– А середина, это, конечно, люди, – хмыкнул Жуга.
– Не смейся. Мы… отличаемся. Я даже не могу сказать сразу, чем. Нам нужно меньше еды, мы не боимся холода и не болеем. Наша жизнь не бесконечна, но длинна. Мы не нуждаемся в жилище, наш дом – холмы, леса и горы. Мы можем чувствовать, что думают другие, пользоваться магией. Мы гибкие в телах и в мыслях, холодные, текучие, как воздух и вода. Вот гномы, те наоборот – огонь и камень, заскорузлые и крепкие. Они не очень ловкие и плохо видят, их главное преимущество – сила. Даже из оружия они выбирают что потяжелее, чтоб наверняка – топор, булаву, чекан, а в бою надеются больше на доспех, а доспехи у них ты сам видел, какие. А люди… Вы как бы между этими и теми. Вспыльчивые, как огонь, упёртые в свою гордыню и вместе с этим эфемерные, как бабочки-подёнки.
– Ну, наговорил. Не знаешь прямо, смеяться или плакать.
– Сам напросился… О чём ты хочешь, чтобы я ещё рассказал?
– Ну хотя бы о времени. Как вы его измеряете?
– Ну, это не расскажешь так сразу. Мы делим год на пять месяцев, по семьдесят три дня каждый. Первый – Ард Анденвил, месяц Возрождения Земли. Это ваш март, апрель и большая часть мая. Второй – Бэл Тайен, или «Цветение цветов», вбирает ваш июнь, июль, а также по чуть-чуть из августа и мая. Потом идёт Аитам Тэйд – «Сбор Осени», ну, это август, весь сентябрь и начало ноября. Затем – Ис’са Феайннэ – месяц Холодного Солнца и, наконец, Ард Таэд – месяц Смерти. Раз в год, в короткий день зимы мы пляшем Танец Девственного Круга, и год приходит к повороту, а раз в четыре года летом наступает День Забытых Дней, и это тоже праздник. А в остальном всё так же, как у вас. В конце концов, люди многое переняли у эльфов. Например, часы.
– И в самом деле, сразу не поймёшь, – признал Жуга.
С носа корабля доносилось заунывное гудение: меховой мешок Рой-Роя на поверку оказался старенькой волынкой, на которой тот играл с большим старанием и несколько меньшим умением. Мелодия называлась «Бравые шотландцы». Кроме неё Рой умел играть ещё походный марш «То Кемпбелы идут, ура, ура!» и пару-тройку песенок – «Тёмный остров», «Девушки Ирландии» и ещё одну, со странным названием «Косоглазая Мэри».
– Это ещё что! – говорил обычно он, когда заканчивал играть. – Вот у нас в горах, когда большие игры, такие состязания бывают! Случается, пиброхи падают без сил. Вот там – да-а, там такое услышать можно…
Если судить по его рассказам, игры горцев в королевстве скоттов были довольно странным состязанием, где были бег, бросание бревна и камня (в том числе в высоту), стрельба из лука, перетягивание каната, игра на волынке и танцы. И не стоило думать, будто игра на волынке и танцы были просто для «отмазки» – по утверждениям Роя, именно волынщики – пиброхи получали самые большие денежные вознаграждения. Травник иногда думал, не эта ли награда заставила скупого Роя научиться играть на волынке. А учиться, судя по всему, ему предстояло ещё долго. Впрочем, как сострил однажды Хельг, Рой и сейчас мог прилично зарабатывать, если бы люди додумались платить, чтобы он замолчал. Однако в море, за неимением других развлечений, волынка ему сходила с рук. Моряки иногда даже сами просили Роя что-нибудь сыграть.
– Повезло, нечего сказать, – недовольно бурчал Яльмар. – Все уши продудел своей волынкой, горец полоумный. Угораздило меня из всех моряков подобрать именно этого, с его козлиным мешком!
Жуга улыбнулся своим мыслям, потом нахмурился, припоминая названия эльфийских времён года, вызывающие смутный отголосок узнавания, и вдруг вскинул голову. Рыжие волосы взметнулись.
– Послушай. Мы тогда не знали, не смогли узнать… Ты можешь мне сейчас сказать, как тебя зовут? То есть, на самом деле?
Тил напрягся, выпрямился в струнку. Раскосые глаза его сощурились. Жуга поймал себя на мысли, что если его собственное отражение намекало на сходство с лисой, то в лице Тила проглядывало что-то кошачье.
– Что в имени тебе моём? Разве это важно?
– Может, и нет, но мне кажется, это может помочь.
Тил закрыл глаза, будто припоминая. Потом открыл их. Посмотрел на травника.
– Имя мне, – с удивлением сказал, помедлив, он: – Аитамьен Феайннамэ ас Фаулэ э-Лаик.
Имя сорвалось с губ эльфа, словно первая строка стихотворения. Язык звучал отчётливо, без лишних пауз и длиннот, певучий, звонкий, как весенняя капель. Дракошка встрепенулся и завертел головой, будто услыхав знакомые слова.
– Аитамьен Феайннамэ ас Фаулэ э-Лаик… – повторил Жуга. – Красиво. Но это ведь, наверное, что-то значит?
– Да. На языке людей – «Осенний солнца луч в листве зелёной».
Сердце травника замерло, потом пустилось в галоп. Он сжал кулаки.
– Ах, Олле, – пробормотал он, – как мне надоели твои загадки… Почему ты до сих пор молчал?
Телли выглядел смущённым и растерянным.
– Да это… Понимаешь, я об этом совершенно не задумывался! И потом, какой дурак будет играться со своим именем, переводить его и всё такое прочее?
– Ключ… – нахмурился Жуга. – Последняя строка, ты помнишь: «Конец игры настанет, где кипит Драконов Ключ»? Яльмар!
– Что? – приподнял голову тот. – Чего вам?
– В этой самой Исландии есть горячие ключи?
– Горячие ключи? – варяг сел и поскрёб между лопатками. – Конечно. Там кое-где земля кипит, не говоря уж о воде. А что случилось?
Воцарилось молчание.
– Огонь, – сказал Жуга. – Тепло. Он ищет огонь. Вот почему Исландия.
– Проснись, Жуга! Проснись! Открой глаза!
Весёлый звонкий крик вырвал травника из лабиринта сна; Жуга вскочил и суматошно заоглядывался. День выдался невероятно ясным и холодным.
– Что стряслось?
– Нарвалы за бортом! Взгляни, какая красота!
Кнорр мчался полным ходом, а рядом с ним, скользя размытыми тенями, в воде неслись пятнистые тела. Выставив витые костяные пики, единороги моря мерили собой пространство вод, не зная устали и страха. Держались они у самой поверхности, изредка выпрыгивая в воздух. Их было десять или двадцать, и движения их были так легки и грациозны, что сердце травника невольно застучало чаще и сильнее, наполняясь удивлением и восторгом.
– Видал? – Яльмар весело осклабился. – На суше ты такого не увидишь!
Травник ухватился за фальшборт. Вдруг закружилась голова.
– Они всегда могут плыть так быстро?
– Шутишь? Обычно они плывут вдвое быстрее, а сейчас просто играются. Наш кнорр для них – ничто. Игрушка, тихоход.
– Ты говорил, что вы охотились на них. Но как можно убивать… такое?
– Да брось, – отмахнулся Яльмар, – это просто рыбы.
– Нарвалы не рыбы, – бесцветным голосом сказал Кай. – У них гладкая шкура и тёплая кровь.
Травник вздрогнул – это были первые его слова за три дня полного молчания. Однако продолжения не последовало, Кай умолк.
– Не рыбы, так всё едино звери, – кивнул Яльмар. – Какая разница? Не красивее оленя. Жрать захочешь, ещё не то сделаешь.
Нарвалы провожали судно с полчаса, затем ушли на глубину и больше не вернулись, лишь далеко на востоке Жуга различил мелькающие на поверхности тела. Впервые травник вспомнил про Эйнара: если дельфины хоть немного походили на единорогов, не было ничего удивительного в том, что маг захотел стать одним из них.
Кай тоже проводил их задумчивым взглядом. Жуга помедлил и нерешительно шагнул к нему.
Остановился.
Он чувствовал: что-то неправильно. Что-то ужасающе неправильно. Чувствовал, но не мог понять, что и почему. Вдруг вспомнились слова Гертруды: «Я вижу, что случилось, но это не значит, что я понимаю».
«Он мой враг, – подумал травник, глядя на его прямую, как струна, обтянутую чёрной курткой спину. – Он лис, и он на стороне врага. Но ведь я знаю, что он хочет мне добра. И этим причиняет боль. Себе и мне. Я тоже хотел как лучше, а сделал всё не так. Как это может быть? Зачем? Мы управляем этой игрой или игра играет нами? Умный игрок заботится о своих фигурах. А не умный? Мы можем попробовать разломать доску, можем настучать Рику по башке или что-то в этом роде, но, наверное, это уже ничего не изменит. Игра это не фишки, не фигурки, это уже мы. Что сказать, чтобы всё исправить? Слово, яд и пламя, я опять не знаю нужных слов! Как свист – движенье воздуха, как и слова – движенье мысли, Герта была права. Яд и пламя, что за наважденье! – я уже думаю о ней так, будто она умерла!»
– Чего ты пялишься мне в спину, словно ворон? – внезапно, не оборачиваясь, глухо бросил Кай. Жуга вздрогнул – он никак не ожидал, что тот угадает его приближение. Сглотнул.
– Ты… теперь совсем не хочешь со мной говорить?
Кай не ответил. Молчание затягивалось. Жуга почувствовал, что должен что-то сделать, как-то его поддержать, дать понять, что он не брошен, не один. Он подошёл ближе, ободряюще положил ему руку на плечо. Тот обернулся резко и порывисто. В посадке головы, в том, как сверкнули глаза из-под короткой чёлки, проглянула прежняя Герта.
Проглянула и тотчас исчезла.
– Нам надо поговорить.
– Нам не надо говорить.
Жуга всмотрелся ему в глаза.
– Что происходит, Кай? Зачем ты замыкаешься в себе? Я сделал плохо?
Тот долго молчал, прежде чем ответить.
– Я… Нет, не в этом дело, – он бестолково повёл руками. – Я должен разобраться. Понять, что со мной. Видишь ли, всё так нелепо. Я не могу понять, что происходит. Иногда я чувствую себя так, словно спрятался или надел маску. А иногда – будто, наоборот, снял её.
– Послушай, Герта…
– Не называй меня так! – Кай сжал кулаки, лицо его исказилось, как от боли. Казалось, он сейчас расплачется. – Не надо. Я… Извини, я не хочу сейчас об этом говорить.
Жуга нахмурился.
– Мне кажется, я понимаю тебя. Мне тоже приходилось забывать своё имя. Это… – он задумался, подбирая слово. – Это странно. Да, это странно. Но к этому можно привыкнуть.
– Дело не в имени.
– А в чём?
– Не знаю, в чём! Я чувствую себя так, будто я на лезвии ножа. Каждый шаг режет ноги.