Фигура и черты его лица дрожат и расплываются, складываются в маску худощавого испанца – выпуклые льдистые глаза, лицо больного эльфа, седина… Ялка с ужасом смотрит на Фрица, превратившегося в коренастого бородача, потом на себя. Сглатывает. Ей становится дурно.
Солдаты чавкают. Ведут беседу с крысами. Глаза их мутны и пусты.
Травник вынимает меч, клинок хищно серебрится. Трогает окно.
«Неожиданность наш козырь. Ты сможешь выпрыгнуть в окно?»
«Что?» – теряется та.
«Стёкла без осколков, замазка – дрянь, всё вылетит одним куском. Прыгнешь в окно, отбежишь и жди меня. Они увидят не тебя. Поняла?»
«Поняла…»
«А я?» – подпрыгивает Фриц.
«Ты – то же самое, но через дверь».
Он ударяет ногой. Треск, грохот, звон вылетающего стекла. Дождь и холодный ветер. Взмах руки.
«Кукушка! Пошла!»
Думать некогда. Ялка подбирает юбки. Рыбкой прыгает в открывшийся проём и боком валится на снег.
Летящий снег. Лежащий снег. Солдаты. Капуцины. Ночь.
…Девушка смотрит в окно. Шепчет слова. Стеклом по пальцу, пальцем по стеклу. Кровь тонкими полосками.
Какой удачный исход?
Как долго длилась истерика!
Я знаю, скоро пройдёт,
Оставит лишь раны, удачный исход –
Глубокие раны – я не верю, что всё так легко,
Вот он выход – истерика!
Потом…
Потом всё пошло не так. Спадающие маски, грохот выстрела, ночь, сумасшедший бег. Опять гром выстрела. И думать уже некогда. Одна лишь мысль: не может быть, он жив, он жив…
Он… жив?
Мальчишка виснет на плече. Нет сил тащить. Он лёгкий, но у женщины так мало сил… Бормочет: «Я запрячу нас, я знаю как, он говорил мне, говорил… Второе дерево… Ты только не думай, ни о чём не думай… И не смотри…» «Не смей! – выдыхает она на бегу. – Не смей, не надо, слышишь?!»
Поздно. Серый купол накрывает их обоих. Она смотрит в снег. В голове пустота.
Три или четыре раза погоня проходит в двух шагах, не замечая их. Ночь режут лунный свет и сталь клинков. Фриц обмякает на руках. Ещё десяток шагов – и оба валятся на небольшой поляне. Конец.
И вдруг…
«Кукушка!»
Ялка поднимает голову.
…Искристый рог, сиянье звёзд в синеющих глазах, изгиб лебединой шеи, какой не снился и арабским скакунам…
– Высокий… Ты…
«Я, Кукушка».
– Зачем ты здесь? Уходи! Им нужны только мы. Они тебя убьют!
«Тебе нельзя останавливаться».
– Я не могу идти.
«Садись на меня».
– Фриц… – она оглядывается. – Я не брошу его.
«Глупая! Ты всё погубишь! Я не унесу двоих, я и так позволил себе слишком много! Мальчишка всё равно ушёл в надрыв. Садись! Есть ещё время!»
– Ему можно помочь? Жуга уже один раз вытащил его. Ты это можешь?
Пауза.
Молчание.
Голоса всё ближе.
– Ответь, высокий! Ты можешь ему помочь?
«Да. Я могу».
– Тогда обещай мне! Если я хоть что-то значу для тебя, обещай, что поможешь ему! Обещаешь?
«Хорошо. Я обещаю».
Этот миг запомнился отчётливо. Единорог подогнул передние ноги, опустился на колени. Ялка, ухнув, подняла безжизненное тело мальчика и перекинула его через конский хребет. Руки и ноги Фрица беспомощно свесились с боков.
– Он не упадёт?
«Нет».
На мгновение ей захотелось, чтобы высокий не уходил. Но она знала: это не поможет. Люди, которые их преследовали, свято верили в железный маховик испанской власти королевского и папского престолов. Даже если она предстанет перед ними девственницей на единороге, они этого не поймут. Не примут. Истолкуют ложно. Не поверят.
Да и всё равно уже поздно.
Один прощальный, долгий взгляд, потом единорог присел, встопорщил за спиной два призрачных крыла и прянул в небо – только ветер в волосах.
Скачи, высокий!
Ох, скачи!..
Спасибо ветер! Ветер, я с тобой.
Город, снег.
Вместе с песней оставила я свою боль,
Ветер унёс мою жизнь в океан.
И я с тобой, весёлый смех…
Спасибо за ветер![186]
Потом были солдаты, боль врезающихся в запястья верёвок, тычки, увещевания монаха… Дом – в дым. Истоптанный кровавый снег и зарево пожара, три дня пути, для Ялки слившиеся в долгий неразборчивый кошмар без всякой надежды пробудиться.
…Заскрежетал засов. Дверь хлопнула, и появился Михелькин. В руках его был поднос со свежей снедью – ветчина, сыр, лук, тушёные грибы. Он задержался на пороге, смущённый, посмотрел на нетронутый обед, потом на свой поднос. Девушка даже не взглянула в его сторону, продолжала смотреть за окно.
– Ялка… – осторожно позвал он.
– Не называй меня так, – мёртво сказала она. – И вообще уходи.
– Но так нельзя… ты же так ничего и не съела.
– Я не индюшка, чтоб меня откармливать перед костром.
– Не говори так! Они хотят тебе добра.
– У-хо-ди, – раздельно произнесла она и наконец повернулась к нему. – Уходи, Михелькин. Я не хочу с тобой разговаривать. Меня от тебя тошнит.
Парень растерялся. Поставил поднос на стол и шагнул вперёд. Протянул руку.
– Ялка…
Девушка перегнулась пополам, и её фонтаном вырвало на пол.
У самых скал, у мокрого, чернеющего на снегу пятна пожарища Золтан осадил коня. Соскочил на землю, забросил поводья на луку седла. Огляделся.
– Так, – с горечью сказал он, – я всё-таки опоздал.
От дома остались только стены из плитняка, да и те наполовину обвалились. Балки, двери, лежаки, полы и потолки – всё дерево сожрал огонь, не пощадив ни банного пристроя, ни навеса, ни конюшни, ни проточных желобов. Снег был ужасающе истоптан и в нескольких местах обильно залит кровью. Золтан осмотрел обугленную коробку дома изнутри и снаружи, но не нашёл ничего, что пролило бы свет на судьбу травника и двух его учеников.
Точней, ученика и ученицы.
Пока он ехал, распогодилось, и дождь как будто утих, и Золтан решил расположиться на привал. Коню необходим был отдых, Хагг распряг его и некоторое время водил в поводу. Корыто уцелело. Он разбил кинжалом корку льда на каменной чаше, зачерпнул в ладони ледяной воды, напился, а остатки выплеснул в лицо. Прищурился на солнце.
Судя по всему, пожар случился дня три тому назад или четыре. Если кто и остался жив, его было уже не догнать. Надо искать другими методами. Золтан ещё раз огляделся, обошёл по кругу маленькую долину и на второй раз заметил знаки на большом, отдельно стоящем камне. Приблизился. Надпись была совсем недавней – четыре неровные руны, нацарапанные чем-то острым. Выглядело это так:
Первую из них Золтан опознал сразу: деревянные столбики с руной Hagla и по сию пору ставили в северной Фризии для защиты полей от града. Второй шла Ansuz (Золтану сразу вспомнилось давнишнее гадание и слова Жуги: «Четвёртая руна. Бог. А может, дикий гон…»). Последние два знака были Золтану незнакомы, но не требовалось семи пядей во лбу, чтобы понять смысл этой надписи: «ХАГГ». Он постоял, кусая губы, потом направился туда, где сбросил вьюки, вытащил походный маленький топорик, вернулся к камню и принялся копать. Снег скоро кончился, пошла земля, неплотно утрамбованная, комковатая. По всему было видно, что здесь недавно копали. Ещё несколько осторожных ударов, и в руках у Золтана оказался увесистый свёрток, крест-накрест перевязанный кожаным шнурком. Хагг разрезал его. Внутри оказались: большая плетёная коробка, уже знакомая Золтану тетрадь и несколько листов сухого жёлтого пергамента, свёрнутые в трубку. Золтан развернул свиток и вздрогнул.
«Мои поздравления, Золтан», – гласила первая строчка.
– Сукин сын… – пробормотал он. – Он что, в самом деле всё видит наперёд?
Он отложил тетрадь и коробку, близоруко сощурился и стал вчитываться в исписанные мелким, торопливым и неаккуратным почерком листы со множеством зачёркиваний и исправлений.
«Мои поздравления, Золтан. Я всегда знал, что тыочень умённе дурак, но всё равно приятно ещё раз в этом убедиться. Хорошо, что ты догадался рыть под камнем.
Но к делу. Ты знаешь много, но не всё. Я не говорил тебе, так было нужно, но сейчас мне некому больше довериться. Происходит что-то очень нехорошее. Тебе известно, что ко мне пришли мальчишка и девчонка? Так вот. Может статься, что я не смогу больше их опекать и учить. Видишь ли, если ты читаешь эти строки, то меня, скорее всего, уже нет в живых. Или же случилось так, что мне пришлось спешно оставить дом, и неизвестно, как и когда мы снова с тобой встретимся. В любом случае мне есть что тебе сказать.
Последнее время я крепко увяз в загадках.Это меня тревожит.Ты уже знаешь, что Фриц – тот самый паренёк из Гаммельна, который был слепым мышонком. Я тебе об этом говорил. Так вот. Недавно я узнал, что эта девушка тоже из них. Она не помнит этого, она была маленькой, когда её родители уехали оттуда от греха подальше, поменяли ей имя и всё такое.То, что они сошлись у меня, это чистейшая случайность.
Но вернёмся к Фрицу. Он стихийный маг, самоучка. Но при этом колдоватьне можетне должен. Он будто травится волшебством, магия высасывает из него все силы. Тут не поможет никакой контроль. Я рассказывал тебе про ту девочку, которая не переносила пчелиных укусов и которую прозвали кошкой? Точно так дело обстоит и тут. Я не сразу это понял. Парень чуть не умер, пока я это сообразил. Ему нельзя колдовать ни при каких обстоятельствах! Я поэтому даже не учил его ничему, чтобы у парня не возникло соблазна. Ещё неизвестно, что бы он натворил с моих слов (ты же знаешь, что я путаю цвета). Я ничему не могу его научить, потому что не знаю как. А чтобы очинить перо, надо сперва наточить нож.