, который всегда всё знает. – Зови остальных.
– А надо?
– Надо. Я пообещал ей показать.
– Спят же половина.
– Те, кто проснётся, не обидятся. Как жрать, так первые.
– А сам-то!..
– Хорош болтать. Давай начинай.
Откуда-то взялись две палочки, похожие на барабанные. Тролль огляделся, взял их в зубы, подскочил к большому дуплистому чёрному вязу и, как белка, легко и бесстрашно взобрался ему на макушку. Замер на мгновение, примерился и выдал такую частую, раскатистую дробь, какой доселе девушке не доводилось слышать – монолитную и лёгкую, как звук журчания водопадной струйки, когда один удар почти сливается с другим. Выждал, пока не смолкло эхо, хихикнул и пошёл молотить уже без шуток, в сумасшедшем темпе чередуя разные – простые, сдвоенные, строенные и даже счетверённые удары. Впрочем, за последнее Ялка не могла поручиться. Палочки так и мелькали у него в руках, снежная пудра сыпалась с ветвей. Вяз отзывался по-разному, в зависимости от того, куда приходился удар: др-рум, та-тах, др-рум, та-тах, да-да-бум, да-да-бум, ра-та-та-та, ту-дут, ту-дут… Эхо разносило звуки далеко вокруг. Даже Ялка, не понимая их значения, постепенно прониклась общим настроением: «Сюда! Хэй, все, кто спит и кто не спит! Сюда! Хэй, хэй, сюда скорей!»
И всё это – привычно, весело и лихо, куда там полковому барабанщику! И никакой тревоги или спешки. Меньше чем через минуту Зухель кончил грохотать и соскочил, почти не цепляясь за ветки, и стал ждать. Ялка почувствовала необъяснимое радостное возбуждение. Даже лес, с утра залитый раздражающим, пронзительным морозным светом, показался ей каким-то посвежевшим и проснувшимся. Где-то даже запела птица.
Птица…
Зимой?
– Ну, ты выдал, – одобрительно заметил Карел. – Сущий дятел.
– Сам ты дятел, – обиделся Зухель, похоже, непритворно.
– Ладно, не сердись… О, – Карел поднял палец: – Гляди, кое-кто уже здесь.
А между деревьев и вправду возникло движение. Ялка завертела головой. В этот момент ей, как никогда, хотелось бежать без оглядки.
Они шли. Кто-то в открытую, кто-то шуршал по кустам, кто-то пробирался под снегом. Некоторые существа скакали по кронам деревьев, роняя снег с зелёных хвойных лап. Ялка назвала их существами, потому что по-другому их назвать язык не поворачивался. Смешные и страшные, разных размеров и масти. Одни больше походили на человека, другие на зверей, на некоторых была одежда, другие обходились без неё. У большинства были руки и ноги, но кое-кто ходил на двух, а кое-кто – на четырёх. Впрочем, как Ялка успела заметить, были здесь и просто звери, настоящие, всамделишные – белки, пара лис, десяток зайцев… Из далёких кустов показалось семейство оленей и остановилось на опушке, насторожённо втягивая воздух. В итоге разных тварей собралось не меньше сотни, на земле и на деревьях. Над поляной встали тихий гул и щебет голосов. Одни таращились на Ялку с молчаливым любопытством, другие обменивались мнениями, вслух и на ухо, хихикали, вострили ушки и подёргивали усиками, толкали друг дружку в бок локтями и показывали на девчонку пальцем, как на чудо в балагане. Малыши немедленно затеяли возню, невзирая на свою несоразмерность и несхожесть. Суета привела девушку в состояние пьянящей, невозможной, совершеннейшей растерянности. Голова её кружилась. «Я сплю, – подумала она. – Такого не бывает и не может быть. Я просто ещё не проснулась. Я зимой люблю поспать. Вот и тётка мне говорила…»
– Во-от, – удовлетворённо потирал ладошки Карел, мимоходом представляя Ялке всех собравшихся. – Лесные гномы. Видишь, вон те, бородатые, с трубками? Это они. Так. Дальше, у камней – юггены, а чуть правее, вон, шныряют – шниффы, так и называются, ага. Вон те, которые хвостами крутят. Здесь, во Фландрии, их называют «конопляники». Вот эти, с зубами – хрупы или… Нет, бояться не надо: они только на вид большие и страшные, а на самом деле дерево грызут. Ну, в смысле, кору. Как зайцы.
– А это?
– Это? Тролли, – снисходительно махнул рукою Карел.
– Что, прямо все тролли? – пролепетала она, в который раз безумным взглядом обводя поляну, на которой глаза с трудом отыскивали двух одинаковых существ.
– Ага. Почти. Они же разные: болотные, лесные, мумми, никси… Эти нездешние, эти с севера: морхи, буккены. Те, толстозадые, на краю полянки – тюхи и тикки; тюхи серые, тикки рыжие. Есть ещё т'тикки, но они сегодня почему-то не пришли. И дридов почему-то нет… А в самом деле, – он задумался, – почему?
– И что, всех их… такое можно увидеть в любом лесу?
– Нет, не в любом. Только здесь.
– Откуда они? Зачем они здесь?
Карел пожал плечами и коротко бросил:
– Пришли. Знакомиться с тобой.
– Со мной?
– Ну да. Надо же им знать, что у Лиса появилась помощница. Да и ты не будешь больше их пугаться, если что.
– А где они обычно живут?
– Нигде. Теперь – здесь. Что, в общем-то, одно и то же.
Зверушки, тролли и все прочие помаленьку осмелели и стали подходить ближе. Кивали ей, заглядывали в лицо, как недавно Зухель, дотрагивались лапками и ручками до юбки, а малыши норовили попробовать сукно на зуб. Все почему-то были маленького роста, мало кто достигал девушке до пояса. Почти никто не здоровался, лишь две малышки с глазищами на пол-лица (подружки? сестрёнки?), хихикая, сделали книксен, да ещё один заморыш с каштановой шёрсткой пискнул «здрассьте», но тут же страшным образом смутился и бросился бежать за мамой.
А может быть, за папой. Бог их разберёт, этих троллей.
На миг Ялке подумалось, что всё это похоже на аудиенцию, когда подданные спешат выразить взошедшей на престол королеве своё почтение. Она не знала, правду ли подсказывает ей воображение, ведь не могла же простая деревенская девчонка знать, как это происходит. Просто это картина представилась ей, и она не посмела позволить себе сомневаться. Глупые мысли глупой девочки.
– А Том-стукач? – вспомнила Ялка. – Он тоже здесь? Можешь его показать?
– А? – встрепенулся Карел, который последнюю пару минут был поглощён своими мыслями и потому молчал. – Нет. Его никто не видит. Он же не тролль и не гном, он только стукач. Люди говорят, что это духи погибших под землёй шахтёров.
– Это правда?
– Нет. Враньё.
– А ты? – спросила она. – Ты сам-то кто?
Карел горделиво надулся.
– Я мужчина в полном расцвете сил, – объявил он. – Могла бы и сама догадаться.
– Так значит, это ты ухаживал тогда за лошадью Золтана? – внезапно осенило Ялку.
– Ну, можно сказать, я.
– Так это ты пугал меня чулками в бане?!
– Ну, тоже я… Эй, эй, погоди! Ты что, совсем с ума сошла, шуток не понимаешь? Мне и так от Лиса перепало, я ж не ниссе, я ж и помереть могу! Еле-еле башмаками откупился… Да погоди ты!
– Так значит, это ты…
– Стой! – он поднял руку и прищурился, рассматривая что-то на краю поляны. – Молчи!
– И не подумаю! Ах ты маленький паршивец…
– Заклинаю, помолчи! – прошипел Карел, меняясь в лице. – Ради травника, ради себя, ради всех нас, хотя бы пять минут. Замри и молчи!
Как ни была она зла, это на неё подействовало. Девушка умолкла, с недоумением огляделась, потом посмотрела, куда глядел Карел, и тихо охнула.
Теперь ей стало ясно, что она была права, сравнивая суету с аудиенцией в заколдованном королевстве. Ошиблась она лишь в том, что поставила на место королевы себя. Лишь теперь она осознала, какая тишина воцарилась вокруг – тишина того момента, краткого мгновения, когда тяжёлый церемониальный жезл герольда дважды ударяет в бубен мраморного пола, и звучный, гулкий голос объявляет всем и каждому: «Его величество Король!»
И эхо мечется под сводами дворца.
По краю поляны шёл Единорог.
То, что это именно единорог, Ялка для себя решила сразу, ни на секунду не желая принимать видение за что-либо иное. И теперь она смотрела на него широко раскрытыми глазами, не дыша, боясь моргнуть и упустить хотя бы миг его присутствия. Сердце девушки грозилось выскочить из-под рубашки и порвать шнуровку на корсаже. А он всё шёл. Шёл прямо к ней. Уверенно, легко, нисколько не проваливаясь в снег, как не выходят на парад даже самые лучшие, самые красивые лошади. Высокий, белый, с проблеском живого серебра. Извитой спиралью рог венчал его чело, как королевская корона.
«Вот теперь, – подумала Ялка, – я точно сплю!»
Единорог подошёл вплотную к девушке, остановился и заглянул ей в глаза.
«Здравствуй, Кукушка», – сказал он. Неслышное эхо проснулось в её голове. Лишь теперь Ялка почувствовала, насколько она успела замёрзнуть за эти несколько минут хрупкой неподвижности.
– Здравствуй… – прошептала она в ответ.
И шмыгнула носом.
А затем произошло совсем уже невероятное: единорог её коснулся.
Этого Ялка вынести была уже не в силах; колени её подломились, и она бессильно опустилась на снег. Обхватила себя руками. Острый локоть больно ткнул в порез на ладони. Сейчас она казалась себе как никогда неряшливой и неуклюжей.
Так уж вышло, так сложилось и стало привычным, что Ялка никогда не питала иллюзий относительно себя. Ни в детстве, ни в пору созревания, ни теперь, когда стала почти взрослой. Она не могла похвалиться ни длинными ногами, ни красивыми волосами, ни осиной талией, ни большой грудью, ни смазливой мордашкой. Правда, она не была белоручкой, хорошо вязала, но разве мало таких! Ещё выделялась умом, но это был, скорее, недостаток, чем достоинство. Она давно привыкла к мысли, что никогда не найдёт себе пару и останется одна. Всё, что произошло в хлеву меж ней и Михелькином, оказалось для неё полнейшей неожиданностью, но воспринимать это как трагедию она не хотела. Раздираемая чувствами обиды и вины, она не знала, как к этому относиться, а потому погоревала несколько дней, смирилась и постаралась забыть. Что-что, а забывать она умела. Она даже не была уверена, что это ей не приснилось: уж слишком тесно в последнее время перемешались в её жизни сон и явь.
И лишь теперь, когда над нею склонилось невозможное создание, увенчанное тем чудесным рогом, который безошибочно распознаёт, кто есть кто, Ялка впервые по-настоящему пожалела, что она уже не девочка. Если б они встретились чуть раньше, ах, если б хоть чуть-чуть…