– Верно, – поразмыслив, согласился тот. – Что скажешь, Рутгер? А?
– Даю слово, что не причиню ему вреда.
– Твоё слово немногого стоит.
– Обижаешь, Матиас. Я ещё никогда никого не предавал.
– Всё когда-то происходит в первый раз… Но ладно. Зря ты, парень, всё это затеял. Если бы ты хоть немного дольше пожил в городе, ты бы о нём услышал. Вору играть с ведунами – последнее дело. А ты ничего не понял.
Рутгер привстал и подался вперёд, нависнув над столом.
– Это вы ничего не поняли, – тщательно подбирая слова, проговорил он, – Этот травщик такой же колдун, как ты – проповедник или я – золотарь.
– А кто же он?
– Этот Жуга, – процедил сквозь зубы Рутгер, пристально глядя Матиасу в глаза, – он кто-то вроде бога.
Договорить он не успел. Замок на дверях негромко щёлкнул, створки распахнулись, и на пороге возник широкий, большой силуэт человека. Облачённый в серый плащ до пят, он заполнил дверной проём, как пробка затыкает бутылку. В коридоре была тишина – оба парня, стоявшие на вассере, так и не дали о себе знать.
Все четверо мгновенно прянули назад и ощетинились ножами. Даже Рутгер, у которого два молодца изъяли всё оружие, выбросил из рукава в ладонь кривой кинжал чёрной бронзы, без рукояти, на кольце; так кошка выпускает коготь.
Одетый в серое гигант помедлил, нагнул голову и, двигаясь с обманчиво неторопливой плавностью, шагнул через порог. Откинул капюшон.
– Спрячьте ваше оружие, господа воры, – простуженно сказал он, и лица всех четверых едва заметно дрогнули: перед ними стоял Андерсон. Тот самый господин Андерсон, о котором только что шла речь. Тот самый наниматель Рутгера. Тот самый, который хотел убить Лиса.
Тот самый.
– Спрячьте ножи, – повторил он. – Я пришёл говорить.
Учиться магии или чему другому Фриц не учился. Не потому, что не хотел, а потому, что никто его не обучал. Ни травник, ни Ялка, ни даже Карел. Сперва он растерялся и даже немного обиделся. Все вели себя с ним так, будто он был вазой чешского стекла и любое неосторожное движение могло его разбить. Но жаловаться он даже не думал. Пусть Фриц не вышел ростом, но у него была своя мальчишеская гордость, заставлявшая его терпеть и ждать, не плакать по ночам в подушку, как девчонка, и не задавать вопросов. Вместо этого он всматривался, наблюдал и слушал.
Он быстро привык к жизни в лесу, и она ему даже стала нравиться. Проживший всю жизнь в городах, он никогда не слышал такой полной, всеобъемлющей и ясной тишины, какая здесь царила по ночам, никогда не видел столько ярких звёзд, как в здешнем небе, да и воздух, коим он дышал до этого, никогда не был так свеж и чист, как в этом заколдованном лесу. В морозные дни, когда деревья одевались в белое, а на бутылочные донышки в окне ложилась изморозь, солнце сияло особенно ярко, и круглый купол неба заполняла такая бездонная синева, что было страшно на неё смотреть: вдруг упадёшь туда, в эту синь, что тогда?
Куда тогда?
Фриц не привык смотреть вверх. Небо для него всегда было чем-то маленьким, серенькой полоской между стиснутых домов, привычной, как потолок, и даже если удавалось влезть на крышу, он никогда не оставался с ним наедине: вокруг были люди и дома, построенные этими людьми. А здесь между ним и небом не было ничего, совсем ничего. Он таращился и вслушивался в небо, и небо словно говорило с ним, только он не мог понять, о чём и для чего.
Что-то случилось с ним. Что-то случилось, пока он болел.
Фриц обошёл, облазил и обползал все окрестности, вплоть до самых мелких закутков и овражков, от круглой поляны на западе до большой сосны у старых терриконов на востоке. С тех пор, как он переболел своей загадочной болезнью, он почему-то стал просыпаться рано, раньше всех. Он приносил воды и дров, разжигал огонь и, пока девушка занималась стряпнёй или вязанием, шатался по лесу, отыскивал кусты лещины с прошлогодними орехами, беличьи тайники и какие-то особенно кривые и красивые сучки и каппы, из которых потом пытался вырезáть фигурки. Вервольф, похожий более на шило, был малопригоден для резной работы, но другим ножом у мальчика не получалось. Со временем фигурок этих накопилось столько, что они уже не умещались на каминной полке и потихоньку расползались по углам, благо, места в доме было предостаточно. Травник всякий раз подолгу всматривался в каждую вышедшую из рук мальчишки игрушку и ничего не говорил, лишь кивал. Впрочем, как-то раз он тоже вертел-вертел в руках очередную фигурку, потом бросил на мальчишку удивлённый взгляд, нахмурился, швырнул деревяшку в огонь и не отходил от камина, пока она не прогорела до углей. Фриц это запомнил.
Браслет, который сделал для мальчика травник, был неудобен и великоват, морозил руку, но вскоре Фриц к нему привык и носил, не снимая, в холода задвигая поглубже в рукав. Все попытки выяснить, зачем он, или обнаружить в нём что-нибудь волшебное, закончились ничем: на вид, на ощупь и на вкус это были самые обычные бронза и камень, хоть тресни.
Фриц размечал полянки крошевом следов, взбирался на деревья и карабкался на скалы, он знал теперь здесь каждое дупло и трещину, а там, где не хватало цепкости пальцев, ему помогал Вервольф. Как-то он нашёл гнездо сороки с крышей. В другой раз – фиолетовую друзу низкопробных аметистов. Однажды он отыскал каменный топор, со сколотым краем и без рукояти, но вполне настоящий топор. А ещё как-то раз он расколол случайно подвернувшийся камень и обнаружил внутри большую стрекозу с ладонь длиной, правда, мёртвую и какую-то не настоящую, будто нарисованную. Как она могла там оказаться, он решительно себе не представлял.
Но один раз всё-таки случилось что-то, похоже на учёбу. Они с Жугой возвращались домой, оба усталые и нагруженные связками дубовой коры, и Фриц спросил, как травник сделал, чтобы их с Золтаном не было видно, когда они бежали из Лиссбурга.
– Ах, это… Ничего особенного, – рассеянно ответил тот, думая о своём. – Просто я отвёл им глаза, вот и всё.
– Как так?
– Ну, это просто. Даже ничего делать не надо, было бы желание, – Жуга огляделся, подыскивая подходящий пример. Они остановились.
– Видишь это дерево?
– Ну, вижу, – согласился Фриц.
– Рассмотри его внимательно. Запомни всё… Запомнил?
– Да…
– Отлично. Тогда пошли.
И они двинулись дальше. Дерево, которое травник просил рассмотреть и запомнить, скрылось за поворотом тропы. В молчании они прошагали довольно долго, как вдруг Жуга остановился, посмотрел с хитрецой и опустил вязанку на снег. Уселся на неё верхом и знаком показал, чтобы Фриц проделал то же. Фриц проделал.
– Ну что, ты ещё помнишь то дерево? – поинтересовался травник.
– Конечно, – Фриц кивнул и уже открыл рот, готовый описать его во всех подробностях, но травник, протестуя, выставил ладонь.
– Не надо, – сказал он. – Не надо. И так верю. Скажи мне лучше вот что. Рядом с тем деревом было второе. Чуть-чуть позади. Ты помнишь?
Фриц растерялся. Вопрос застал его врасплох.
– Второе?.. – пролепетал он. – А было второе?
– Да, – кивнул Жуга, – там их было два. Так что ты можешь мне о нём сказать?
– Я н-не запомнил…
– Но хоть что-нибудь? – продолжал допытываться травник. – Какое оно из себя? Высокое? Не очень? Берёза? Осина? На ветках много снега или мало?
Фриц нахмурил лоб, напрягся, но тщетно: если там и было ещё одно дерево, он совершенно не обратил на него внимания. Вообще не заметил. Вспоминалось что-то, но смутно: куст не куст, дерево не дерево… Да и то не вспомнилось бы, если б не Жуга.
– Я… ну, я не рассмотрел, – наконец признался он. – Я вообще не смотрел на него, на это другое дерево.
– Почему?
– Ну… Мне это было не нужно.
Жуга рассмеялся и хлопнул себя по коленкам.
– Не нужно? Так вот тебе первый урок, – сказал он. – Настоящим невидимкой стать очень трудно. Да и зачем? Хочешь быть незаметным – будь на виду, только стань вторым деревом, и никто тебя не увидит. Когда ты вырастишь это второе дерево в себе, умение придёт само. Ты понял?
– Нет.
– Поймёшь. – Он посмотрел на небо. – Ладно, пойдём, а то нас уже, наверное, заждались.
– Жуга…
Тот обернулся:
– М?
– А что за дерево там было? То, второе.
– Что, разобрало? – травник улыбнулся. – Рябина. Рябина с ягодами. Правда, почти все уже опали, но на макушке ещё много. Раскидистая такая, тонкая, вся в снегу.
– У… А ведь верно…
– Теперь хоть вспомнил?
– Теперь – вспомнил…
Когда пришли домой, Жуга сделался сосредоточен и хмур. Пока Фриц и Ялка ели, он достал чернильницу и лист пергамента, очинил перо и принялся писать. Про ужин он забыл и к еде не притронулся. Исписанный лист он свернул в трубку, перемотал шнурком и хлопнул свёртком по колену.
– А теперь – спать, – объявил он и дунул на свечу.
Далеко от Фландрии и от Испании, в просторном новом доме на околице деревни у подножия Хоратских гор черноволосый бородатый плечистый мужчина стоял у образов и вертел в руках большой тёмный опал на коротенькой цепочке, оправленный в чернёный мельхиор. Взор мужчины был задумчив и угрюм. Камень до того висел на уголке иконы Божьей Матери: в здешних местах любили вешать красивые цацки в красный угол.
Дверь отворилась. На пороге показалась невысокая красивая женщина с ведром, двинулась было к бочке, но поймала мужнин взгляд и поставила ношу на пол, опасаясь расплескать, – столь странным ей показалось выражение его лица.
– Ты чего такой? – спросила она, подходя и вытирая руки. – Что случилось, Реслав?
Тот поднял к ней растерянное лицо.
– Камень треснул, – озадаченно и как-то беспомощно сказал он. – Вдоль и поперёк, крестом. На, посмотри.
Она посмотрела.
Опал играл двумя лучами – красным и зелёным – на четыре части. Две трещины, прямые, как вязальные спицы, пересёкшись, образовали ровный крест.
Было красиво. И жутко.
Жутко красиво.