– Не буду!
Вильям уселся на скамью, сменяя Бранда, сбросил плащ, свернул его и подложил под себя. Поплевал на ладони и взялся за весло. Жуга расположился рядом. Некоторое время они гребли молча, покуда не втянулись в общий ритм. Весло запело тонким скрипом в шорохе воды, бард задышал ровнее, снова стал глядеть по сторонам. Взгляд его задержался на Кае. Вильям покраснел и отвёл глаза.
– Жуга, скажи мне: кто он, этот Кай? Почему он… так?
Травник задержал весло и пропустил гребок. Некоторое время смотрел, как скатываются капли со сверкающей на солнце лопасти. Вздохнул и вытер пот со лба.
– Трудно сказать, – наконец ответил он. – Он так привык, он… Он другой. Я сам до сих пор никак не разберусь, кто он. И не нам всё это исправлять.
– Но я не понимаю. Весь этот маскарад – зачем это ему было нужно?
Жуга пожал плечами:
– Есть многое на свете, друг Вильям, что и не снилось нашим мудрецам. Всего понять нельзя. Взять, к примеру, дерево. Ты можешь его понять? Не можешь? То-то и оно. Но ведь от этого дерево не перестаёт быть деревом! Ты его принимаешь таким, как оно есть. Так же и здесь. Не пытайся его понять. Просто прими. И пусть он будет.
Он умолк и некоторое время грёб в молчании. Кай, казалось, почувствовал, что говорят о нём, и оглянулся. Вильям ощутил неловкость. Жуга меж тем заговорил опять:
– Обычно люди не глядят по сторонам. Кто не такой, как мы, кто отличается, тот как бы и не человек. Мы не привыкли думать по-другому. Мы их боимся, потому что не знаем, чего от них можно ждать.
– А чего от них можно ждать? – спросил Вильям, буравя взглядом спину Кая.
Жуга промолчал.
На девятый день ветер усилился. На море заштормило. Кнорр Яльмара, зажатый в узком горлышке пролива Пентлед-Ферт, оказался между молотом и наковальней. С правого борта возвышались берега Оркнейских островов, с левого – более пологие, но от этого не менее опасные Британские земли. Здесь были камни, Яльмар предпочёл не рисковать и вслед за ветром развернул кнорр на северо-восток, в проливы между островов. Свистел ветер, волны с шумом били в скалистые берега. Качало всё сильней, повалил снег. Яльмар некоторое время задумчиво смотрел на море, потом повернулся к Жуге:
– Слышь, Лис. Погода портится.
– Я вижу. Что ты предлагаешь? Переждать на берегу?
Яльмар скептически хмыкнул и дёрнул себя за бороду. Взглянул на небо.
– В такой свежак на берег? Даже не мечтай – днище расколошматим. Петтландсфьорд не шутит. Есть у меня другая мысль: если ветер не утихнет, двинем на Стронсей – это севернее, у меня там брат живёт. Там заливчик. Отдохнём денёк-другой в тепле, дальше видно будет. Что скажешь? Одобряешь, нет?
– Ну, хорошо, если не надолго. А он нас не прогонит, такую ораву?
Яльмар в ответ на это только рассмеялся.
Ветер им благоприятствовал. Воспользовавшись этим обстоятельством, мореходы обогнули с востока остров Лошадиный [62] и к вечеру бросили якоря у берегов Стронсея. Остров был холмистый, с белыми проплешинами запорошённых снегом лугов и верещатников, с редкими колками леса. Гавань оказалась мелкой, но с пологим дном, удобная для скандинавских кораблей. При появлении кнорра на берег высыпали люди, большей частью вооружённые и решительно настроенные, но когда Яльмар сумел докричаться до них сквозь свист ветра, тишина на берегу сменилась радостными криками. Вскоре кнорр объединёнными усилиями вытащили на берег, мореходы принялись сгружать тюки и бочки, а братья сдавили друг друга в объятиях. Торкель оказался похож на Яльмара – такой же сильный и светловолосый, только плотнее и шире в плечах. Оседлая жизнь мало на нём отразилась, разве что живот заметно выпирал.
– Давненько тебя не было, давненько! – гудел он, хлопая Яльмара по спине. – С чем приплыл? Надолго?
– По пути зашли. Мы на запад плывём, в Исландию.
– В Исландию? – тот поднял бровь, потом нахмурился. – Не поздновато ли? А впрочем, это ты у нас моряк, тебе видней. Когда ты только остепенишься?
– Моя жена ещё не родилась. А дымные очаги и тёплые постели – это не для мужчин.
Ответил Яльмар весело, однако глаза его были грустны.
Травник огляделся. Хозяйство у Яльмарова брата было, видимо, большое: вокруг крутились дети Торкеля – два сына и дочь. Девчушке было лет двенадцать, сыновья помаленьку подбирались к двадцати. Старший, Ульф, то и дело косился на Яльмара, глаза его светились обожанием и неприкрытой завистью. Крестьяне и другие люди оказались не рабы, но керлы – у них не было своей земли и они работали по найму. Чуть позже появилась и жена хозяина, Свайнхильда – женщина лет сорока, с открытым и простым лицом. Жуга нашёл её симпатичной.
Торкель хохотнул и хлопнул брата по плечу.
– А ты, я гляжу, всё такой же! Давно пора понять, что воевать да плавать хорошо по молодости, а настоящее богатство человека – земля и скот.
– Попозже. Вот разживусь деньгами и тогда…
– Ну, ладно, ладно, – снисходительно кивнул тот и с любопытством оглядел Жугу и Тила.
Неожиданно от корабля донёсся женский визг, затем ребячьи крики. Люди бросились врассыпную. Жуга обернулся и успел увидеть, как Рик неуклюже спрыгнул с корабля и прошлёпал по воде на берег. Вылез, отряхнулся, огляделся с недоумением и направился к Тилу.
А в следующий миг на берегу возникли гномы, и началась уже настоящая паника.
– Один! – вскрикнул Яльмар, хлопая себя по лбу. – Я ж совсем забыл предупредить: это наш ручной дракон. Да спрячь ты меч, Торкель, он никого не тронет. У тебя найдётся для него подходящее место?
Онемевший от изумления Торкель только и сумел, что кивнуть.
– А ну, перестаньте орать! – выкрикнул он слугам и домочадцам. – Дракона, что ль, не видели? Берите всё, тащите в дом, накрывайте столы. Праздновать будем!
Два гнома подошли до Торкеля засвидетельствовать своё почтение и были встречены благосклонным кивком. Для того, кто первый раз видит дракона и дварагов, Торкель держался удивительно спокойно. Травнику подумалось, что здесь, вероятно, не последнюю роль сыграли рассказы Яльмара. Однако малышня по-прежнему цеплялась за своих мамаш и тёток. Стремясь загладить неприятный эпизод, Яльмар порылся в сумке, вытащил кусок желтоватого сахара, расколол его в ладони и отдал ребятишкам, которые мгновенно всё слопали и теперь ходили за ним следом и таращили глаза, ожидая добавки.
Дом Торкеля – большой и длинный, как амбар, со скатом кровли до земли, похож был на ладью, которую перевернули кверху дном, а вдоль бортов насыпали земли и проложили дёрном. Места в нём хватило всем. Дощатые перегородки отгораживали комнаты, кладовки, закутки, в большом помещении стояли лавки и высокие узкие столы из цельных трёхдюймовых досок. Вдоль стен светили плошки с жиром, прямо на полу горел очаг. Дым выходил в дыру под потолком и в маленькие тёмные окошки. Немного щипало глаза, зато было тепло. Все уже оправились после появления дракошки. Испуг прошёл, царила весёлая суета. Туда-сюда носились викинги, крестьяне, керлы, дети керлов, женщины, собаки. Ребятишки помладше, взвизгивая и смеясь, столпились возле Рика, чтоб потрогать и погладить, и занимались этим делом, пока женщины не разогнали их подзатыльниками. Из стойла приволокли овцу, выкатили бочонок пива, и вскоре над углями уже брызгала жиром баранья нога. Мореходы располагались возле очага, кто на скамейках, кто прямо на полу, на разбросанных шкурах, смеялись, зубоскалили, таращились на женщин, стряхивали снег с одежд, снимали сапоги. Дым, запахи еды и сохнущих обмоток смешались в кислую спираль, было жарко, даже душно, но выходить на холод уже не хотелось. Жуга уселся в стороне, благодарно кивнул, когда хозяйка протянула ему корявый рог с пивом, и с наслаждением откинулся к бревенчатой стене, подставляя теплу босые ноги. После недели в море было невыразимо приятно снова оказаться в тёплом доме.
Постепенно суета улеглась. Двери перестали хлопать, народ помаленьку перебирался к столу. Всем места не хватило, кто хотел, брал свою миску и усаживался на пол. Еда была простецкой, но обильной и горячей. Без всяких церемоний викинги за обе щёки уплетали ячменный хлеб, баранину, ломтями нарезали сыр и твёрдые, словно набитые верёвками колбасы из конины и окорока. Особый восторг вызвал копчёный лосось, отдали должное и пиву. То и дело раздавались похвалы хозяйке. Торкель с Яльмаром сидели во главе стола, уже изрядно захмелевшие, между ними примостилась доска с недоигранной партией в тафл [63]. В углу горой громоздились привезённые подарки – бочонок мёду, зеркала, стеклянные бокалы, штуки толстого сукна и чушки сырого железа.
Осторожно перешагивая через сидящих и лежащих на полу людей, до травника добрался Вильям и опустился рядом. Огляделся, ища где повесить лютню, ничего не отыскал и положил её рядом. Брезгливо покосился на рог с пивом в руках у травника, который не мыли, должно быть, с той поры, как отпилили его у быка. Поскрёб под мышками, поморщился – в тепле оживали не только люди, но и блохи.
– И как они живут здесь, в этаком свинарнике?
Жуга невозмутимо дожевал остатки каши и облизал тарелку. Вытер бороду и губы рукавом, швырнул баранью кость собакам и усмехнулся.
– Молись, чтобы Торкель тебя не услышал, – сказал он и потянулся. – Не умеешь ты уют ценить, Вильям. По мне так большего не надо. Нет ничего лучше, если за окном непогода, а у тебя горит очаг и есть чего поесть и с кем поговорить. Думаешь, в Исландии будет лучше?
– Нет, но…
– Ну и молчи. А лучше б спел чего, порадовал хозяев за гостеприимство.
Однако с предложением травник запоздал – викинги сами уже дозрели до песен. Пели громко, по-норвежски, без сопровождения, в куплете умолкали, слушая того, кто запевал, а припев подхватывали вразнобой, грохоча об стол рогами и кружками. Разогревшись, спели о странствиях Тора Отважного, потом – о Валиване и про плавание Торира Собаки за идолом из золота в страну восточных дикарей бьярмов