«Молодец, Кукушка. Не бойся. Иди».
Ялка двинула себя вперёд.
«Это ты, Жуга?»
«Уже не я».
«А кто же?!»
Из света, из тумана и темноты соткалось лицо травника, то ли огромное, но далёкое, то ли близкое, обычного размера. Чувство перспективы потерялось напрочь.
«Это трудно объяснить, кто я теперь. Память? Разум? Душа? Я не знаю. Очень скоро часть меня умрёт, другая часть уснёт, а третья… я не знаю, что случится с третьей. Моё тело горит там, в нашем прежнем мире. Но ты можешь не спешить: здесь время течёт по-другому».
«Как по-другому?»
«Так, как этого захочешь ты».
Ялка огляделась. Остатки серой мглы таяли под её взором, всюду проступала темнота, расцвеченная звёздами, кометами, светящимся туманом, блуждающими огоньками, тенями и сполохами.
«Где я? Что это за место?»
«Это Бездна, Кукушка. Изначальное Ничто. Драконовы сны. Место, где рождаются миры, а также люди, мысли и слова. Я не смогу тебе как следует объяснить, я сам до конца этого не понимаю. Но она есть. И мы здесь. Ты и я».
«А где мой мир, моя страна?»
«Захоти – увидишь. Только приготовься: это будет страшно».
«Почему?»
«Потому, что люди не умеют жить без страха».
Ялка внутренне напряглась. «Хочу увидеть!» – полыхнуло в голове, и в следующий миг холодный вихрь подхватил её и понёс вперёд и вниз.
И страшное зрелище предстало перед ней.
Небо, земля, море были заполнены толпами людей: мужчины, женщины, дети работали, бродили, плыли, мечтали. Их баюкало море, их несла земля. Они копошились, точно угри в корзине. И море вздымалось под небеса, неся на своей пене бесчисленное множество кораблей, мачты и снасти которых сталкивались, скрещивались, ломались, разбивались, следуя порывистым движениям воды. И бой на море и на земле был ужасен. Лил кровавый дождь. Корабли были изрублены топорами, разбиты выстрелами из пушек и ружей. Обломки их носились по воздуху среди порохового дыма. На земле сталкивались армии, подобно медным стенам. Города, деревни, поля горели среди криков и слёз. Высокие колокольни гордыми очертаниями вздымали своё каменное кружево среди огня, потом рушились с грохотом, точно срубленные дубы. Многочисленные чёрные всадники, словно муравьи, разбившись на тесные кучки, с мечом в одной руке и пистолетом в другой, избивали мужчин, женщин, детей. Некоторые из них, пробив проруби, топили в них живыми стариков; другие отрезали груди у женщин и посыпали их раны перцем, третьи вешали детей на трубах. Устав убивать, они насиловали девушек или женщин, пьянствовали, играли в кости и, засунув руки в груды золота, – плод грабежа, копошились в них окровавленными пальцами.
Ялку переполнил ужас, но она не могла отвести взор от этой картины.
«Что это?»
«Это твоя земля, Кукушка, твоя страна. Это то, что с ней случилось».
Вихрь сомкнулся, горизонт стал суживаться, наконец из множества костров остался лишь один, у осаждённого города, который медленно, но верно поглощала вода. Пламя замерло на колотых поленьях. Ялка видела фигуру травника и будто не видела. Не думала об этом. Не хотела видеть. Ялка ощутила боль, неясное томление, не как в обычной жизни, в груди, а другое, в мыслях – острое томление бессилия. Она заплакала бы, если б могла.
«Зачем ты им это позволил? Зачем?»
«Не думай обо мне, Кукушка. Думай о другом. Я скоро распадусь. Исчезну. Вся моя Сила хлынет в тебя. Не растрать её зря».
«Но ты сам… ты же сгоришь! Ведь ты же можешь это изменить!»
«Нет, не могу. Я лишь мужчина, я могу только отдать эту Силу тебе. Что делать с ней – решай сама. Наш мир перед тобой: спаси его, насколько это можно».
«А ты как же?!»
«Обо мне не думай: если я чего-то стою в этом мире для тебя и если у тебя получится, я буду там. Ведь я не человек – мне суждено было стать лисом. Лисом осени. А я не стал».
«Но почему? Зачем ты стал таким, как мы? Зачем я встретила тебя? Зачем, зачем?»
«Наверное, потому, что у меня был выбор. Возможно, так было надо. Может, я просто хотел большего. Может, я надеялся найти такую, как ты. А раз так, делай своё дело, Кукушка. Делай своё дело».
«Я… я не знаю как! Я не умею!»
«Делай, что умеешь. Ведь что-то ты умеешь делать в этой жизни?»
«Я умею… я умею…»
Ялка растерялась. В считаные мгновенья перед нею пронеслась вся её жизнь от колыбели до сего момента – детство, отрочество, гибель матери, семья, работа, дом, скитания… Она не могла остановиться и сделать выбор, ей казалось, что она всё умеет или не умеет одинаково. И вдруг её осенило:
«Я умею вязать! Прясть и вязать!»
Травник ощерился лисьей ухмылкой.
«Так пряди и вяжи! – сказал он. – Распусти этот мир и свяжи его заново! Хотя бы часть, хотя бы сколько сможешь! Торопись, я больше не могу… О дьявол, нет, только не это! Берегись!»
И в этот миг из темноты, как чёртик из коробочки, возникла тёмная фигура.
«Прочь, девчонка! – рявкнула она так, что эхо отдалось на всю вселенную. – Он мой! Я ждал этой минуты столько лет, не вставай у меня на пути!»
«Андерсон, – констатировал травник. – Или правильней сказать: Ян Лейденский».
Фигура разрослась, обрела очертания и глубину.
«Молчи, несчастный! Ты – ничто. Жалкий недобог, дух места, мелкий зверь сезона между летом и зимой! Не слушай его, девочка, уйди с дороги и вернись назад, или я пройду по вашим головам, растопчу вас, как букашек. Ты слишком слаба, этот путь не для тебя. Мне нужна эта Сила, которую он скопил по глупости и недоразумению, нужна ради великой цели, а не ради вашей глупой и ненужной переделки!».
«Твоя цель – безумие и смерть», – возразил травник. Лицо его колыхалось и плавилось, словно с него опадали маски – человек, лис, опять человек. Ялка не успевала следить за его преображениями. В то же время ей казалось, что оно становится прозрачнее, будто травник распылялся в звёздной глубине.
«Что ты знаешь о безумии и смерти! – рассмеялась чёрная фигура. – Я проходил этой дорогой и пройду ещё, и не тебе меня останавливать. Ты даже не прошёл магического посвящения, не сотворил положенного ритуала, не сподобился отдать стихиям требуемые жертвы! Необученная девочка с потугами на магию, твоя нелепая Мария Магдалена, и два мальчишки, из которых один – Запал, другой – Громоотвод, – вот всё, что у тебя есть. Все вы – ничто против меня, прошедшего все испытания, воспарившего на крыльях огня и вернувшегося назад! С дороги, глупая девчонка! С дороги, или я…»
«Ложь», – спокойно парировал Жуга, и Ян Проклятый осёкся и умолк, поскольку рядом с травником возникли трое: высокий плечистый северянин с секирой, привязанной к руке, худая дева с птичьими чертами и долговязая фигура в чёрном.
«Я вода», – сказал Яльмар Эльдьяурссон, делая шаг вперёд.
«Я воздух», – произнесла Альбина, Зерги, Белая Стрела, и усмехнулась.
«Я земля», – глухо выдавил Золтан Хагг.
«Я огонь», – закончил Жуга.
«Жертвы приняты», – сказал кто-то. Ялке показалось, этот голос ей знаком, она почти успела вспомнить, где и когда она его слышала, но тут вдруг Андерсон закричал, схватился за горло и стал стремительно съёживаться, как пузырь, из которого выпустили воздух. Четверо остались стоять, а из тьмы, как из гончарной глины, вылепилось новое лицо: беловолосый человек со взглядом бешеной собаки. Он посмотрел на девушку, на травника, чуть дольше задержался на фигуре арбалетчицы, прорычал: «Спешите! Не могу его долго держать!» – и исчез. А Ялка, словно наяву, увидела картину, как на земле, где-то в окрестностях Лейдена, господина Андерсона разыскал и взял за горло белый волк. Но эта маленькая схватка так стремительно ушла из поля зрения, что растворилась в тысячах других.
А травник улыбнулся ей в последний раз, махнул рукою, и все четверо исчезли.
Ялка осталась одна.
И тотчас, словно рухнули невидимые шлюзы, в девушку ворвалась Сила – дикий, потрясающий естество и разум пламенеющий поток, поющая струна, кудель мироздания. Ялка попыталась преградить ей дорогу, ухватить и поглотить как можно больше этих струй, но сияющий поток сакральной бешеной энергии бил, ослеплял, расплёскивался, обтекал её со всех сторон. Девушка хватала, сколько могла удержать, представляя и желая, чтобы он обрёл желаемую форму, и чувствовала, как ветхая ткань бытия стала расползаться у неё в руках, стираясь, исчезая, сматываясь в серые клубки тумана, первозданного ничто – а это было ей знакомо, ох как это было ей знакомо! И постепенно, по чуть-чуть, она почувствовала, что у неё стало получаться.
«Господь всеблагий, – думала она, – раз так, пусть это будет просто пряжа, та божественная пряжа, из которой норны вьют свои нити, из которой было соткано всё сущее Тобой, Великий Ткач… Но Ты же знаешь – люди злы, завистливы, трусливы, и они порвали эту дивную божественную ткань, проели в ней прорехи, словно моль, и в этих тёмных пятнах расплодилось Зло. Позволь, я буду у Тебя в помощницах, позволь заделать эти дыры в меру слабых женских сил. Я сделаю не так, как Ты, я сделаю, быть может, хуже для одних и лучше для других, но я вмешаюсь, потому что нельзя не вмешаться, нельзя оставлять всё как есть, ибо мы растим в себе такую разъедающую нечисть, что наш мир вот-вот скользнёт обратно в никуда, и будут Страшный суд и кони Апокалипсиса, и последнее сражение, в котором будут только проигравшие… А я всего лишь женщина, слабая женщина, поэтому я исправляю только то, что я могу, я сделаю свою маленькую вселенную внутри Твоей большой, а остальное сделает другой или другая. Пусть же будет так! Пусть будет так!»
Так думала она, свивая петли бытия на спицах времени усталыми пальцами, а пальцев у неё сейчас, наверно, было миллион, если не больше. Она была горном и печью, прялкой и станком, мельницей и верфью мироздания. Она плела другую, новую историю, исхода которой не знала, видела осколки прошлого и тени будущего, отражения реальности, которых нет, но в них уже не было места инквизиции и страху, там её страна надолго останется свободной и независимой. Пусть это случится не сразу и будет не всегда, но у человека есть свои пределы. Время не имело значения. Она старалась ничего не упустить, хотя и знала, что непременно ч