Но были и другие перемены. Теперь, если Фриц не знал, куда ему идти, он просто замирал на перекрёстке, затаив дыхание, раскинув руки, словно флюгер, и полузакрыв глаза; стоял и слушал, что ему подскажет странное холодное чутьё, которое с недавних пор проснулось в нём. Оно вело его, как стрелка компаса, и было сродни его умению зажигать свечу словами. Оно всегда подсказывало путь.
Правдивый?
Ложный?
Он не знал и потому не верил. Проверять, однако, не было возможности – семь призраков с монахом во главе преследовали его каждую ночь во сне, и Фридрих вскакивал наутро, чтоб продолжить путь, храня за пазухой свои сокровища – кинжал по имени Вервольф и жёлтый, поистёршийся на сгибах и углах листок с портретом травника. Иногда Фриц глядел на него, если было особенно тяжко, разговаривал с ним, и ему становилось спокойней. Травник ждал его: почему-то Фриц был в этом уверен. И поэтому он шёл, упрямый, грязный, с непокрытой головой, и дороги, верста за верстой, ложились под его босые пятки.
Всё равно обратного пути ему не было: позади не оставалось ничего.
Только холод и ветер.
Ветер и холод.
Он шёл.
Наутро снег утих. Мир побелел совсем по-зимнему, и пускай в холодном воздухе не чувствовалось морозной сухости, ясно было, что зима не за горами. Было тихо, только водопад шумел у каменной чаши. Луч утреннего солнца бил в окно, окрашивая комнату зелёным сквозь бутылочные донца, и когда Золтан выглянул из-под одеяла, дом имел самый странный вид, какой только можно представить.
Усталость и невзгоды минувшего дня сделали своё: остаток ночи Золтан проворочался на нарах, но уснуть не смог, лишь впадал время от времени в тяжёлое глухое забытьё. Что касается Жуги, то он, похоже, не ложился вовсе. Как только удалось успокоить девушку, он загорелся мыслью истопить ей баню и до самого рассвета топал за стеной, таская воду и дрова. Об ужине все как-то незаметно забыли. В соседней комнате оказалась не то старая кухня, не то в самом деле баня (интереса ради Золтан заглянул туда). Там были печка с каменкой, большой котёл и даже лавки, вот только старый деревянный водосток давно разрушился, швы разошлись, доски прогнили, и вода сюда не поступала. Пока травник возился с плитой, девушка недвижно сидела на кровати, закутавшись в одеяло, и бросала изредка в сторону Золтана опасливые взгляды. Чуть только печка протопилась, она сгребла одежду в охапку и удалилась мыться, затворившись изнутри. Из-за двери донёсся плеск воды. Зашипел пар. Золтан потянулся и зажмурился. «Тоже помыться, что ли? – подумалось ему. – Старею…»
– Не угорит? – участливо поинтересовался он, лишь теперь садясь и опуская ноги на пол. Раньше встать он не решался, опасаясь испугать девушку ещё сильней.
– О ней позаботятся, – так же загадочно, как в прошлый раз о лошади, ответил травник.
Золтан нахмурился. Потянулся за сапогами.
– Она что, боится меня?
Лис поднял взгляд. Усмехнулся. Золтан молча и сосредоточенно всматривался в его лицо, ища следы перемен, которые произошли за эти годы.
Жуга изменился мало. Добавилось морщинок возле глаз, грубее стала кожа, складка залегла на лбу. Старый-престарый шрам на виске стал почти незаметен. Усмешка у него, однако же, осталась прежняя – не добрая, не злая, а такая, словно бы он знал чуть больше собеседника, но говорить об этом не хотел.
– Ты себя в зеркале видел? – внезапно спросил травник.
– Нет… А что? Хвост у меня, что ли, вырос?
Рыжие брови сошлись.
– Не шути так.
Он встал, прошёл к камину, отыскал среди россыпи безделушек маленькое зеркальце, подышал на него, потёр о рубаху на груди и протянул Золтану:
– На.
Глаза у того изумлённо расширились. В следующее мгновение он схватил зеркало обеими руками и весь подался вперёд.
– Аллах милосердный… – выдохнул он, коснулся щеки и торопливо отдёрнул пальцы, словно боялся обжечься или продавить ненароком кожу. Перевёл взгляд на Жугу. – Что… это?
Было отчего удивиться, даже испугаться. Кожа Золтана была бледной, как у мертвеца, под ней синели вены, губы посерели, на лбу блестел пот, глаза с кровавой жилкой лихорадочно блестели. Двухдневная щетина и обгоревшие волосы дополняли картину и очарования ему, естественно, не добавляли.
– Жуга, что это?!
– Та дрянь, которой ты вчера нахлебался. Ладно хоть вовремя додумался срыгнуть. Да и то, наверное, не спал сегодня, а?
Золтан убрал зеркальце, сложил ладони на коленях и некоторое время сидел неподвижно, пытаясь унять сердцебиение. Сглотнул тягучую слюну.
– Что здесь происходит? – спросил он тихо, глядя вниз. Руки его подрагивали. – Что было на той поляне? Кто эти «они», о которых ты всё время говоришь, а, Жуга?
– Потом объясню, – уклончиво ответил травник. – Это долгий разговор. Да не дёргайся ты так! Я же сказал, что объясню. Мне тоже надо собраться с мыслями. Слишком много случилось в последние дни. Глотни вина, прогуляйся, проветрись. Лошадь, вон, сходи проведай. Я пока завтрак приготовлю.
Все попытки Золтана продолжить разговор закончились ничем, Жуга установил над очагом котёл и принялся возиться с овощами. Поразмыслив, Золтан решил последовать совету и вышел на крыльцо. У чаши водопада поплескал в лицо студёной, пахнущей огурцом водой, утёрся рукавом и направился в конюшню, оставляя на свежем снегу отчётливые оттиски.
Снаружи дверь была подпёрта колышком, Золтан убрал его, вошёл и тут же убедился, что травник не врал: за лошадью в самом деле присмотрели. Рыжая кобыла стояла вытертая и накрытая попоной, хрустела меркою овса, а хвост её и грива были расчёсаны, а кое-где заплетены в косички. Вальтрап сушился на перегородке, седло, уздечка и сбруя висели в амуничнике. За спиной хихикнули, совсем как тогда, на поляне. Золтан стремительно развернулся на каблуках, так стремительно, что закружилась голова, и с подозрением огляделся, но никого не обнаружил. Окно и дверь были закрыты. Покачав головой, он потрепал лошадь за шею; та доверчиво потянулась к хозяину, тронула рукав, зашарила губами по ладони. Золтан мысленно обругал себя за то, что не захватил со стола хоть хлебной корки, погладил шелковистую гриву и вышел.
Снег у порога был девственно чист, следы принадлежали только Золтану.
Он постоял немного, хватая грудью свежий воздух. Размял в руке колючий снежный ком, с размаху запустил им в стену. Снег был подтаявший, липкий, на стене осталась белая отметина. Хагг посмотрел на небо, на верхушки высоченных старых сосен. Лёгкий ветерок ерошил волосы, всё тело била мелкая неудержимая дрожь, дышалось сбивчиво, рывками; Золтан поймал себя на мысли, что давно не чувствовал себя таким разбитым.
Ещё вчера, по пути домой, травник в нескольких скупых словах обрисовал ему, как обнаружил девушку в лесу. И всё бы ничего, но вся история смотрелась странно.
– Она едва не замёрзла, – говорил Жуга, легко шагая безо всяких троп. – Залезла в лес, ты представляешь? Мокрая, простуженная, без огня. Я шёл за нею следом: там клубок у неё в котомке размотался, нитка уцепилась за забор. В деревню ей было нельзя, мне ничего не оставалось, кроме как тащить её к себе и выхаживать.
Золтан брёл за ним следом как лунатик, не разбирая дороги, и думал об одном: как бы не упустить поводья. Только бы не упустить… Упаду… При воспоминании о том, что́ по ночам творилось на той поляне, его всякий раз била дрожь.
– Тащить… – бездумно повторил он вслед за травником, понимая, что надо хоть что-то говорить, если он не хочет рухнуть и забыться прямо здесь. – Кто… она? Откуда? А почему… не в деревню?
– Не знаю, – бросил травник, не останавливаясь и не оборачиваясь. На какой из трёх вопросов он ответил, осталось загадкой. – Сдаётся мне, это долгая история. Я сам в ней до конца не разобрался. С тех пор она ни разу не пришла в себя настолько, чтоб её можно было расспросить. Только и сказала, что искала меня.
Он помолчал и добавил:
– У неё магический талант.
– Что?
– У неё магический талант, – с нажимом повторил Жуга. – Не знаю, сильный или нет: я не решился проверять – она ещё слишком слаба. Но что он есть, это точно.
Больше Золтан не успел спросить его ни о чём: впереди замаячил дом травника.
Сейчас Золтан тоже стоял и смотрел на него при свете дня, смотрел на крытую сланцем двускатную крышу, на кое-как застеклённое окно, на два дымка, идущих из труб. Теперь, когда земля была укрыта белым покрывалом, долина с прилепившимся к скале бараком рудокопов казалась даже уютной. Открытого пространства не было – с трёх сторон её окружали сосны, прореженные подлеском ёлок, лиственницами, чахлыми осинками, с четвёртой высилась скала. Впрочем, даже не скала, а так – обломок каменного зуба, сбоку от которого, как две цинготные десны, бугрились терриконы рудничных отвалов. Золтану подумалось, что травник нарочно выбрал такое место, где хоть что-то да напоминало о милых его сердцу горах. Он даже не особо удивился, если бы узнал, что травник по ночам карабкается по стёршимся уступам, чтобы стать ближе к звёздам, хотя это было уж слишком смешно и глупо. Посёлок горняков давно исчез под зарослями дрока, молодых берёзок, куманики, дикой смородины и шиповника и теперь с трудом угадывался под снегом. А посереди долины росла ещё одна сосна, разлапистая, кряжистая, из таких, что вырастают в поле, на опушке леса и на горных кручах. Издали посмотришь – не сосна, а дуб.
Красиво.
Золтан вздохнул и решительно направился в дом.
Девчонка всё мылась, между тем как завтрак был почти готов – на столе разместились корзинка с яблоками, хлеб, большущий окорок, орехи, мёд, сыр и масло. В котле кипели овощи. Судя по всему, от голода Жуга не страдал. Сам травник сидел за столом и вертел в руках какую-то штуковину, в которой Золтан не без удивления признал свой арбалет.
– Держи, – сказал он, только тот вошёл, и протянул оружие Золтану. – Я боялся, что его поломают, но, вроде бы, цел. Проверь.
Золтан кивнул, ни о чём спрашивать не стал и молча взял арбалет, отметив свежие царапины на ложе и застрявшие в глубоких желобках хвоинки. Не без усилья натянул руками оба маленьких железных лука, нажал на первый спуск, на второй и удовлетворённо кивнул. Травник невозмутимо наблюдал за этими манипуляциями.