– В самом деле, зачем. Она ж не драться до святого Мартина идёт.
– Куда?!
– Ну к этому… отшельнику Йосту, где морды бьют со свечками, чтоб это… это самое…
Все трое почему-то рассмеялись, громко, но не злобно. Ялка напряглась, потом оттаяла, убедившись, что смеются не над ней. Зачем-то заказали ещё вина, хотели налить и ей, но она отказалась. Настаивать не стали, зато опять принялись расспрашивать. Вообще все четверо держались с ней на удивление вежливо, что настораживало. Ялка отвечала невпопад, кивала или качала головой, надеясь, что спрашивать им скоро надоест. Но четверо приятелей не отступали, им и впрямь сегодня было скучно. Герхард рассказал потешную историю, и все долго смеялись, даже Ялка прыснула и снова разразилась громовым «ап-чхи», что вызвало ещё одну лавину смеха. Приволокли поднос со снедью, Ялка вынула монетку, порываясь расплатиться, но четвёрка загалдела, возмущаясь, и полезла в кошельки. Герхард предложил выпить за неё, а Михелькин так и вовсе заявил, что паломницы, а тем паче такие красавицы, заходят к ним не слишком часто, и они будут рады её угостить. Ялка вспыхнула и снова расчихалась, что все четверо безоговорочно восприняли как одобрение. И немедленно выпили.
– Послушайте, – тут Ялка всё-таки решилась, – не встречался ли вам в здешних местах один человек?
– Какой человек? – Михелькин уже основательно раскраснелся и отвечал так, будто думал о другом.
Совсем о другом.
– Такой рыжий, – уточнила девушка. – Ему лет тридцать, называет себя Лис.
– Нет, не встречался. Да ты ешь, ешь, закусывай. А зачем он тебе?
– Да так. Он знахарь.
– А, – встрял тут же ехидина Мартин, – нос лечить?
Все прыснули и даже Ялка.
Хлеб и ветчина были так себе, а вот сыр оказался весьма неплох. Тушёные же овощи нового урожая было трудно испортить. К солёной рыбе Ялка не притронулась, а кофе был дрянным желудёвым, что нисколько девушку не удивило – в округе росло громадное количество дубов, и уж желудей-то хватало всем. Когда вновь добрались до вина, Мартин порылся в кармане и извлёк на свет губную гармошку с обгрызенным фасадом («Зубная гармошка», – съехидничал он, вызвав хохот у всех пятерых) и изъявил желание сыграть. Играл он так себе, не слишком умело, но с большим воодушевлением, и под вино его песни вполне покатили.
Несмотря на грог и тёплую компанию, девушке всё меньше нравилось сидеть в обществе подвыпивших парней. Пусть они не выглядели страшными и даже рук не распускали, всё же Ялка чувствовала, что что-то здесь не так. Может, дело было в их расспросах и бутылках на столе. Именно поэтому она предпочитала останавливаться на постоялых дворах, хозяева которых ко всему привычны и не станут спрашивать, откуда и куда идёшь. Не то что в деревнях, где все друг друга знают и любой путник вызывает насторожённое любопытство. Ялка понимала, что останься она здесь, и дальнейших расспросов ей не избежать. До темноты было ещё часа четыре, можно было попытаться отыскать поблизости постоялый двор, дойти до соседней деревни или, на худой конец, опять заночевать в лесу. Но ей ужасно не хотелось уходить, она устала, ей было тепло, и в голове слегка шумело после грога. Но и оставаться здесь ей тоже не хотелось. И потому, когда хозяин подошёл спросить, кто будет платить за комнату, она сказала: «Комнаты не надо».
– Что?
– Не надо комнаты, – спокойно повторила та и встала. – Я передумала. Пойду. Спасибо.
– Но скоро же стемнеет, – попытался удержать её Михель, который от её слов слегка опешил. – Куда ты?
– Я… Здесь дядя мой живёт, неподалёку. Всё равно надо зайти проведать. Уж лучше я пойду. Спасибо за грог. А это, – она положила на стол два новеньких патара, – за еду.
– Но…
– Я пойду, – настойчиво повторила она и торопливо вышла вон. Дверь за ней закрылась. Герхард сплюнул на пол между ног и потянул к себе кувшин с остатками вина. Мартин со вздохом встал, прошёлся до стола в углу, принёс доску и принялся расставлять на ней обшарпанные шашки.
– Гляди, – сказал Герхард, нарушая тишину, – забыла свой платок. Куда ж она теперь чихать-то будет?
Михелькин помедлил, скомкал тряпочку в кулак и встал из-за стола.
– Я догоню, – сказал он, оглядев по очереди всех троих.
Отговаривать его никто не стал.
Уйти, конечно, Ялка не ушла – всё медлила неподалёку от корчмы, решая, куда податься. Кривая вывеска с серпом и молотом скрипела на ветру. Похолодало, а быть может, это только ей казалось после тёплого трактира. Она подумала ещё немного и двинулась вперёд, стараясь не ступать разбитым башмаком в простуженные лужи. Дождь вновь посыпал мелкой моросящей пеленой, как через сито, высоко на небе проступил размытый диск луны, непривычно белый, словно сметана.
Сзади хлопнула дверь.
– Эй, погоди!
Девушка обернулась. Михель в несколько шагов нагнал её и протянул платок.
– Вот. Ты забыла там.
Ялка лишь кивнула и плотнее запахнула шаль. Взяла платок.
– Ты в самом деле хочешь уйти? – спросил Михель.
– Да. Эти комнаты мне не по карману.
– Про дядьку тоже наврала?
– С чего ты взял?
– Так… – он пожал плечами. – Что-то верится с трудом.
– Не верится – не верь.
Они умолкли. Сыпал дождь. Глядеть на Михеля ей не хотелось, от этого почему-то начинало сбоить сердце. А может, просто грог туманил голову. «Не надо было столько пить, – рассеянно подумала она. – Что я здесь делаю?»
– Пошли ко мне, – сказал Михель. – У нас тепло и место есть.
– Какое место? – та не поняла.
– Ну, место же. Кровать. Уляжешься с моей сестрой.
– Ещё чего! А вдруг она не согласится?
– Ха! Ей тринадцать лет, пусть только попробует вякнуть. Ну что, пойдёшь?
Идти к нему ей не хотелось.
Оставаться под дождём тем паче.
Ялка молча двинулась к окраине села. Некоторое время они шли рядом.
– У тебя красивые глаза, – сказал Михель.
– Спасибо.
– За что? Как будто я неправду говорю. Пойдём со мной. Ещё не поздно передумать. Посмотри – темнеет уже. Вон мой дом.
Ялка против воли покосилась на одноэтажный ладный домик с подворьем и замедлила шаги. Михелькин истолковал её колебания в свою пользу, развернул полукафтан, который нёс до этого в руках и набросил его девушке на плечи. Та повела плечами, порываясь его сбросить, но Михелькин мягко и уверенно обхватил её и придержал.
– Не надо, – отстранилась та.
– Пойдём, – он развернул её лицом к себе и заглянул в глаза. – Пойдём, а?
Он что-то говорил, потом шептал ей жарко на ухо, подталкивая к покосившейся калитке. Сопротивляться почему-то не было сил. Ялку бросало то в жар, то в холод, она шла, не чуя ног под собой. Сырости в промокшем башмаке она уже не ощущала. «Наверное, вот так оно и бывает, – с безразличием подумала она, – когда и хочешь, и не хочешь, а идёшь… А почему? Зачем? Куда?» Она не понимала, что́ с ней происходит, чувствовала, что поступает плохо и неправильно, но шла, как заколдованная или как во сне. И лишь за несколько шагов до двери то ли в хлев, то ли в сарай она почувствовала, как что-то непонятное, сосуще-липкое заворочалось у неё в груди, и снова попыталась отстраниться.
– Михель… Михелькин… Не надо.
– Всё хорошо. – Уверенные руки парня уже сдвигали деревянную щеколду. Дверь распахнулась с тихим скрипом, как зевающий рот. – Всё будет хорошо. Не бойся.
– Нет. Я не хочу.
– Не бойся…
– Михелькин…
Внутри оказалось тепло. Три коровы, одна с телёнком, с любопытством наблюдали за людьми. За дальней загородкой копошились свиньи – Ялка слышала их хрюканье. В окошки лился серый свет, по крыше нашёптывал дождь. Михель бросил полукафтан на сено, усадил девушку на него и примостился рядом, сноровисто выпутывая её из плена кожушка. Ялка непослушно опустилась, высвободила одну руку, другую, словно в бреду повторяя: «Нет… Нет…», потом почувствовала его пальцы на своём лице и дёрнулась назад. Чувство холода в груди сделалось невыносимым, сердце понеслось вприпрыжку. Ялка стала задыхаться. Михелькин опять всё понял по-своему, руки его опустились ниже, нащупали шнуровку на её корсете и потянули за узел. Ялка судорожно уцепилась за его запястья. Некоторое время в полумраке шла бесшумная борьба, закончившаяся победой Михелькина. Слов его девушка уже не понимала, голова её кружилась. Не прекращая тихо говорить, Михелькин провёл ладонью по её лицу, скользнул назад, зашарил у девчонки под рубашкой. Холодные пальцы коснулись грудей, Ялка тихо ахнула, закрыла лицо руками и попыталась повернуться на бок, но Михель ловко развернул её обратно, подхватил и приподнял. Зашуршала ткань, бёдрам стало холодно, и Ялка поняла, что юбка на ней задрана самым бесстыдным образом, а Михелькин уже наваливается сверху, торопливо дёргая завязки на штанах.
– Нет… Нет… – вновь затвердила она.
– Сейчас… Не бойся… Ну, не бойся… Будь же умницей… Какая ты красивая…
– Нет!
Ялка закричала и забилась, размахнулась и ударила его мешком, замолотила пятками. Михелькин охнул, сдал назад и навалился, в темноте пытаясь ухватить её то за руки, то за ноги.
– Постой… Да погоди же ты… Ах, чёрт…
– Нет, – словно заведённая твердила Ялка и мотала головой, – нет, нет… нет…
– Да успокойся же ты!..
Нога девчонки в деревянном башмаке что было силы засветила Михелю под рёбра, а затем ещё куда-то (Ялке показалось – в лоб). Михель рассвирепел.
– Ах, сука!!!
Она едва увидела замах и вслед за тем – летящий ей в лицо кулак. Мир перед глазами озарился яркой вспышкой, за глазами что-то лопнуло – и наступила темнота. Какое-то время девушка лежала оглушённая, совершенно без движения, а когда смогла соображать, почувствовала, как что-то тёплое, чужое и упругое рвануло болью снизу так, что Ялка не сдержала стона, проникло вглубь и стало двигаться там, у неё внутри. На бёдрах стало мокро. Михель размеренно заахал, то наваливаясь сверху, то скользя назад. От отвращения Ялку передёрнуло, сосущий холод опустился из груди в живот и там собрался в точку, как свинцовый шар. Лежать было ужасно неудобно, ноги подогнулись, шею нещадно кололи сухие травинки. Она невольно опустила руки и в следующий миг нащупала что-то шершавое и деревянное за отворотом правого чулка.