Но есть и те, которые пытаются увидеть в этом мире красоту. Не красоту печали и уродства, а след той первозданной красоты, которую нельзя залапать грязными руками, нельзя стереть любыми разрушениями, сколько ни старайся. Им больно, но они всё равно ищут. И в этих поисках порой проходит вся их жизнь.
И никто не знает, правы они или нет.
Травник был из таких. И пусть обычно он был мрачен, в этой мрачности таился свет несбывшейся надежды на прекрасное «а вдруг?» И пускай в его темноте без красок и цветов царили только бесконечные оттенки серого, теперь-то Ялка знала: любая темнота обитаема.
Ведь только в темноте становится по-настоящему понятно, что такое свет.
Ялка внезапно поймала себя на том, что уже давно не смотрит на единорога, а когда поспешно и немного виновато посмотрела опять, увидела в его глазах уже не боль, но радость понимания.
Он снова двинулся вперёд. Девушка заторопилась следом.
«Вот видишь, – сказал он ей, – мне ничего не потребовалось тебе объяснять».
– Можно я задам ещё один вопрос? – набравшись храбрости, спросила Ялка. – Только один.
«Спрашивай».
– Почему он зовёт меня Кукушкой?
И тут единорог поразил её ещё раз.
«Я не знаю», – сказал он.
Слова высокого повергли девушку в смятение и растерянность. Ялка была готова услышать что угодно, вся собралась и приготовилась принять любое, самое странное и нелепое объяснение, но это… Ей стало страшно и невыносимо холодно, в спине возникло ощущение, будто хребет превратился в большую сосульку. Впрочем, чувство это быстро прошло, оставив неприятный осадок в душе. Она прерывисто вздохнула и, как и обещала, больше ни о чём не стала спрашивать.
«Значит, пока так и надо», – подумала она, и глубоко в её сердце зашевелилось старое больное равнодушие. Толкнулось в запертую дверь, но не смогло её открыть и отступилось. Свернулось серым нитяным клубком. Замерло.
Не время.
За разговором Ялка не сразу заметила, что они с единорогом сделали круг и снова оказались на поляне. Снег был истоптан во всех направлениях, задубевшие от мороза башмаки по-прежнему сиротливо стояли возле кустов.
«Нам пора прощаться, – сказал единорог. – Но я дам тебе совет».
– Какой?
«Не верь ему».
Девчонка помолчала, прежде чем ответить.
– В чём именно не верить? – наконец спросила она.
«Ты сама поймёшь. Потом. Прощай».
Она сморгнула – слёзы навернулись на глаза. От холода, а может, от боли расставания. А когда она вытерла их и снова стала видеть, серебряного зверя на поляне не было. Шли минуты, тихо-тихо начал падать снег, а Ялка всё стояла и смотрела туда, где он только что был, и слёзы текли у неё по щекам.
Кто-то дёрнул её за юбку. Она ойкнула, вздрогнула и опустила глаза.
Карел, появившийся будто ниоткуда и уже успевший напялить свои чудовищные башмаки, смотрел на неё снизу вверх сочувственно и слегка виновато. Он был с ног до головы обсыпан рыжей прошлогодней хвоей и кусочками коры, в волосах его застряла растопыренная зимняя шишка, вдобавок он умудрился исцарапаться и порвать свой плед. Шляпу он держал под мышкой.
– Пойдём домой? – наконец неловко предложил он. – Пойдём, а?
– Он приходил, – нагнувшись над столом и невозможным образом перекосив глаза на обе стороны, сообщил Бликса. – Я в-в… я в-в…
– Короче, – хмуро оборвал трясущегося Бликсу Рутгер. – Ты видел его? Да?
Тот торопливо закивал.
– К-к… Вот как тебя сейчас.
– Отлично, – Рутгер протянул ему тяжёлый, глухо звякнувший мешочек. Бликса отвёл глаза.
– Н-н… н-н… не надо, – выдавил он. – Мне хватит, если ты его просто убьёшь.
Рутгер прищурился. Кошелька, однако, обратно не взял.
– За что ты его так не любишь? – спросил он. – Вроде, помнится, он спас тебе жизнь.
– И… из-зувечил тоже он. Он и его мэ-альчишка.
Рутгер долго молчал. Бликса успел доцедить свою кружку почти до дна.
– Странные дела творятся в этом городе, – сказал наконец наёмник. – Ох, странные… Мне понадобится арбалет.
– У м-меня нету.
– Выпроси, укради или займи.
Бликса на минуту задумался, потом торопливо закивал:
– Я знаю, г-где достать.
– И арбалетчик.
– М-м… м-может, лучше ты?
Рутгер покачал головой.
– Я не хочу нанимать человека из гильдии. Слишком уж Матиас темнит с этой историей. Ты можешь подыскать кого-нибудь со стороны?
– П-п… п… попробую.
– Лучше, если это будет кто-то не из местных. У тебя ведь есть дружки в соседних городах? Пошли им весточку, но только быстро.
С этими словами Рутгер встал и вышел из корчмы. Мешочек с деньгами остался лежать на столе. Некоторое время Бликса смотрел на него, потом сгрёб и сунул за пазуху.
Постоялый двор в Лиссе у ворот юго-восточной башни был на удивление чистым и просторным – крашенная в жёлтые, зелёные и белые цвета хоромина в два этажа с подворьем, кузницей и лавкой скобяных товаров. Путешественники и торговцы, прибывавшие в город по реке, предпочитали останавливаться именно тут. Здесь посетитель обнаруживал белёный потолок, покрашенные стены, чистенькие комнаты и недурную кухню. Солому на пол здесь не сыпали, опасаясь возгорания, но половицы стыковались без щелей, камины не дымили, а прислуга отличалась расторопностью. Впрочем, всему этому находилось вполне реальное объяснение: трактир «У Синей Сойки» оставался пока самым новым в городе. И, что странно, это был единственный в городе трактир без вывески.
Беда его была в одном: зимой река вставала.
В холодное время года жизнь в южных кварталах Лисса замирала. Приезжие предпочитали останавливаться ближе к центру, на северной стороне. Зимой посетителей сюда не могли завлечь ни пресловутые камины, ни комнаты, ни кулинарные изыски. Лишь мастеровые и лавочники из соседних кварталов забегали перекинуться парой слов и подлечить горло горячим грогом. Вот и сейчас в зале, гулком и пугающе просторном, было только пятеро посетителей. Выл ветер – к ночи снегопад разгулялся в настоящую метель, которой улицы придали разрушительную силу горного потока. Ставни наверху раздражающе хлопали.
Золтан оглядел всех четверых, сидящих в зале, и задумался.
Лишь здоровяка у камина можно было опознать как каменщика, да и то из-за большого деревянного плоского ящика, в котором он носил инструмент. Занятием трёх остальных могло быть что угодно. Все посетители сидели порознь, каждый молча занимался своим делом. Худой мужчина с костистым лицом, одетый в серый суконный плащ с меховой оторочкой, равнодушно ковырялся в миске с овощным рагу. Рядом на столе валялись обглоданные куриные кости. Толстяк близ камина сонно клевал носом над наполовину полной кружкой, свесив руки. В его мутно отсвечивающей желтизной лысине угадывалось что-то знакомое; когда Золтан ещё засветло вошёл в этот трактир, толстяк уже спал, и пузырьки в его пиве давно выдохлись. Ещё один, ничем не примечательный, среднего роста темноволосый парнишка неотрывно таращился в темень за окном, барабанил пальцами по столу и время от времени вздыхал. Он походил на менялу или приказчика суконной лавки, но среди менял Золтан его не помнил. Последний, старикашка лет шестидесяти, в молчании сидел в углу, цедил горячий грог, жевал губами и отдувался.
Верзила каменщик, подсчитывавший что-то на пальцах и царапавший цифры прямо на столе, наконец шумно вздохнул, в два глотка прикончил остывший грог, подобрал свой ящик и направился к выходу, напоследок раскланявшись с трактирщиком. Дверь за ним закрылась. Не прошло и минуты, как за ним последовал тощий любитель курятины. Золтан проследил за ними взглядом и вернулся к своему стакану, уже третьему за вечер.
– Здесь свободно?
Золтан вздрогнул и поднял взгляд.
Перед ним стоял Жуга.
– Я так и знал, что ты придёшь, – сказал травник.
Золтан растерянно оглядел трактир. Хозяин как раз на минуту отлучился. Старикашка фыркал над вторым стаканом.
А вот «менялы» у окна больше не было.
– Чтоб ты сдох! – в сердцах выругался он, вновь поворачиваясь к травнику. – Никак не привыкну к твоим чародейным штучкам. Какого чёрта?..
Травник, который ухитрился подобраться бесшумно, сбросил с руки плащ, свернул его и положил на лавку. Расположился рядом. Золтан почему-то ожидал увидеть его усталым, загнанным, но тот наоборот был возбуждён, двигался легко, порывисто. Вопреки обыкновению, на этот раз в одежде травник обошёлся без личины и на самом деле выглядел как подмастерье – рубаха, серенький полукафтан дешёвого сукна, штаны и полосатые чулки. Кружева на воротнике были льежские, по виду схожие с брабантскими, но более дешёвые. На фоне этого наряда как-то нелепо смотрелась неухоженная рыжая бородка и волосы, привычно собранные в хвост на затылке. Посоха не наблюдалось. Глаза травника лихорадочно поблёскивали в трактирной полутьме.
– Извини, – сказал он. Прошёлся пятернёй по волосам. – Не мог убрать личину раньше. Этот парень с ящиком… он мог заметить. Видишь ли, мне стало опасно шастать просто так. Особенно здесь, – он огляделся и закончил: – И особенно сейчас.
Золтан вытянул ноги, устало прислонился к стене и крепче сжал стакан. Стена была холодной, стакан – почти горячим. Контраст порождал неприятное чувство нереальности происходящего.
– Я знаю, – кивнул он. – Я так и думал, что ты появишься в городе. Помнишь, я говорил тебе, что ты придёшь? Но «Синяя Сойка»… – он покачал головой. – Ты очень рискуешь.
Травник усмехнулся.
– Я потому его и выбрал, что уж тут меня точно не ждут.
– Как сказать… – замялся Хагг. – А впрочем, ладно. Как ты догадался передать записку?
– А что мне было делать? «Пляшущий Лис» был закрыт, пришлось искать лазейки. Кстати, а вот ты зачем в бега подался? Вот уж от кого не ожидал.
– Есть причины, – уклончиво ответил Золтан. – Про монахов знаешь?
– А, – травник понимающе кивнул. Рассеянным жестом потёр переносицу.