Травник замер. Ни вопросов, ни мольбы, ни криков.
Гадство…
Они набросились одновременно, с трёх сторон. По сути тоже дурость, отметил про себя Рутгер: двое непременно помешают друг дружке. Так оно и вышло. И прежде чем Смитте успел ударить, а Вильгельм – метнуть второй клинок, Рутгер с запоздалым раздражением понял: всё кончено. Удар, удар, ещё удар – травник двигался молниеносно, неритмично, всё время оставаясь на одном и том же месте, только трижды поменял стойку: два раза – резко и один раз перетёк. Коротко пнул одного, ударил другого рукой с разворота, посохом отбил нож и посохом же отоварил Штихеля по голове. Лишь Смитте после этого остался на ногах, но травник крутанулся, как волчок, посох с гулом рассёк воздух, и здоровяк рухнул в кучу мусора. Дубинка застучала по камням. Остановилась.
Тишина.
Лишь вывеска гостиницы скрипит на ветру.
Томительное долгое мгновение травник оставался неподвижен, потом расслабился и опустил посох. Склонился над упавшими. Рутгер сморгнул: творилось странное. Лис принялся вертеться вкруг себя, быстро-пребыстро двигая руками, будто крестил кого в восьмиконечный крест раскрытою ладонью или протирал запотевшее зеркало. Жест был нелепый и оттого пугающий. Глаза травника были закрыты, губы шевелились. Воздух около него засеребрился, словно маленькие искорки водили хоровод. Потом их унесло в темнеющее небо, вихрем, к дальним звёздам. В тишине полночной улицы послышался далёкий, еле слышный шёпот. Уже собравшийся выйти Рутгер передумал и попятился обратно в темноту проулка.
А травник повернулся к нему, вгляделся в темноту слепыми бельмами прикрытых век и произнёс два слова:
– Уходи. Потом.
И больше ничего. Он подобрал мешок и плащ и через несколько мгновений растворился в темноте, будто его и не было. Если б не тела налётчиков, можно было подумать, что здесь вообще ничего не произошло.
«Скрип-скрип, – скрипела вывеска гостиницы, будто злорадствовала: – Скрип-скрип. Доигрался? Скрип-скрип. А я говорила…» Звук был тихий и назойливый, как мысли в голове у Рутгера. Ещё через мгновение тучи разошлись. Проглянула луна, яркая и круглая до неприличия, осветила край проулка, вывеску гостиницы и три тела на мостовой. И ни единой рыжей головы.
Рутгер осторожно вышел из проулка.
Шляпа со злополучного Смитте слетела, и на его выбритой до блеска голове набухала огромная шишка. Лысина Смитте была такой круглой и блестящей, что даже брови там выглядели неуместно. Мордой вниз валялся Вольф с разбитым в кровь затылком. Чуть поодаль лежал Вильгельм, запутавшись в своей удавке. И Вольф, и Смитте были попросту оглушены, и лишь Вильгельм в своём стремлении подражать Ле Бару дошёл до конца.
Он умер молодым.
«Проклятие! – мысленно выругался Рутгер, пощупав у Вильгельма сонную артерию. – Ведь чувствовал, нельзя их брать. Моя вина, мой промах: можно ж было догадаться, что идём мочить не лоха. Сдаётся, мне одному бы больше повезло. Дерётся парень крепко, факт, но ведь и я дерусь не хуже. Только вот эти огни… И потом, его слова. Как он сказал?»
– Уходи… – задумчиво повторил он сказанное травником. – Потом…
Чего – «потом»? Закончим? Встретимся? Поговорим?
А может, «потом и тебя убью?»
Несмотря на то что травник удалился, Рутгер чувствовал себя ужасно неуютно, будто на улице кроме них был кто-то ещё. Зудел затылок, хотелось оглянуться, а Рутгер привык доверять этому чувству, без которого профессиональный вор – не вор. Неплохо бы, подумал он, в другой раз взять арбалет, хотя ходить с ним по городу в последнее время стало небезопасно: с приходом испанских наместников городская стража сделалась строга и неподкупна. Он зыркнул в темноту замёрзшего проулка и потёр ладонью подбородок. Хмыкнул.
– Кто же ты такой, а, парень?
Неожиданно поблизости и впрямь возникло шевеление. Рутгер схватился за нож, но это всего-навсего очнулся Смитте. Он поднялся и сел. На удивление ясными и немигающими глазами воззрился на Рутгера.
– Стрекоза летит, – объявил он.
Рутгер опешил.
– Что?
– Стрекоза летит, крыльями трещит. Кого коснётся, тот не проснётся. М-м-м?
– Что-что? – переспросил вконец растерявшийся наёмник.
– Паутина – зелёная, облако – белое, – охотно пояснил Смитте. – Рука – синяя, бабочка – жёлтая, камень – красный. М-м-м?
По губам его блуждала беспричинная улыбка. Очень добрая улыбка, очень детская.
Слишком детская.
Как ни гордился Рутгер своей выдержкой, к такому повороту он оказался не готов. Впервые за этот вечер ему стало по-настоящему страшно.
За спиной его послышался смешок. Ужасно знакомый короткий смешок.
– Ну, что, – спросил сиплый голос, – выгорело дело? Или прогорело? Так-то ты держишь слово?
Рутгер встал. Оборачиваться не хотелось.
– По-прежнему хочешь, чтобы я его убил? – процедил он сквозь зубы.
– А у тебя получится?
– Тебе придётся доплатить.
Человек за спиной у Рутгера профессионально выдержал паузу.
– Сколько? – прозвучал вопрос.
Лишь теперь Рутгер счёл нужным обернуться.
– Много, – сказал он, глядя прямо в немигающие серые глаза. – Очень много. Для начала ты расскажешь мне, кто он такой.
– А вот это, – усмехнулся господин Андерсон, – тебе знать совсем не обязательно. О, да. Совсем.
Торопливо шагая за Карелом, Ялка старалась ни о чём не думать. Получалось плохо: уж больно нелепо выглядело происходящее. Миновало десять минут и пятнадцать, а человечек в дикой шляпе шёл и шёл вперёд, смешно переставляя коротенькие ножки. Оглядывался часто, улыбался. Карел шагал быстро, почти не проваливался. Следы, которые он оставлял на свежевыпавшем снегу, были несуразны; доведись Ялке их увидеть, она бы подумала, что здесь прошёл какой-то страшный великан. А интересно, подумалось ей, почему она и впрямь не видела их раньше? Только потому, что снега не было?
– Послушай, – наконец не выдержала девушка, – куда ты всё-таки меня ведёшь?
– Спокойствие, только спокойствие, – невозмутимо отозвался Карел. – Ты же сама сказала, что хочешь посмотреть заколдованный лес.
– Сказала, но… – Через миг до неё дошёл смысл сказанного, и Ялка остановилась. – Погоди-ка, погоди. Заколдованный? Ты сказал «заколдованный»?
– Ну да. А как его ещё назвать? Мы его так и называем.
– Мы? Кто это «мы»?
– Все мы, – простодушно объяснил ей Карел. – Все, кто здесь живёт.
Ялка огляделась.
– Я не видела здесь никого до сих пор, – сказала она. – Даже птиц.
– Зима, Кукушка. Птицы улетели. Хочешь, покажу тебе их гнёзда?
– Нет. – Ялка почувствовала нарастающую тревогу. Прежние страхи возвращались. – Куда мы идём? Зачем ты уводишь меня из дома?
– Кукушка, погоди…
– Не прикасайся ко мне!
– Хорошо. Не буду. – Карел демонстративно спрятал за спину пухлые ручки и надулся. – Очень надо… Что я, силком тащу тебя, что ли?
– Тебе лучше знать. И вообще, хватит. Шагу больше не сделаю, пока всего не объяснишь.
– Ну и не надо. Мы уже пришли.
Сказавши так, он подошёл к большому вековому тополю и постучал по дереву.
– Зухель! – позвал он, глядя куда-то себе под ноги. – Эй, Зухель, выходи!
Ответом ему было молчание. Раздражённый, Карел огляделся, подобрал большущий сук и заколотил что было сил. Эхо разносилось вокруг и многократно отражалось меж деревьев. Тополь, похоже, внутри был пустым.
– Зухель, вылезай! Шестой день спишь! Дыру пробью и дерево сломаю!
Что-то скрипнуло, потом послышалось недовольное ворчание. Снег возле тополевых корней зашевелился, вспучился, и из него вдруг высунулась морда. Ялка попятилась. Волосатая, размером с две кошачьих, с большими чёрными смышлёными глазами, которые немедленно прищурились, узревши снеговой покров, морда Зухеля напоминала гротескное человечье лицо. Зверёк (а может, тролль), похоже, был ночным. Секунд пятнадцать Карел и его приятель задумчиво созерцали друг друга, затем Зухель шумно вздохнул и выбрался целиком.
– Опять снег… – проворчал он, стряхивая его лапой с ушей и с носа. – Ненавижу зиму! Что они там, наверху, совсем с ума посходили? – Он повернулся к Карелу. – Чего разорался? Чего тебе?
Он оказался малюсенького роста, вполовину меньше Карела, с руками и с ногами, словно человечек, только с хвостом. Никакой одежды на нём не было, лишь густая и, видимо, довольно тёплая шёрстка, покрывавшая его с подошв до кончиков ушей. Ялка пятилась, пока не уткнулась в дерево спиною, наложила крестное знамение на себя и на зверька и малость успокоилась, когда тот не исчез в огне и не провалился сквозь землю. Для дьяволёнка Зухель был чересчур симпатичным. Пока всё ограничивалось головой, торчащей из-под снега, ей какое-то мгновение хотелось до него дотронуться, даже погладить. К тому же рогов и копыт на нём не наблюдалось, а что до хвоста, так и у кошки тоже хвост…
Попала в заколдованный лес, напомнила она себе, жди заколдованных событий.
– Вот, – тем временем небрежно указал в её сторону Карел. – Познакомься. Это Ялка, она зовёт себя Кукушк… То есть, тьфу, что я говорю! Это Кукушка, и она зовёт себя Ялкой.
– Я Ялка, – решила та прийти ему на помощь. – Это травник Лис зовёт меня Кукушкой.
– Её Лис привёл, – с облегчением закончил Карел. – Вот.
Маленький тролль (всё-таки это, наверное, тролль, решила Ялка) заметил девушку только сейчас. Подобно Карелу в первые минуты знакомства, он обошёл её со всех сторон, пощупал лапкой краешек подола (Ялка с трудом удержалась, чтоб не закричать и не поддать ногой – уж очень Зухель походил в этот момент на большую, вставшую на задние лапки мышь), остановился перед ней и задрал голову.
– У тебя есть изюм? – спросил он.
– Нет… – растерялась та. И глупо спросила: – А надо?
– Принеси, когда найдёшь. Люблю изюм, – он повернулся к Карелу. – Вэйхатил уже знает?
– Высокий всегда всё знает, – горделиво ответил тот и надулся, словно был другом этого самого высокого