– Да. Любой другой давно бы рухнул замертво. Майя и в самом деле полюбили тебя.
Он двинулся дальше, и Ялка бегом поспешила за ним. Догнала и пристроилась в спину – тропинка была слишком узкой для двоих. Девушка шла и смотрела на травника с совершенно новым чувством.
Она-то танцевала. Пусть даже семь часов, но танцевала. Двигалась. Грелась.
А он играл и сидел на снегу.
Некоторое время шли в молчании. Свежевыпавший снег громко хрустел под ногами.
– Почему ты перестал рассказывать? – нарушила молчание Ялка. – Ты больше не хочешь со мной говорить?
– Нет, не поэтому.
– Я понимаю, – Ялка опустила взгляд. – Я ведь не глупая, я всё понимаю. Ты ждал ученика. И ты подумал, что это я пришла, чтобы учиться у тебя. И всё гадал – я или не я. А теперь, когда к тебе пришёл настоящий ученик, я стала не нужна. Ты ведь это хотел сказать?
– Нет, – ответил тот, – не это.
– Я ничего не умею и ничего не могу. У меня нет колдовского таланта. Я даже забыла, о чём я хотела спросить у тебя, пока шла. Я… я уйду сразу, как только смогу.
Она умолкла и закусила губу, сдерживая слёзы.
Не помогло.
– Это не важно, – мягко сказал травник, останавливаясь и оборачиваясь. – Совсем не важно. Мастер обязан быть в ответе за всех, кто к нему приходит. Кто к кому пришёл, это тот ещё вопрос. А твой талант в другом… совсем в другом. Если хочешь уйти – уходи. Но я тебя не прогоню. Нипочём не прогоню.
Ялка повернулась к травнику лицом.
– Лис… – через силу вымолвила она.
– Что?
– Скажи… как тебя звали мать с отцом?
– Я не знаю, кто были мои родители. Я их не помню. Меня вырастил дед.
– Родной?
– Что? А. Не знаю. Нет. Наверное, нет. А почему ты спрашиваешь?
– Я не хочу звать тебя… так. Как тебя зовут друзья?
– Жуга.
– Как странно… Это что-то значит?
– Ничего не значит.
– Мне не нравится. Уж лучше в самом деле Лис… Ой, нет, – она задумалась опять, – так тоже плохо…
Травник криво усмехнулся.
– Я и сам не в восторге. Но придётся выбирать.
– Всю курицу не ешь.
Фриц кивнул, послушно положил недоеденный кусок обратно на тарелку и вытер руки о рубаху. Он и так уже почти насытился, а на столе ещё оставалось немало другой еды: хлеб, сыр, морковка. В котелке над огнём закипал душистый чай на травах. Дом согрелся и теперь не казался таким безжизненным, как вчера. В щелях между ставнями мелькали блики факелов. Снаружи было тихо. Примерно с четверть часа тому назад произошла очередная неудачная попытка взять дом приступом, после чего гвардейцы отступили и опять принялись совещаться. Почему-то Фриц нисколечко их не боялся и даже с некоторым удивлением вспоминал, как у него стыла кровь на постоялом дворе, когда туда заявились монах и солдаты. Присутствие Лиса действовало на него успокаивающе: обещаниям травника он верил.
Сразу после разговора с Золтаном Жуга сделался сосредоточен и деловит. Он то подолгу замирал на месте, то принимался мерить комнату шагами, размышляя, тёр виски и гулкими глотками пил воду из кувшина. Потом мимоходом рассеянно бросил мальчишке ту самую фразу насчёт курицы, ушёл наверх в большую кладовую и развил деятельность.
Кладовая оказалась интереснейшим местом. Фрицу удалось заглянуть туда одним глазком, когда травник снял с неё замок, но внутрь его не пустили и прогнали вниз, решительно, но мягко, как излишне любопытного котёнка. Он подчинился, но всё же успел разглядеть гору самых невероятных вещей, без всякого порядка разложенных по полкам там и сям. Полки были огромные, старые, неструганой сосны, в четыре этажа, до самого потолка, протиснуться между ними взрослый человек мог только боком.
Травник что-то с шумом разгребал, передвигал и через полчаса спустился, неся целый ворох самых странных вещей. Тут были: флейта из чего-то странного, похожего на кость, только чёрная, помятый и обшарпанный поднос, такая же помятая оловянная кружка и странной формы подсвечник, похожий не то на сплетение лоз, не то на кастет. Ещё была большая толстая свеча, какой-то ремешок и что-то меховое и бесформенное. Последний предмет Фриц опознал не сразу: то была мюзета – маленькая французская волынка, запылённая и основательно траченная молью. Зачем она понадобилась травнику, оставалось гадать. Мех на ней пожелтел от времени, дудочки и трубочки потрескались. Травник повертел её в руках, придирчиво осмотрел со всех сторон, покачал головой и попытался надуть. Послышались сипение и хрип – воздух уходил сквозь многочисленные прорехи, но Жуга всё дул и дул, покраснев и выпучив глаза, пока дом, наконец, не огласился визгливым хриплым воем. Назвать его музыкой язык не поворачивался. Фриц сморщился, присел и зажал ладонями уши: в замкнутом помещении издаваемые волынкой звуки казались невыносимо громкими.
– Нет, так дело не пойдёт, – недовольно бросил травник, вновь ушёл наверх, пошарил на полках и вскоре вернулся, неся большущую сапожную иглу и два клубка дратвы – один смолёный, другой нет.
От сатанинского рёва за дверью слегка онемели – на минуту-другую тишина там воцарилась абсолютная. Потом кто-то снова выругался по-испански, по-французски, а затем, наверное для страховки, ещё и по-немецки, витиевато и раскатисто. Кто-то сбивчиво забормотал молитву. Золтан застонал и стиснул зубы.
– Жуга, что ты делаешь, ты с ума сошёл! – воскликнул он (травник словно его не услышал). – Теперь они от нас не отстанут. На кой тебе сдался этот старый бурдон?! Лучше бы уж мы попробовали пробиться силой, вернее бы было. Их там всего пятеро или шестеро.
– Восемь, считая мальчишку, – рассеянно ответил тот, вдевая нитку в иголку. – Толпа не в счёт.
– А? Ну, пусть даже так. Но ты же один троих стоишь, даже без оружия!
Жуга поднял голову. Взгляд его синих глаз был полон непонятной грусти.
– Я и без того слишком много убивал, Золтан, – тихо сказал он. – Убить всегда проще. И к этому привыкаешь. Если ты начал убивать, потом очень сложно остановиться. Я остановился. Не заставляй меня снова браться за оружие. Я слишком долго слушался тебя. Позволь мне теперь решать самому.
Золтан ещё поворчал, больше для виду, чем из недовольства, потом умолк – спорить с травником в его теперешнем состоянии было бесполезно. Жуга тем временем устроился в кресле поближе к огню и принялся штопать разошедшиеся швы на кожаном мешке. Мюзета лежала у него на коленях, как бесформенный мохнатый зверь, и раз от разу тяжело вздыхала, если травник на неё наваливался. Было в ней что-то этакое, чересчур реальное, живое и до жути неприятное. Временами Золтану казалось, что она смотрит на него чёрными глазками своих трубок, будто говоря: «Э, вон ты где, голубчик!», и тогда он торопливо отводил взгляд.
В дверь снова застучали – требовательно, хоть и без усилий. Видимо, гудение кого-то здорово обеспокоило и даже испугало.
– Эй, открывай! – гаркнули за дверью. – Мы знаем, что ты здесь, проклятый колдун! Я начальник сторожевой башни Мартин Киппер из Гаммельна. У меня здесь пять… Гм! У меня здесь взвод солдат и его преподобие отец-инквизитор. У него хартия с круглой печатью о твоём взятии под стражу, слышишь, ты? Именем Его величества короля Филиппа, государя испанского, приказываю тебе немедленно открыть!
– Погодите, сын мой, – послышался мягкий, вкрадчивый голос с испанским акцентом. – Дайте я с ним сам поговорю.
– Только не подходите близко к двери, святой отец, – пробурчал десятник, – а то ещё как саданёт через неё из аркебузы прямо в вас… От этих гёзов всего можно ожидать.
Жуга с интересом поднял голову.
– Это что-то новенькое, – пробормотал он, не переставая орудовать иглой. – Уж не тот ли это монах, о котором ты мне говорил, а?
Он вопросительно взглянул на Золтана. Тот пожал плечами. Ничего не ответил.
– Ты слышишь меня? – позвал этот новый голос из-за двери. – Ты, Жуга по прозвищу Лис? Я знаю, что ты здесь и что ты меня слышишь. Я брат Себастьян, монах святого ордена братьев-проповедников, и я представляю здесь власть его святейшества Папы Римского и святую инквизицию. Jussu regis[130] я требую, чтобы ты открыл дверь и добровольно сдался нам на милость Божию и короля.
Травник завязал узелок, откусил свисающую нитку и выплюнул её в огонь. Смола вспыхнула. Жуга вытер губы рукавом, критически осмотрел и подёргал готовый шов, кивнул и начал новый.
– Не открою, – громко и ясно сказал он (Золтан выругался). – Я законопослушный гражданин и житель города, – продолжил травник. – И я плачу налоги магистрату не затем, чтоб всякие мерзавцы врывались в мой дом. И потом, ты говоришь, что ты священник. Но откуда мне знать, взаправду ты монах или только сказался мне таким?
– А ты открой дверь, вот сам и убедишься.
– Нет, господин хороший, не открою. Нипочём.
– Почему же?
– Не хочу. Я в городе, и я тебе не серв. Имею право.
– Но это же нелепо! – кажется, монах за дверью неподдельно изумился. – Я слышу голос учёного человека, ты же не простолюдин, ты должен понимать: дом окружён людьми, мы уже вызвали городскую стражу, уйти у вас не получится!
– Человек всегда имеет возможность уйти.
– Имей в виду: сейчас нам принесут бревно. Будет лучше, если ты откроешь дверь и сдашься сам на милость Божию, чем если мы её сломаем.
– Virtus ariete forlior[131], – сказал Жуга.
Возникла пауза.
– Почему ты так упрямишься? – тихо спросил голос за дверью.
– Видишь ли, монах, – сказал Жуга, – я не доверяю людям, которые во имя каких-то высоких убеждений грабят, жгут и убивают. Если вы творите правое дело, почему неправыми средствами?
– Все эти слова – всего лишь софистика. Здесь неподходящее время и место для философского диспута, Лис.
– О да! – в голосе травника послышалась неприкрытая насмешка. – И я даже знаю, где бы ты хотел его продолжить… Как, ты сказал, твоё имя?