[161]. Смотри, ты можешь кончить так же плохо! Мужик ты или не мужик? К чему убиваться, когда вокруг ходят такие красотки?
С этими словами Санчес ловко ухватил за зад грудастую деваху из прислуги – полную, круглую темноволосую бесстыдницу, которая как раз шла мимо них с пустым подносом, притянул её и усадил себе на колени. Та с визгливым смехом стала отбиваться, прикрываясь подносом, за что получила сперва шлепок по заду, потом поцелуй в щёчку, вырвалась и убежала, привычным жестом оправляя юбки. Санчес проводил её алчущим взглядом и подкрутил усы. Михель тоже посмотрел ей вслед, вздохнул и отвернулся: «красотке» было далеко за двадцать, она уже не раз рожала, половины зубов у неё не хватало, а лицо являло собой воплощение соблазна и порока. Вдобавок девица была неопрятна и сильно пьяна.
Санчес, однако, ничего такого не заметил. Он был всецело поглощён своими мыслями.
– Да, люди делают плохое дело, когда вовремя не приучают женщину к ремню, – заявил испанец, в очередной раз оторвавшись от бутылки. – Смотрю я на тебя и удивляюсь, как из-за какой-то глупой девки нормальные люди теряют голову. А почему? И какой из этого следует вывод? Правильно – наплевать! Так что выпьем, Мигель! Трактир, вино, сговорчивая девка, что ещё солдату нужно? Конечно, ты не солдат, но пей сколько хочешь, я плачу; это полезно – пить, когда болит душа. Хочешь совета? Забудь о ней, забудь об этой девке! Всё равно, если padre отыщет её, он отправит её на костёр вместе с brujo Лисом и мальчишкой. Или утопит как ведьму. Ты хочешь посмотреть, как её утопят?
– Пошёл ты… – пробурчал невнятно Михелькин и отвернулся.
– Что? – не расслышал Санчес и, видимо, приняв его слова за знак согласия, снова потрепал парня по плечу. – Ну-ну, не надо обижаться! Ты так её хочешь, что снова боишься? Смотри на вещи проще. Вот мы, например. Ну поплясали под ведьмовскую дудку, с кем не бывает? Что ж теперь нам, обосраться и не жить? Ха! Уж если ненароком вышло обосраться, значит, время поменять штаны и только. Не думай, что мы просто сидим и никуда не торопимся. Наш padre ничего не делает, не просчитав всё наперёд на сто шагов, он не теряет времени, нет! Наверняка он сидит и что-нибудь придумывает. В другой раз он лишний раз помолится, или принесёт под платьем освящённую гостию, или сделает что-нибудь ещё и проклятый рыжий brujo не сможет нам навредить, потому что демоны его оставят. – Тут Санчес размашисто перекрестился и как следует затянулся трубкой. В воздухе поплыл медовый запах «Амстердама». – Вот увидишь, – закончил он, выпуская носом дым, – стоит нам напасть на его след, и мы насадим его на пики быстрее, чем Родригес по утрам мастит свои mustachos![162] Ха!
И он заржал, довольный своей шуткой.
День клонился к вечеру. С кухни потянуло разогретым маслом, жареной гусятиной и пивом. Трактир помаленьку наполнялся людьми, под закопчёнными балками витали дым и гул голосов. На испанцев уже никто не обращал особого внимания – за эту неделю завсегдатаи успели к ним привыкнуть, а случайные люди сюда не ходили. Родригес с Киппером уже успели сменить за это время с полдюжины собутыльников, а Санчес – вдвое больше полюбовниц, Анхелес истыкал ножом все стены, на пари попадая во что угодно, а немногословный Хосе-Фернандес выиграл в кости с десяток флоринов и изрядно пополнил свой кошелёк. Что касается Гонсалеса, то Мануэль уже раз десять разобрал и собрал свою несчастную аркебузу, извёл на это дело уйму ветоши и масла и угрюмо отмалчивался, когда приятели его подначивали, что же он не стрелял, когда Лис показался в дверях злополучного дома. Честно говоря, он этого и сам не понимал.
«А что, – подумал Михелькин, посматривая на сидящего рядом Санчеса чуть ли не с отвращением, – может, и впрямь напиться?»
Он уже почти месяц жил с испанцами бок о бок, вместе с ними мерил мокрые дороги Фландрии, пил в придорожных кабаках и ночевал на постоялых дворах. Деньги, взятые из дома, постепенно таяли, и вскоре Михель стал подумывать, не завербоваться ли ему в самом деле на службу. Однако всякий раз решение откладывалось. То удавалось выиграть немного в кости, то помочь за плату разгрузить повозку. А бывало, что любвеобильная красотка ссужала Санчеса деньгами, тот становился неслыханно щедрым, и вся компания некоторое время жила за его счёт. А однажды, когда они квартировали в Ипре, Михель приглянулся одной такой молодке с Ketel-Straat[163], неделю жил кум королю, да ещё и был подарен флоринами. Боолкин (так звали девушку) была милая, миниатюрная и свежая, ужасно симпатичная и, вдобавок, влюбилась в Михеля по уши. Михелькин сам не знал, что заставило его в назначенный срок уйти с испанцами в дальнейший поход.
По правде говоря, сейчас он не понимал даже, зачем он вообще с ними увязался. Что-то мучило его, когда они подолгу застревали в городе или деревне, заставляло идти дальше в поисках потерянного чувства, которое сперва стремилось стать любовью, но почему-то превратилось в ненависть. Ведь она почти готова была полюбить его, эта девушка, и он её почти любил. Осознание этого наполняло душу болью и чувством ужасающей потери. Избавиться от них Михель не мог, сколько ни пытался, не помогали ни усталость, ни вино, ни женщины.
Михель был молод и, по причине своей красоты, был в женщинах довольно искушён. Не раз какая-нибудь красавица твердила ему со слезами на глазах: «Останься!», а он уходил и даже не особо вспоминал о ней: девиц в весёлой Фландрии не счесть. И вот сейчас, сидя в грязной корчме и вспоминая случившееся, Михель осознал, что никогда доселе не любил по-настоящему. То была любовь внезапная, бурная, разящая и откровенная, как сталь клинка; такая легко перерастает в свою противоположность.
Михелькин взволнованно отставил стакан и теперь стремительно трезвел. Он посмотрел на Санчеса, на Анхелеса, на аркебузира Мануэля и опустил глаза. Сама мысль вступить в солдаты теперь казалась ему бредом.
«Может, я зря за ними увязался? – спросил он себя. – С чего это я решил, что если мы отыщем Лиса, я найду и девушку? Ведь если даже так, то Санчес прав – её сожгут или утопят как ведьму… Сожгут… Утопят… Нет, нет, только не это! Не хочу! Господи Иисусе и Пресвятая Дева, не дайте им это сделать! Она должна быть моей, моей, только моей. Я спасу её, и тогда она будет со мной, только со мной. Да, я так и сделаю. Так и сделаю!»
И преисполненный подобных мыслей, он поднял и залпом осушил стакан. Щёки его порозовели.
– Вот молодец! – одобрил Санчес и хлопнул его по плечу. – Вот это по-нашему, по-солдатски! Эй, хозяин! Ещё вина! И закуски тащи! Копчёного угря тащи, колбасу, ветчину, ржаного хлеба, свинину с бобами, каплуна! Двух каплунов! Уже вечер, тысяча дьяволов, мы проголодались! Hola, парни, – обернулся он к своим братьям по оружию, – наполните кружки! Выпьем за бродягу Лиса, гореть ему на костре!
Анхелес, Родригес и Хосе-Фернандес приняли речь Санчеса с единодушным одобрением и немедленно выпили. Даже Киппер, который уже давно храпел, развалившись пузом кверху на лавке, ради такого дела проснулся и тоже принял кружечку, как он выразился, «за упокой здоровья». Лишь аркебузир Гонсалес выпивку проигнорировал: как раз сейчас он вытряхнул на стол содержимое зарядной сумки и катал по доскам столешницы свинцовые серые шарики, выбирая самые круглые и гладкие.
– Готовишь пули, Мануэль? – крякнул Санчес, опустив стакан. – Дело! Припечатай его как следует из своей аркебузы, а уж мы постараемся, чтобы он не ушёл далеко.
Анхелес при этих словах скривился белокурой бестией.
– Эта штука у него уже один раз дала осечку, – заявил он.
– Было сыро, – мрачно ответил на это Мануэль. – Очень сыро. Порох отсырел.
– Всё равно, – с презрением отозвался тот. – У тебя там два ствола, ты мог дважды продырявить ему шкуру, но не стал. Что до меня, – он подбросил на ладони свой кинжал, – то я не доверяю свинцу. Только старая добрая сталь.
Санчес усмехнулся.
– Стальной град или свинцовый, – сказал он, – какой из них перенесёт его на тот свет – не важно, мне без разницы. Только вот что я скажу: этого оборотня brujo такими пулями не взять. Свинец здесь не поможет, нужно серебро. Да, plata! – испанец воодушевился. – Дай молоток.
И прежде чем Гонсалес успел хоть что-нибудь сказать, Санчес протянул свою длинную руку, схватил у него со стола молоток, достал из кошелька новёхонький блестящий талер, несколькими грубыми ударами сплющил его в угловатый комок серебра и со стуком бросил на стол Мануэлю:
– Вот тебе пуля для Лиса!
Воцарилась гробовая тишина. Во всех углах трактира кружки тихо опустились на столы. Все перестали жевать и болтать и теперь смотрели только на испанцев. По спине у Михеля пробежал холодок.
– Он прав, – нарушил молчание Анхелес. – Возьми её, Гонсалес, освяти у padre и всегда держи под рукой. Никогда не знаешь, где пригодится. И остальные свои пули лучше тоже освяти.
И тут из глубины корчмы надвинулась большая тень.
– Серебро… – произнёс бесцветно чей-то голос. – Красивые деньги… кровавые деньги… Они к вам вернутся, кровавые люди. Он вам сам их вернёт – Лис всегда возвращает долги. Ибо сказано богом: «Какой монетою платите, такою и заплачено вам будет».
Все вздрогнули и обернулись.
Подошедший был толстяк в широкополой шляпе с обвисшими полями, с круглым, лунообразным лицом и мутными бездумными глазами. Он шатался, руки его всё время двигались – то теребили край истрёпанного грязного полукафтана, то крутили пуговицы, то цеплялись за ремень. Он не смотрел на пули, не смотрел на солдат, вообще никуда не смотрел. Из уголка кривого рта свисала ниточка слюны. Если раньше, когда Санчес плющил талер, Михеля пробрал озноб, то при словах толстяка он похолодел уже весь, от пяток до макушки.
Толстяк между тем углядел на столе кружку, где плескались остатки вина, невозмутимо сгрёб её и взялся допивать большими гулкими глотками.