Девушка отперла. С улицы в горницу ввалились полицейский комиссар и солдаты.
- Бери его! - указал полицейский на Залмана.
Солдаты окружили старика. Быстро, на память, как заученную молитву, полицейский затараторил что-то, поглядывая в бумагу. О чем он говорил понять было невозможно. Одно уловила Рахиль, что "по поручению венценосной, благочестивой государыни императрицы Елизаветы Петровны" явились они за тем, чтобы отвести "нижегородского купца Гринберга" в острог. Рахиль бросилась к отцу, но ее грубо оттолкнули. Старик не понимал, в чем дело, глядел слезящимися, недоумевающими глазами на полицейского, тихо повторяя: "Майн готт! Либер готт!"
Рахиль снова бросилась между отцом и полицейскими:
- За что?! За что?!. Уйдите!
Пристав опять оттащил ее в сторону, приказав держать ее солдату.
- Того требует закон!.. - раздался его грубый голос. - Сами виноваты!
Залмана подхватили под руки, поволокли на улицу. Рахиль, вскрикнув, без памяти повалилась на пол.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С зажженными факелами вели Залмана по улицам города в кремль. Дорогою к ним присоединилась еще одна команда солдат - и тоже с факелами, и тоже с арестованным. Залман, как ни был поражен случившимся, все же распознал немца Штейна.
Еврея и немца связали друг с другом за руки и погнали дальше. На улицу высыпали обыватели с фонарями в руках.
- Давно бы неметчину в кандалы!.. Ишь, налопался русской крови! Погосподствовали, будет!
Больше всех злорадствовали мелкие посадские люди. Они плевали в лицо Штейну, злобно ругались всячески. Многим насолил этот немецкий купец. Радость великая была на лицах зевак, освещенных факелами конвоя.
- Немца ведут!.. Немца ведут!.. - кричали в толпе. Полицейский комиссар тыкал пальцем в сторону Залмана и кричал: "Плюйте в него, что вы?!" Но его не слушали. Неукротимая, бешеная, накопленная в течение многих десятилетий, вспоенная и вскормленная бироновщиной, немецкими генералами Минихом и Остерманом, их капралами, унижавшими русский народ, бурно бушевала кругом злоба против немца. Толпа готова была разорвать Штейна на части. Полицейский комиссар вынужден был пригрозить оружием разъяренной толпе, предупреждая, что он не допустит самосуда. Толпа отхлынула и с криками и угрозами продолжала следовать поодаль за арестованным Штейном.
В кремль никого не пустили. Через Дмитровские ворота арестованных повели по кремлевскому съезду к Ивановской башне и заперли в каземате, где некогда сидел раскольничий вождь - диакон Александр, казненный на Благовещенской площади перед кремлем. В эту башню сажали наиболее опасных преступников.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Рахиль очнулась, но не могла понять, что случилось? Возникали сумбурные мысли и образы в сознании. Вот он - третий юноша стоит перед царем Дарием и говорит об истине. Юноша Зоровавель. Но где же отец?! И где же истина?!
Рахиль с испугом и удивлением огляделась кругом. Значит, это не сон, а правда, что отца увели в тюрьму?! Свеча тихо догорала на столе, на котором осталась рукавица одного из солдат. Рахиль опустила голову на руки и зарыдала.
V
Епископу Димитрию Сеченову стало известно о случае с попом Иваном. Кто донес - тайна. Сам поп, конечно, ни за что бы на свете не сказал. Нападение разбойников на церковных служителей не на шутку обеспокоило епископа и губернатора.
Недавно ограблена ими расшива (пристав до сих пор в смирительной рубашке сидит - помутился рассудком). Бурлаки утекли кто куда, не желая ничего говорить о разбойниках. Всполошился и работкинский вотчинник, бывший фаворит ее величества Шубин. Его тоже навестили непрошеные гости. А этот может и самой царице нажаловаться. Чего ему стоит? Когда-то очень близким человеком к ней был, первая любовь ее. А князь Баратаев? Этот уже и вовсе не замедлит донести царевичу Грузинскому в Питер. Ведь и его не оставили без внимания непрошеные низовые гости. И теперь, можно сказать, под самым городом они напали на преданнейшего начальству попа.
Что делать? А главное, где их ловить? Говорят, логово их под Козьмодемьянском на земле казанского губернатора.
- И чего тот дремлет? - угрюмо разводил руками Друцкой. - Пошлю гонца к нему с промеморией. Пускай ловит их. Ему ближе, да и солдат у него больше. А что я могу? Хотя бы мордву-то в страхе держать - и то бы хорошо с моим гарнизоном!
Епископ, видя, что теперь от губернатора толку не добьешься, решил повести следствие сам, через своих людей. Тайно ночью вызвал к себе старца Варнаву.
Окна велел наглухо загородить ставнями, лишних людей удалил из соседних помещений.
- Человек ты правдивый и бесстрашный... - тихо заговорил Сеченов, слово божие в твоих устах живет не праздно, а с пользою для государства и церкви... И поэтому прошу тебя сказать мне чистосердечно: что ты знаешь о расплодившихся в нашей губернии ворах?.. Кто они? Сколько их? Откуда явились? Не могу я добиться толку ни у кого... Губернаторские сыщики, видимо, сами боятся... На кого же мне положиться, как не на своих людей?
Варнава хитро улыбнулся. Веселые морщинки разбежались у него по лицу.
- Точно, ваше преосвященство, малые и большие воры рыскают по лесам... - вкрадчиво заговорил старец, иногда останавливаясь, пожевывая губами. - Приходили и ко мне, а с ними сескинский мордвин Несмеянка Кривов... Но ушли посрамленные... Не устояли перед словом божиим... Самый опасный из них - Несмеянка.
- Заковать его в железа... - сурово произнес епископ. - Нечего потворствовать!
- Нельзя, ваше преосвященство... Убьют они меня... И многих наших побьют... Надо бы миром. В полном согласии...
- Как же ты мыслишь?
- Пойду я к ним сам... Пойду со словом уветливым, простым и добрым... Жду вашего к тому подвигу наставления.
Епископ задумался. В самом деле, о чем может духовное лицо повести речь, придя к ворам? Над этим недолго, однако, ломал свою голову Димитрий Сеченов. Привык он обращать в христианство и повиновение всяких людей. Вдруг он весь просиял, поднялся с своего кресла и быстрыми тяжелыми шагами в надетых на босую ногу татарских сафьяновых туфлях заходил из угла в угол по келье.
- Правильно! Христос показал нам пример. И воры тоже имут сердце... И у них есть душа. Мы - слуги всевышнего - отличаемся от слуг государевых своим милосердием и человеколюбием.
Сеченов взял с полки маленький серебряный молоточек и резко постучал им в медную чашу на столе.
Как из земли вырос худой щупленький человек с гусиным пером за ухом. Его нос был длинен, худ и прозрачен.
- Садись, Михеич! - указал на скамью Сеченов и размашистым движением взял с полки листы пергамента.
Епископ медленно, с расстановкой, начал говорить, а его секретарь торопливо записывал:
"Жаиатаиаеа параеапаоадаоабанаоагаоа оатацааа нааашаеагао
Даааваиадаа, иажаеа параеажадаеа баеа рааазабаоайанаиак".
"Сей святый и преподобный отец наш Давид был прежде разбойник, в
пустыне живший и не мало зла сотворивший. Многих убивая, так зол и
суров был, яко никто иной. Имел он под своею властью дружину более
тридесяти человек, разбой с ним творивших. Однажды, сидя с ними на
горе над Волгою, раздумался он о житье своем и убоялся своих
согрешений перед богом, ибо много зла содеяно было им. И, оставив
всех, бывших с ним, он пошел в монастырь. Ударил он в ворота, и к
нему вышел вратарь, который и спросил его: чего он хочет. Давид
ответил ему: "Черноризец, пусти меня!" Вратарь пошел и, увидав
Давида, сказал: "Не можешь зде быти, яко много ты согрешил, и мног
труд в обители имеет зде братия и великое воздержание, ты же иного
нрава, человек, и заповеди монастырские не можешь хранить". Давид,
молясь, сказал: "Все, что велите мне, все себе сотворю, токмо
приимите меня!" Игумен взял его в монастырь. И начал Давид
подвизаться воздержанием и обучать себя смирению, и в скором времени
всех, которые были в монастыре черноризцы, превзошел добродетелями.
Однажды сидел он в келье, и явился ему архангел Гавриил и сказал:
"Давид, Давид, простил тебя господь за грехи твои и будешь ты отныне
чудеса творить!" И после этого он многие чудеса сотворил: слепых
просветил, хромых ходить вразумил, бесноватых исцелил. И пожил лет
порядочно, и предстал перед господом богом защитником душ наших.
Аминь!"
Сеченов начал молиться. Вслед за ним коленопреклоненно принялись отбивать поклоны старец Варнава и архиерейский секретарь. Помолившись, Сеченов спросил Варнаву:
- Внял ли ты сему сказанию о праведном отце нашем Давиде?!
- Вразумлен, - смиренно ответил старец.
- Теперь видишь, что и разбойники люди, и могут исправиться, покаявшись.
- Вижу.
- Солнце непрестанно изливает свой свет на весь мир, - продолжал епископ, - так и священнослужители должны свое милосердие и божие слово направлять ко всякому человеку, особенно заблудшему. Не так ли?
- Точно, ваше преосвященство.
Сеченов кивнул секретарю, чтобы вышел, и, глядя в упор на Варнаву, сказал:
- Благолепие святынь украшает церковь, подвиги и христианское отречение от земных благ украшают старцев-схимников... И не было бы для тебя радости служения господу богу, если бы, находясь в темных лесах, среди диких зверей и разбойников, ты не попытался бы смягчить их своенравие...
Старец склонил голову.
- Воистину так, ваше преосвященство.
- Своим толмачам и писцам прикажу я писать житие святого Давида во многих листах и на русском, и на мордовском, и на черемисском, и на татарском, и на чувашском языках, и вручу их тебе... Бесстрашно и отважно, как подобает апостольскому чину, ты отнеси их в разбойничьи гнезда и призывай несчастных на путь спасения. За подвиги эти ждут тебя великие награды из губернаторской и епархиальной казны... Идешь ли?