Михелькин закатил глаза, обмяк и, прежде чем кто-то успел его подхватить, свалился с лавки и растянулся на полу.
Воцарилась тишина.
– Не боец, – с глубоким вздохом поставил диагноз Родригес.
Ланс Липкий посмотрел на свет щербатую пивную кружку, последний раз протёр её и со вздохом поставил на полку. Всё равно протереть их дочиста у него никогда не получалось. Наверное, мутным было само стекло. Он перебросил полотенце через плечо и огляделся.
Народу сегодня было мало, но не так чтоб очень. Большинство сидящих в пивном зале были завсегдатаями, но была и пара заезжих купцов, занявших отдельные помещения во флигеле и нишу в северном приделе, и стражники, зашедшие погреться, и разные прочие люди, так что выручка обещала быть неплохой. За окном метался дождь, что тоже было весьма приятно – меньше будет охотников уйти пораньше. Пиво быстро убывало. «Надо на завтра пару дополнительных бочонков заказать», – мелькнула в голове у Лансама дельная мысль. Не откладывая дела в долгий ящик, он вынул из-за стойки амбарную книгу, помусолил карандаш и аккуратно приписал напротив количества бочек: «добавить ещё две». Подумал и добавил: «1 светлого и 1 тёмного». Захлопнул книгу. Повертел в пальцах огрызок карандаша. Нахмурился. Накатили воспоминания.
Сразу после разговора с сумасшедшим толстяком монах вызвал Лансама к себе и задал несколько вопросов, как то: где, когда и как он познакомился с ведьмаком по кличке Лис или Жуга, где оный ведьмак обретается, когда и зачем является в город, что за драка здесь произошла два месяца назад и почему, что травник творил при нём богопротивного, кому принадлежит фармацевтическая лавка за углом. Ланс пробовал состроить дурака, на что монах милейшим образом посоветовал ему не запираться, ибо ему, монаху fratres ordinis Praedicatorum, милостью божией исполняющему обязанности инквизитора, известны способы добиться истины, а несчастный Смитте, хоть и пребывает в помрачении ума, события излагает довольно связно, с указанием времени и места. Итак?..
Георг сглотнул, вспомнил о сидящих внизу солдатах, готовых явиться по первому зову монаха, и стал говорить. Рассказал он, конечно, мало – что он мог рассказать? – но что знал, сказал. Монах выглядел довольным, посоветовал хранить молчание и впредь поосторожней относиться к подобным знакомствам, а через день, к невероятному облегчению Ланса, оставил заведение под жестяной Луной.
…Дверь натужно скрипнула пружиной и гулко хлопнула, впуская ветреный порыв дождя и низкорослого хромого человека с посохом, наглухо закутанного в мокрый клетчатый плащ. Из-под низко надвинутого капюшона даже глаз не было видно. Посетители, как это обычно бывает, скользнули взглядами в сторону вошедшего и вернулись к своим деловым и досужим разговорам, но потом, один за одним, почему-то опять на него уставились. Что-то в нём неуловимо привлекало внимание, вызывало если не страх, то недоумение и безотчётную тревогу. В корчме медленно, но верно воцарялась тишина, пока, наконец, не воцарилась совсем.
Не снимая плаща и не открывая лица, вошедший проследовал к стойке, взгромоздился на высокий табурет и упёрся локтями. Молчал. Даже не поздоровался. Лансу был виден только круглый подбородок и бескровные пухлые губы.
Кабатчик нахмурился, но заставил себя улыбнуться. Улыбка не получилась.
– Что будешь заказывать? – спросил он.
Человек провёл языком по губам.
– Пива, – глухо сказал он.
– Пива? Больше ничего?
– Ничего. Только пива.
– Хорошо, пива так пива. – Ланс намётанным взглядом окинул видавший виды плащ, истрёпанные в бахрому манжеты рукавов и растоптанные, ужасно грязные и явно чужие башмаки. Человек был весь в пыли и паутине. Его шатало. К тому же пахло от него премерзко – сыростью, тленом, кошачьей мочой, будто он неделю ночевал в подвалах и на чердаках.
– Чем будешь расплачиваться, приятель?
– А ты налей мне в долг. Я всегда плачу долги.
– Охотно верю, друг мой, – Лансам снова попытался улыбнуться. – Охотно верю. Только что-то я тебя никак не припомню. Может, у тебя есть что оставить в залог?
Не говоря ни слова, человек переложил посох из руки в руку, полез за пазуху (скривился при этом, как от боли), вынул что-то и бросил на стойку. Это «что-то» стукнуло, блеснуло, покатилось неровно, как игральная кость со свинцом, и остановилось в дюйме от кабатчиковых рук.
Сердце у Ланса ухнуло, рухнуло, помедлило и понеслось галопом.
Перед ним лежал до ужаса знакомый талер, сплющенный в серебряную пулю.
– Этого хватит? – прозвучал вопрос.
– А ва… я… ва… ше… я… – пролепетал кабатчик, бестолково двигая руками. Икнул и наконец выдал что-то осмысленное.
– А?.. – сказал он.
Человек тем временем поднял руку и медленным движением отбросил капюшон. Поднял взгляд, увидел, как у Ланса каменеют зрачки, и усмехнулся.
– Привет от Лиса, – сказал он.
Ланс икнул и сломал карандаш.
– Поздно, – сказал человек.
А затем сунул два пальца в зубы и пронзительно свистнул: «Гей-гоп!»
Двери, окна, даже, кажется, каминная труба – всё разом распахнулось, явив легион пищащих крыс, зверей и мелких бесов. Они метались, прыгали, орали и гремели ожерельями костей, привязанными к поясам, бросались мокрым снегом, собственным дерьмом, углями из камина. Всё это смерчем пронеслось по маленькой корчме, закручивая столы и посетителей. Они срывали занавески и швыряли по полу солому, били стёкла и посуду, мочились в камин, пооткрывали все пивные краны, даже приволокли откуда-то подушку или две и порвали их пополам. На кухне визжали поварихи и посудомойки. Кабак наполнился криками, беготнёй и кружащимися перьями, ополоумевшие от страха люди не знали, куда деваться, кидались в окна и, наконец, сталкиваясь в дверях, бросились наружу и сгинули в темноте ночных проулков, преследуемые по пятам бесовским воинством. В корчме остался только Ланс. Закутанный в плащ человек исчез, и если б не чудовищный разгром, Ланс мог бы подумать, что всё это ему привиделось. Он посмотрел на обломки карандаша в ладони, осел на табурет и спрятал лицо в руках.
Погром в переулке Луны не остался горожанами незамеченным. Разговоров хватило на целую неделю. Свидетели охотно и много рассказывали о произошедшем всем желающим, а те ахали и ставили им пива. Через несколько дней всё в рассказах так перепуталось, а масштабы бедствия так раздулись, что все в Лиссе свято уверовали, будто в кабаке случился маленький апокалипсис.
А потом началось. Примерно две недели город лихорадило – то тут, то там, в корчмах и портовых тавернах, на постоялых дворах и в мануфактурных лавках, в весёлых домах и в конторах менял появлялся маленький, неряшливый, закутанный в старый плед человек, нетвёрдо стоявший на ногах, а вслед за этим в дом врывались полчища ужасных, неправдоподобных существ и учиняли форменное разрушение. И везде, на стене или где-то ещё, после них оставался – углём или мелом – рисунок лисы. Ни разу никого из них не удалось поймать. И нападала эта шайка не на всё подряд, а будто выбирала, следуя какой-то схеме. Частенько бывало так, что одно заведение подвергалось набегу, а другое такое же, рядом – нет. Особенно досталось «Синей Сойке» – там дебоширы пошумели так, что провалилась крыша и обрушилась стена. Реже всего трогали жидовкие трактиры, но когда кто-то попробовал вякнуть, что раз так, они и виноваты, а значит, бей пархатых, крикуна на следующий день нашли в канаве с разбитой мордой, без памяти и с изображением лисы на заднице.
А спустя примерно месяц или два всё это кончилось так же неожиданно, как началось.
Обеспокоенная, наконец зашевелилась церковь. Было начато несколько громких процессов. Кого-то сожгли. Кабак «Под Луной» как зачинщик и первая жертва безобразия, естественно, не остался без внимания. Приходили проверяющие из магистрата и священники. Георга Лансама забрали, чтобы допросить (секвестр имущества автоматически последовал). Кабатчик пропадал не меньше месяца, потерял почти все деньги на пожертвованиях, стал хромать от нескончаемых молитв, три года был вынужден носить позорящее sanbenito с шафранным крестом на груди и только чудом не лишился жизни и лицензии. Пришлось даже привлечь сторонний капитал, чтоб возродить былое дело и нанять прислугу и кухарок – старые наотрез отказались возвращаться. Но Ланс не жаловался, он понимал, что счастливо отделался: в ходе следствия было признано, что трактирщик был в этом деле пострадавшей стороной, но пострадал через свой слабый дух и недостаточную веру. Приговор был чрезвычайно мягок – еженедельное бичевание в течение трёх лет и епитимья из разряда confusibles[189], но и только. Многие тысячи повешенных, сожжённых, утопленных, закопанных живьём и сосланных на галеры еретиков могли лишь мечтать о такой участи.
Хоть самое страшное было позади, Ланс с содроганием вспоминал вопросы инквизитора, с виду равнодушные, на деле весьма дотошные и въедливые. Священник, проводивший допрос, был сер, чахоточен и постоянно кашлял. «У этого дьявола был хвост?» – спрашивал он. «У какого дьявола?» – простодушно переспрашивал в ответ Георг. «Запишите, – тотчас распоряжался тот: – Подозреваемый утверждает, что встречался с посланцами ада неоднократно». «Что вы! Что вы! – в ужасе кричал Ланс, холодея спиной. – Да никогда такого не было, клянусь святым крестом! Какой ад, какие посланцы?! Просто, видите ли, святой отец, я не уверен, что тот человек и вправду был дьяволом…»
Судья поднимал на него свои стылые рыбьи глаза, и равнодушный голос звучал опять:
«На чём основана такая неуверенность?»
Георг терялся.
«Ну, э-э… Мне просто не с чем сравнивать! Вы же понимаете, если я никогда до этого не видел дьявола живьём, как мне узнать, что это он?»
«Вы встречались раньше с травником по кличке Лис, Жуга, Фухсбельге, Фламме, Фламбо, Фламменхаар, Фойерверман, Фойербарб, Фойерцуг[190]