата - голова, старейшина в отправлениях религиозных
обрядов.
**аАанагаеа-аПааатаяайа - богиня, рождающая духов-охранителей.
От Пиюкова старики разошлись по домам: кого слушать? Но, конечно, нельзя такое дело начинать, не помолившись! Смелость нужна, и сила нужна, да и деньги тоже, это так. Но и бога забывать негоже. Правда, боги глухи... боги молчат. Много им молилась мордва. Много раз в священной роще было сказано "Пичеозаис*, дай нам избы!" Или "Шотьрань-Озаис**, дай нам бревен для изб!", "Кирень-Озаис, дай нам лубьев!" Но будут ли избы, будут ли бревна, будут ли лубки?! Пока остается все по-старому. Все же моляну совершить надо.
_______________
* Дух, покровительствующий сосне.
** Дух - покровитель бревен.
Так и решили старики: просить Тамодея о моляне.
Может быть, боги на этот раз и услышат их?!
X
Димитрий Сеченов пошел через кремлевский двор к губернатору. Князь Друцкой собирался спать, когда ему доложили о прибытии гостя.
Епископ, устало крякнув, сел в кресло. Друцкой, изнывавший весь этот день от скуки, с интересом приготовился слушать.
- Увы, князь! В Казанской епархии тяжело было мне бороться с мухаметанством, а в Нижегородской епархии, как видно, придется и того тяжелее. Там богатые мурзы помогали, а тут от дворян не вижу никакой помощи, кроме как от Рыхловского.
- Хорошо служить, ваше преосвященство, в Питере да в Москве, а, как у нас, в неустроенных пунктах - ой, ой, нелегко!
Подали ужинать, принесли вино.
Епископ сам налил князю и себе.
- Не судите меня, князь... Homo sum, humani nihil a me alienum puto*.
_______________
* Я - человек, и ничто человеческое мне не чуждо (лат.).
Широкое, слегка опухшее от неумеренного пития, лицо губернатора улыбалось сочувственно.
- При твердости, справедливости и благочестии особы вашего преосвященства, - оное не опасно.
- Добродетели и ученость возводят человека в сан, но никакая философия и никакое красноречие не в силах доказать, - умножается ли от того красота его души, его любовь к правде и удаляется ли он от греха... Готовящий людям пищу, однажды объевшись, теряет аппетит к ней... Проповедующие добродетель, блистая живостью ума и силою речи своей, подобны газели, прыгающей над пропастью, но они менее искусны и слабее, ибо там - природа, под ногами камень, а у нас - неразрешенные противоречия церковной догматики. Язычники сильнее нас; они верят в камень, огонь, дерево - и осязают это, они пользуют сии предметы, окружая их воображением, ибо видят бога в ощутимом, мы - в небесах, в тайнах заоблачных. Они спрашивают у нас: "Где ваш бог?" Мы указываем перстом ввысь. Они смеются: "Покажите нам своего бога, - говорят они. - Не можете? А мы вам покажем, когда хотите!" Из этого я и предвижу великие трудности проповедничества в здешнем крае. И притом же не видел я людей упорнее, мстительнее и решительнее мордвы.
Сеченов запнулся, подошел к окну и, открыв занавес, указал на спящий город.
- Платон учил: трудно найти начальника вселенной, но еще труднее говорить перед народом... Спят нижегородцы. Не знают они, что епископ долгие ночи бодрствует, боясь пробуждения, страшась утренней встречи с ними, ибо кровь первых христиан, хотя и пала на плодоносную почву, но сильно обсохла на Руси, и ныне Святейший Синод досушивает и остатки ее. Хотя велик был Петр, однако не кто иной, как он, обескровил, омертвил церковную почву, положил начало неверию... И в таких случаях наипаче трудно нам оплодотворить верою язычников!.. И не он ли, блаженной памяти великий Петр, подобно римским властелинам, бросавшим христиан ко львам, губил сонмы раскольников?.. Раскольники стали презирать смерть. И это наиболее страшное изо всего для власти, егда смерд не страшится ада. В глубокой древности пресвитер города Карфагена Тертуллиан сказал: "Презрение смерти усматривается гораздо лучше в поведении, нежели в речах философских". Мужество язычников в страданиях действует также на народ сильнее всяких речей мудрейших... Видел я эти упрямые, скрытые лица... Наблюдал я зловещее, многоречивое молчание. И сказал я себе: предстоит великая буря в нашем крае.
Друцкой нагнулся и, обдавая своего гостя винным духом, прошептал:
- В губернии неспокойно. Сыщики доносят о народном неудовольствии и о появившихся ворах на Волге и в лесах.
- Быть баталиям! Предчувствую.