— Ферас, — прозвучало удивительно мягко, почти ласково. Но меня не смутило ни это, ни недоумение на лице тарийца, поспешно склонившегося передо мной.
— Мы разве знакомы, сиятельная госпожа? — осмелился спросить воин, когда я поздоровалась с ним и попросила выпрямиться.
— Только заочно, — я легко покачала головой. — Ваш отец сопровождал меня в Ратави. Он немного рассказывал о вас.
— Понятно, — теплая улыбка обнажила ровный ряд белых зубов и очень украсила собеседника. Я знала, что ему двадцать пять лет, но в тот миг он показался значительно моложе.
— Надеюсь, вам нравится в столице, госпожа, — осторожно предположил Ферас. Именно предположил, а не посчитал, что так и должно быть, что окруженной почетом и всеобщим преклонением жрице ее жизнь доставляет удовольствие без всяких оговорок и условий. А еще казалось, ему действительно небезразличен ответ.
Поэтому я не смогла произнести обычную жизнерадостную и не очень правдивую фразу, ответив уклончиво:
— Ратави — очень красивый город.
Уловка не осталась незамеченной и, я в этом была совершенно уверена, огорчила воина. Вот уж не думала, что и в отношении ко мне сын будет похож на отца. Господин Мирс знал, что предназначение так и не стало для меня ни смыслом жизни, как для Гаримы, ни возможностью возвыситься, как для Абиры. Долг жрицы даже не стал для меня обязанностью, которую я выполняла бы пусть не с радостью, но с охотой.
— Вы правы, — легко склонил голову Ферас. — Мне довелось бывать во многих городах, но я не знаю такого, что сравнился бы с Ратави.
Светскую беседу о любимых уголках столицы прервала Гарима. К сожалению, потому что мне нравилось слушать голос воина, следить за выражением его лица. С появлением Доверенной Ферас замкнулся, закрылся. Тон стал сдержанно официальным, движения — подчеркнуто почтительными. К счастью, в нем не появилось то подобострастие, которое сквозило в каждом слове и жесте других стражей. Мне это нравилось.
Этот разговор дал нам с сестрой неожиданно много сведений.
Снурав действительно приходил несколько раз в дом господина Далибора и бывал там, когда в посольстве гостил человек, приехавший в одно время с принцем Ясуфом. Сегерис Перейский слыл одним из сильнейших сарехских священников. Гариме это имя ничего не говорило, но я знала Сегериса по нескольким трактатам. Сухая, бесстрастная манера подачи мыслей создала бы у меня образ высокомерного и самоуверенного человека, не считающего, что другие люди вообще способны иметь ценное мнение, если бы каждый его труд не предварялся вступительными словами тех, кто знал священника лично. Их глазами я видела трезвомыслящего, умеющего находить ключ к собеседнику, чуткого и довольно приятного человека. Такое же впечатление он произвел и на тарийцев, общавшихся с ним.
Гарима осторожно расспрашивала воинов и без стеснения пользовалась даром, чтобы не упустить важных деталей. Под воздействием силы Доверенной мужчины постепенно раскрепощались, их ответы становились многословными и подробными, хотя учтивость никуда не делась.
Больше всего внимания Гарима уделяла тому воину, что дольше других служил в охране посольства. И не зря. Он вспомнил, что Сегерис уже однажды гостил в посольстве. Больше двух лет назад. Упомянул, что как раз в то время у господина Далибора пала любимая кобыла, поэтому он спрашивал совета императорского конюшего и приглашал его к себе.
Даже не верилось! После стольких неудач и блуждания в потемках у нас наконец-то появилась стоящая зацепка!
Гарима с трудом сдерживала улыбку, но владела собой превосходно. Если бы я не чувствовала ее мыслей, не поверила бы, что эта внешне бесстрастная величественная жрица хоть каплю взволнована.
А вот следующие слова воина нас озадачили. Страж сказал, что в то же время в посольство приходил начальник императорских посланников. Без поручения Правителя, но по просьбе господина Далибора. Это было настолько необычно, что воин запомнил не только самого мужчину, но и красный деревянный футляр, который тот вынес из посольства.
— Любопытно, — чуть хмурясь, признала Гарима. — И как долго гостил у господина Далибора господин Сегерис?
— Тот раз без малого два месяца, сиятельная госпожа, — ответил воин и с сочувствием добавил: — Он заболел здесь в столице. Слишком сухой воздух, слишком жарко для северянина.
— Возможно, — кивнула сестра и посмотрела на меня, уроженку северных земель.
Гариме, как и мне, подобное объяснение внезапного недуга священника казалось слабым, недостаточным. Я без особенных трудностей переносила жару и сушь. При этом точно не являлась исключением — знакомые сарехи и даркези не казались болезненными. Хворь, которой страдал Сегерис, скорей была признаком истощения после ритуалов. Намекая на это сестре, я коснулась своей правой руки так, будто гладила золотую птицу. Гарима согласно кивнула.
— В этот раз он пробыл здесь три недели, — вставил Ферас. — И тоже уехал больным. Это удивительно, ведь лекарь Снурав, один из лучших лекарей столицы, бывал в посольстве в те дни.
Воин казался озадаченным, настороженным. Он поджимал губы и заметно хмурился, поглядывая на охранника, рассказавшего о футляре.
— Вы правы, — улыбнулась одними губами Гарима. — Это удивительно.
Растерянная и задумчивая Гарима расхаживала по комнате:
— Зачем ему понадобился начальник посланников?
Полдесятка шагов в одну сторону, остановка, поворот у клетки с птичками, шаги в обратном направлении, остановка, поворот у инкрустированного перламутром комода. Губы поджаты, брови сведены к переносице, пальцы правой руки теребили длинную серьгу. Многочисленные цепочки и браслеты позвякивали в такт быстрым шагам и не давали мне сосредоточиться. Не покидало чувство, что я упускаю какую-то очевидную мысль.
— Зачем ему нужен был начальник посланников? — в который раз спросила сестра, ни к кому не обращаясь.
Она так сновала уже не меньше четверти часа. С тех пор, как мы попрощались с воинами и ушли в комнаты Доверенной. На столе стыл чай, к которому Гарима даже не притронулась, лежали бумаги с пометками, которые она еще не разобрала.
— Зачем? — полушепотом спросила сестра, глядя в пол перед собой.
— Гарима, — позвала я.
Она вздрогнула, остановилась, резко повернулась ко мне. На мгновение показалось, она забыла, что вернулась к себе не одна.
— Что еще происходило в столице в то время?
Сестра сложила руки на груди и раздраженно бросила:
— Много чего. Собрание совета, беседы с послами. Два убийства. Я была занята подготовкой к ритуалам, судебными слушаниями… — она сердилась, ведь ход ее мыслей нарушили, но при этом будто оправдывалась. Казалось, она считала себя виноватой в том, что упустила из виду настолько опасного и сильного гостя столицы.
Сообразив, что тон не соответствует ситуации и обижает меня, сестра подошла к дивану и села рядом.
— Ты прости, — взяв меня за руку, извинилась Гарима. — Я перебираю события в памяти и… Это был тяжелый год, — она вздохнула, а в глазах блеснули слезы. — Кроме обычных дел, которых много тогда навалилось, была еще Ральха… Наблюдающие… Это был тяжелый год. Очень тяжелый.
Тишина, гнетущая и скорбная, окутывала нас. Мы сидели обнявшись, Гарима пыталась успокоиться, я молчала, не надеясь утешить. Никогда не нашла бы слов, чтобы притупить боль сестры.
Через несколько минут Гарима отстранилась, поцеловала меня в лоб.
— Ты не представляешь, как помогла мне тогда, — улыбнулась сестра. Заметив мое недоумение, пояснила: — Окажись ты второй Абирой, я сошла бы с ума и молила бы Великую лишить меня дара. Но боги были милостивы ко мне и послали тебя. Спокойную, рассудительную…
— Напуганную и растерянную, не желающую заниматься тем, чем суждено, — с усмешкой дополнила я, перебив сестру.
— Тебе сложно было принять предназначение, — согласилась Гарима. — Но боязнь перед неведомым, трепетное отношение к ритуалу лучше любования собой во время таинства. Я серьезно говорю. Вторую Абиру я бы не вынесла, — она покачала головой и потянулась к чайнику.
Перестоявший чай пах сильно, пряно, я знала, что он будет горчить. Как дикий мед… Сравнение напомнило о Сосновке и вернуло почти потерянную мысль.
— За мной должен был приехать императорский посланник, — я так и не взяла в руки чашку, неотрывно смотрела на золотистый напиток. От волнения во рту пересохло, голос прозвучал глухо и сипло. — А приехал господин Мирс. Потому что проиграл спор… Но он не играет в азартные игры. Он не стал бы спорить!
Звон стукнувшей о блюдце чашки вывел меня из оцепенения.
— Ты права! — воскликнула Гарима. — Совершенно!
Она вскочила и вновь принялась ходить по комнате.
— Он не игрок. Он никогда не сопровождал жриц… Многие говорили, останься он во дворце, ничего бы не случилось. Принц был бы жив… Его просто убрали с пути…
Гарима резко остановилась, встретилась со мной взглядом:
— Он говорил, кому проиграл?
Я отрицательно покачала головой:
— Я никогда не спрашивала.
— Пришло время уточнить…
Завтрак прошел в напряженном молчании. Абира ограничивала беседы, прерывала все попытки Гаримы заговорить на любую тему и старательно показывала, что оскорблена нашим невниманием. В мою сторону сестра не смотрела, даже села ко мне в пол-оборота. Гариму это тревожило и раздражало так сильно, что приборы заметно подрагивали в ее руках. Сестра бросала на Передающую напряженные взгляды, но от разговоров решила отказаться.
— Поезжай во дворец одна, — велела мне Гарима, когда завтрак закончился. — Расспроси господина Мирса, поговори с господином Нагортом. Пусть первый советник устроит тебе встречу с начальником императорских посланников. Сегодня же.
— А ты?
— Мне нужно поговорить с Альдом, тем стражем, который признался ей в любви… Это важней, — хмуро заключила сестра.
— Почему? — удивилась я. — Она успокоится через время. Как всегда.
Гарима покачала головой:
— За каждым «как всегда» стоят долгие беседы и внушения. Только мои слова больше не помогают.