– Не надо, Кукушка, – сказал он. – Не надо.
Она не знала, что ответить, как сказать ему, как ей облечь в слова всё, что накипело на душе. Наверное, говорить не надо было вовсе, да и естество само подсказывало, что ей делать, но она не решалась, не могла, боялась сделать этот шаг, разрушить стену, разделявшую её и мир вокруг, который схлопнулся до одного человека.
– Мне страшно, – наконец мучительно выдавила она. – Я боюсь, что не смогу сказать… не успею…
– Это совсем не то, что ты думаешь, – сказал Жуга. – Постарайся успокоиться.
– Я не хочу успокаиваться. – Она опять придвинулась к нему. – Я… хочу к тебе.
Тут Ялка ощутила неожиданное облегчение. Главное было сказано, и слова хлынули из неё пусть не потоком, но ручейком, который только появился и нащупывает путь между камней и веток.
– Я хочу быть с тобой. Я искала тебя всё это время… всё это время я шла к тебе. Ты мне снился. Я только теперь поняла, зачем я шла. Я думала… не знаю, что я думала, но это было совсем не то. Мне не нужно твоё колдовское умение, мне ничего не нужно, мне нужен только ты, ты один, понимаешь? Я почувствовала, что могу тебя потерять вот так, ни с того ни с сего, что ты опять уйдёшь и больше не вернёшься, и мне стало страшно. Я… – она сглотнула, – я никогда ничего такого никому не говорила. Ты… не любишь меня?
Травник вздохнул и ничего не ответил.
– Ты мне нравишься, – опять заговорила Ялка, – но ведь не в этом дело. Это… это совсем другое… Я не умею сказать. Я раньше не понимала… не думала… что бывает… так…
Она проглотила слёзы и опять умолкла.
– Тогда попробуй понять сейчас, – мягко сказал Жуга. – До этого вечера я ничем не отличался от ста тысяч других, но теперь, когда ты узнала меня лучше, тебе кажется, что я стал для тебя единственным на свете. Тебе кажется, что ты всегда искала только одного меня, что ты не можешь без меня больше жить. Так часто бывает, когда остаёшься один, когда случилась большая радость или большая беда, когда рвёшь всё, что связывает тебя с прошлым. Я знаю, я сам был таким. Но ничего этого нет. Понимаешь? Нет. Есть просто игра, в которую вы, женщины, не можете не играть. А то, что ты приняла за козыри, на самом деле краплёная карта.
– Зачем ты смеёшься надо мной?
Травник грустно вздохнул.
– Я не смеюсь, – сказал он, – просто я всегда играю честно. Я знаю, как это бывает. Я просто оказался рядом и обижал тебя меньше других. Окажись на моём месте кто-нибудь другой, не злой и не очень страшный, ты бы приникла к нему. Подумай сама.
– Нет… – она затрясла головой, – нет, нет… Я не верю. Я не хочу верить. Я не хочу так думать. Зачем об этом думать, если можно не думать? Мне хорошо с тобой. Не прогоняй меня! Прошу, не прогоняй!
– Да не гоню я тебя, не гоню! – с досадой ответил Жуга. Сгрёб волосы в горсть. – Яд и пламя, вот же повезло… Пойми ты, в любви всегда так: один любит, другой позволяет себя любить. Я не могу себе этого позволить. Я буду только пользоваться твоей любовью, только брать и ничего не отдавать взамен.
– Ну и бери! – вскричала она почти радостно. – И пользуйся! Мне ничего не надо. Только б ты был рядом. Мне страшно одной. И пусто. Я… я ничего не хочу без тебя. Мой мир утратил краски. Понимаешь?
Травник мягко улыбнулся.
– Это не страшно, – сказал он, – можешь мне поверить: я не различаю цвета.
– Я не об этом! Ой… прости. – Она чуть отодвинулась, будто испугалась, что нечаянным движением может причинить ему боль. – Это правда?
Травник молчал. Потрескивал огонь в камине.
– Хочешь, я скажу тебе, что будет, если я соглашусь? – вдруг сказал Жуга и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Сначала мы будем вместе и тебе будет казаться, что мир стал цветным. Ты будешь радоваться и смеяться без причин, томиться в ожидании меня и трепетать от мысли, что можешь меня потерять, и не чуять под собою ног, когда бежишь ко мне. А я уже не смогу быть один, потому что я поверю. Я буду всегда думать о тебе. Мой заброшенный лес будет всегда открыт для тебя. Твои шаги я буду различать среди тысяч других. Твоя походка позовёт меня как музыка, и я выйду из своего убежища. Но так будет не вечно. Скоро, очень скоро – не пройдёт и года, ты станешь скучать. Опьянение пройдёт. Ты станешь смотреть на меня совсем другими глазами – прежними глазами или даже хуже. А потом я стану тебе не нужен.
– Нет! Нет…
– Да, – твёрдо сказал травник, глядя девушке глаза в глаза. – Ты забудешь всё, о чём ты думаешь сейчас. И даже если я напомню, ты не вспомнишь. Не захочешь вспоминать, как сейчас ты не хочешь думать и верить. Начнутся ревность и упрёки. Потом – скандалы и истерики. Потом ты начнёшь искать удовлетворения на стороне или замкнёшься в себе. И ничто тебя не переубедит. И настанет день, когда ты скажешь мне: «Ты – не то, что мне нужно». Именно так: «Не то, что мне нужно», будто я не человек, а какой-то предмет.
– Нет, ты не понимаешь! – снова вскинулась она. – У тебя были женщины, я знаю, но ведь это было совсем не то…
– Откуда тебе знать, «то» это было или «не то»? – перебил её травник. – Всё это я уже слышал, и не раз: вы все так говорите. Ты считаешь, что мне не везло, потому что мне попадались только глупые и злые женщины, настоящие балованные дуры, а ты не такая, совсем не такая, ты твёрдо знаешь, чего хочешь, и никогда меня не бросишь и не предашь… Ты ведь это хотела мне сказать, да?
Ялка потупилась.
Она хотела сказать именно это.
Слово в слово.
– Я просто хотела, чтобы ты знал… – беспомощно ответила она. Слезы текли у неё по щекам уже совершенно открыто, и у неё не было ни сил, ни желания их сдерживать. – Я просто не могу без тебя…
– И это я тоже уже слышал, – грустно сказал Жуга, – много раз, не только от тебя. Скажи мне что-нибудь, что я ещё не слышал.
Ялка потупилась.
– Я не знаю, что сказать, – ответила она.
– И это я тоже уже слышал, – со вздохом констатировал Жуга.
Фриц заворочался на кровати, что-то неразборчиво пробормотал и затих. На некоторое время воцарилась тишина.
– Ты и вправду меня не любишь? – спросила Ялка тихо-тихо, с отзвуком надежды в голосе.
– Нет, – последовал ответ.
– И не полюбишь никогда?
– Не знаю, – травник покачал головой. – Я свою любовь выращиваю долго. И знаешь, что: давай остановимся на этом. Так будет лучше и мне, и тебе. Пока росток слаб, сломать его легко. Но если дать ему сейчас окрепнуть, то ломать придётся с болью и кровью. А ломать всё равно придётся.
– Зачем? – спросила она. Сквозь слёзы травник ей виделся размытым. – Зачем ты так? Почему ты не веришь, не хочешь поверить мне?! Если ты и в самом деле так думаешь, что тебе мешает не думать про завтра? Разве тебе мало того, что есть сейчас? Зачем ты так со мной?
– Затем, что я знаю: завтра всё равно наступит. Можно думать об этом или не думать, но оно наступит непременно. И вся сегодняшняя радость не стоит того ужаса и боли, которые придут после. Многие не чувствуют этого, но я чувствую. Это ужасный дар. Когда-то он мне помогал и даже несколько раз спас мне жизнь, но нынче я бы дорого дал, чтоб от него избавиться. Забывай обо мне. Забывай обо мне скорее.
Ялка отвернулась и залилась краской.
– Ты так говоришь, – сдавленно сказала она, – потому что я… уже была с мужчиной. Я понимаю. Ты просто не хочешь быть вторым, – она закусила губу и сжала кулаки так, что ногти впились в кожу. – Да, я была дурой, дурой… Но если бы я могла доказать… Если бы я что-то могла изменить, но я ничего не могу изменить, ты же знаешь!
Травник вдруг откинулся назад и засмеялся, но беззлобно, будто с облегчением. Потом тронул Ялку за плечо и притянул к себе. Та какое-то мгновение поупиралась, потом сдалась и послушно легла головой ему на колени. Посмотрела на травника снизу вверх. Завозилась. Вдохнула его запах.
– Чего ты смеёшься? – тихо спросила она и шмыгнула носом.
– Так, ничего, – ответил тот, поглощённый какими-то мыслями. – Скажи мне лучше вот что: у тебя давно болели зубы?
– Зубы? – недоумённо переспросила она. – При чём тут зубы?
– Нет, всё-таки, давно?
Ялка прислушалась к себе. Провела языком по зубам внутри и снаружи.
А ведь в самом деле, растерянно подумала она, нигде не болит. И это у неё, у которой зубы ныли от всего – от ложки мёда, от холодного, от горячего и от застрявших ореховых крошек. И вдруг – на тебе! – ни дупла, ни трещинки. Почему она до сего дня не обращала на это внимания? Странно. Наверно, правду говорят, что здоровый человек себя не чувствует…
– Давно, – призналась она. – Но я не понимаю…
Травник бережно отстранил девушку от себя, тронул её волосы, рассыпавшиеся по подушке, и убрал руки.
– Если ты думаешь, что всё дело только в маленьком кусочке плоти, который был там, – сказал он, – тогда успокойся: это чепуха. Я не смотрю на женщин как на ношеное платье или надкусанные яблоки. Но даже если бы и так, то вспомни: ты же говорила с высоким.
– Что? – спросила Ялка. – А. Ну и что?
Перед глазами всё плыло.
– Прикосновение единорога излечивает все раны, – проговорил ей голос травника негромко и откуда-то издалека. – Ты снова девственница. И давай больше не будем об этом. Хорошо?
Почему-то эти слова подействовали на неё как ушат холодной воды. Все призраки желания исчезли, ей стало враз не до того. Её пробил озноб. Она покорно позволила травнику отнести себя обратно и укрыть одеялом. Она больше не думала. Ей было не до мыслей.
– Летела кукушка, да мимо гнезда… – сухими губами прошептала она, отвернувшись к стене. – Летела кукушка… Прилетела.
Она немного полежала так и погрузилась в сон и потому не видела, как травник долго-долго смотрел на неё, потом вернулся на свою кровать и тоже очень долго сидел, глядя на огонь. Потом он встал, прошёл к каминной полке, взял мешочек с рунами и сел за стол. Осторожно, без стука рассыпал их пустыми сторонами вверх, пересчитал, перемешал, сосредоточился и выбрал три костяшки. После – ещё две, открыл их и стал рассматривать.