Вильям остался в Лондоне.
Темнело небо. Холод выползал из-под камней. Край солнца исчезал за лесом.
– Золтан, – запинаясь, сказал Жуга.
– Да?
– Ты знал, что ты… что ты – чёрный лис?
– Да.
– А Герта… знала про себя?
– Да.
Опять возникла пауза.
– Напиться хочется, – Жуга втянул голову в плечи. – Черти лысые… Вы всегда всё знаете лучше меня. Почему всё так?
– Как?
– Так… нелепо, – травник помолчал. – Вот Герта говорила… то есть говорил: «Стоит ли верить в перемены к лучшему, если ради них ты и пальцем не пошевелил?» А если я пошевелил? И не пальцем, а рукой? ногой? мозгами? В лепёшку разбился, а перемен всё нет? Что тогда? Что-то крутится, вертится вокруг меня, а я ничего не могу понять. Почему так, Золтан? А?
– Не знаю, – тот пожал плечами. – Разве, помнится, мне Герта говорила, будто ты… ну, этот, как его… катализатор.
– Кто?!
– Катализатор, – повторил невозмутимо Золтан. – Это из алхимии. Такая, знаешь, штука – сама ничего не делает, только все другие вещи сталкивает лбами. Когда всё вот-вот готово сдвинуться, но не сдвигается, тогда он и нужен, этот самый катализатор… Эх, Герты нет, она бы лучше объяснила.
– Да, в общем, ладно, – буркнул Жуга, опять отворачиваясь. – И так ясно, что ничего хорошего.
– Скажи, Жуга… Та девочка, она на самом деле Герта?
Травник пожал плечами:
– Я не знаю.
За время плаванья Нелли стала разговорчивей, общительней; в глазах её проглянул интерес. Девчушка впитывала мир, как губка воду. Но по мере этого отдалялась от Жуги, будто сторонясь всего, что связывало травника и Герту. А может, не поэтому, а просто по своей природе. Так дочь, взрослея, сторонится и уходит от отца. Жуга не знал, как с ней теперь себя вести, и потому не вёл никак. На вид ей было лет четырнадцать, в Исландии, в доме Сакнуса она впервые уронила кровь и потому занемогла по женской части. Жуга был рядом, но уже не так, как раньше. Непрочный мостик дружбы и тепла, возникший между ними изначально, так и не смог окрепнуть. Но и не исчез совсем. Исчезло прошлое, включая её знания и колдовские навыки, и вот привыкнуть к этому Жуга не смог, да и не очень стремился. И только иногда, когда накатывала грусть или задумчивость, девчонка становилась вдруг похожей на Гертруду. И память Нелли в эти дни бывала словно палимпсест [85], где под написанными сверху строчками нет-нет да и проступали затёртые слова. В такие минуты травник её сторонился, боялся, что прошлое выскочит, сорвёт печати старой памяти и вновь ударит. В конце концов, стрела ведь выполнила самое заветное желание Герты, и кто мог поклясться, что это не было желание забыть? Зато теперь всё чаще Тил и Нелли были вместе, по ночам сидели на носу корабля, и Тил рассказывал ей про звёзды, про моря, про своего дракона, но никогда – про то, что было с Гертой. Про это Телли и Жуга условились молчать, и, наверное, правильно условились. Две недели тому назад, когда кнорр миновал Хук-ван-Холланд, Жуга впервые услышал, как она смеётся.
– Может быть, пойдём? – в который уже раз предложил Золтан.
Жуга поправил капюшон плаща. Нахохлился.
– Не знаю. Ты иди. Я тут побуду.
– Я подожду тебя внизу. Зайду пока, куплю чего-нибудь поесть.
Травник дёрнул плечом: «Покупай», и тот неслышно ушёл.
Небо из синего стало сине-зелёным. Багровел закат. Травник не видел всех его цветов, но всё равно смотрел как зачарованный. Туман клубился и густел, обретал очертания. Всё становилось расплывчатым, значительным. Загадочным. «Рожденье года, – думал травник. – Почему начало всегда такое блёклое? А ведь взять, к примеру, осень, та как раз наоборот – сплошная мешанина красок… Почему? Будто кто-то хочет нарядиться в последний раз и после умереть».
Земля внизу притягивала, поворачивалась медленно. Жуга сморгнул – впервые у него при взгляде вниз кружилась голова; он вздрогнул и поспешно отвёл взгляд. Что-то изменилось, только перемены были незаметны. Как стихия воздуха, которая меняется незримо.
«Он что-то сделал, – подумал Жуга. – Он что-то сделал, тот дракон. Что-то сделал со мною. И я не знаю, что».
За спиной раздались лёгкие шаги. Остановились.
– Прошлое – поделом, – проговорил Жуга, по-прежнему упрямо глядя вниз. – Это только кажется, что можно всё начать с начала, на самом деле всё возвращается. И жжётся. Может, Герта и была права, когда хотела всё забыть?
Ответили молчанием. Жуга напрягся. Обернулся тихо-тихо. Замер.
Пёс был здесь. Поджарый, мускулистый, он стоял, расставив все четыре лапы, менее чем в четырёх шагах за травником. На мгновение нахлынул страх, нахлынул и прошёл, сменившись безразличием. Пёс не стремился нападать, он просто пришёл и стоял. Шерсть рыжую покрыла ржавчина заката. Щурились глаза.
– Ну, что ж, – проговорил Жуга, – всё верно, ведь уже весна. Я так и думал, что один из вас придёт за мной.
«Я пришёл не за тобой».
– Мне всё равно, – Жуга махнул рукой и отвернулся, на мгновенье потеряв к собаке интерес. Затем вдруг обернулся снова и вгляделся повнимательней.
– Постой. Так ты… из тех, что приходили за огнивом?
Кивок.
– Ах, вот как… – травник закусил губу. – Так стало быть, Рудольф…
«Рудольф сам сделал свой выбор. Я тут ни при чём».
– Тогда что тебе надо? Если причина в деньгах, я тебе их верну, как только Яльмар уладит все свои дела. Или… Яд и пламя, неужели всё-таки Натан их разменял?
«Оставь себе. Теперь мне уже ничего не надо. Я видел то, что хотел увидеть. Можешь их менять и тратить – я больше не приду».
Сны.
Травник на мгновение прикрыл глаза.
Что делал страж сокровищ в бездне сновидений? Для чего явился в город, если деньги теперь не нужны?
Бездна наплывала. Сны опять вели дорогой к имени.
– Эйнар, – сказал он наконец, открывая глаза.
«Да, это я».
– Стало быть, ты вовсе не дельфин.
Пёс сел и стал чесаться, словно самая обыкновенная собака. Встряхнул косматой головой. Глаза мерцали в сумерках, как два фонаря. Большие такие глаза. Серьёзные. И была совершенно человеческая тоска в их глубине.
«Чья вина, что Рудольф сочинил некрасивую сказку? Может, было бы так, и я сейчас резвился бы в море, ни о чём не думая. Но он убил меня из-за угла, и вот тогда, наверное, моё желание поменялось. Я хотел только одного – отомстить. Всё это время – отомстить за мою поруганную любовь. Отомстить – и больше ничего».
Жуга опустил глаза. Долго молчал.
– Да, – сказал он наконец, – теперь я вижу, как мне повезло. Я мог бы стать таким, как ты.
«Твой наставник принял на себя стрелу, которая была предназначена тебе. Хороший учитель даже свою смерть превратит в урок. Помни это. И прости его».
– За что?
«За то, что он тебя оставил».
Травник встал и отошёл от края площадки. Остановился перед псом.
– Ты знаешь Сны Драконов лучше, чем я, Эйнар. Можешь ты ответить на один вопрос? Всего лишь на один.
«Говори».
– Заветное желание Герты. Какое оно было?
«Как и у всех. Чтобы её любили».
– И всё?
«И всё».
– Оно… сбылось?
Пёс непонятным образом ухитрился пожать плечами.
«Сильна, словно смерть, любовь. Тебе виднее, Лис. Тебе видней».
Травник неловко повёл руками. Прошёлся пятернёй по волосам.
– Я говорил ему… ей… В общем, я говорил… Как думаешь, у эльфов и людей могут быть дети?
Ответа не последовало. Очертания пса заискрились и поблёкли, и там, где только что стоял Эйнар, вдруг стали чернота и звёзды.
Наступила ночь.
Растрёпанное утро рвалось в окна пеньем птиц и свежим ветром, и ещё каким-то необыкновенным звуком, приходящим лишь во сне – звучаньем флейты-пикколо, звенящим радостным мальчишеским сопрано, звоном ручейков и свистом ветра в парусах. Ещё звучали в нём дикий зов, восторг и упоение.
Жуга продрал глаза, одно мгновение лежал, соображая, что к чему, затем вскочил и бросился к окну, лишь чудом из него не выпав.
Высоко над городом летал дракон.
С тех пор, как Рик поднялся на крыло, он вытянулся, сделался большим и гибким. На шее и спине его прорезался остроконечный гребень, длинные отростки на макушке превратились в настоящие рога, блистающие, словно зеркала; на левом роге трепетал кумачовый флажок. Рик упивался воздухом, кружил, выделывал курбеты и нырял воздушным змеем, и при этом непрерывно выпевал затейливую песню торжества и подступавшей взрослости. Бока его играли золотым и красным. Восходило солнце, город был ещё в тени, и потому все эти яркие цвета на фоне синевы небес казались невообразимо чистыми и светлыми.
Лиссбург просыпался. За то время, пока травник отсутствовал, руины разобрали, и вообще вся улица Синей Сойки помаленьку отстроилась. Теперь повсюду жители распахивали окна и смотрели вверх. Одни поспешно прятались, другие, наоборот, восхищённо охали и присвистывали. Народ выходил на улицы, карабкался на крыши.
Тил тоже был на улице, стоял и весело смотрел, как Рик выделывает в небе кренделя.
– Вот чудеса… – пробормотал Жуга. – Откуда он тут взялся? Ты позвал?
Телли обернулся и блеснул зубами. Рассмеялся звонко, весело. Подбросил на ладони тонкую отполированную палочку и протянул её травнику. Тот машинально взял. Это оказалась свирель чёрного дерева, которую они вместе с прочим хламом унесли в чулан.
– Держи.
– Свирель? Зачем она мне?
– Это не свирель.
– А что?
– Манок. Когда тебе понадобится помощь, позови, и я приду. Рик услышит её где угодно, даже если он уйдёт играть обратно в Сны.
– Ты… Погоди. Что значит…
– Я ухожу, – не дав ему договорить, ответил Тил. – Точней, не так: Нелли и я уходим.
– Но зачем?
– Так надо, – эльф пожал плечами и снова посмотрел наверх. – Память возвращается ко мне, и с каждым сном я всё сильней понимаю, что это тоже метод любви. Я теперь не усижу на месте. А она не хочет больше быть одна. Да ещё в том доме… Нет, ты только взгляни! Красавец, а?