– Тс-с! Тише, – сказал он. – Ещё не время обниматься.
По спине у Вильяма забегали мурашки. Этого не могло быть. Пускай канатоходец сидел сейчас перед ним, но Вильям сам, своими глазами видел, как его поразила стрела. Этого не могло быть, потому что этого не может быть.
– Ты не Олле, – выдавил он шёпотом. Провёл ладонью по глазам. – Олле мёртв. Должно быть, я уснул и совесть мучает меня ужасным сном…
– Ну, так уж и ужасным! – виденье снова усмехнулось и забросило ногу на ногу. – А впрочем, тебе ли бояться видений, поэт?
– Так ты мне снишься или ты настоящий?
– Я настоящий, но я снюсь. Ты же сам прозвал меня Смотрителем Снов. Или уже забыл? Тогда тебе придётся вспомнить всё, дружище. То, как мы держали оборону и как ты выстрелил в меня из арбалета.
– Я не хотел!
– Я знаю, – Олле погрустнел. – И не держу на тебя зла.
– Что… – Вильям облизал пересохшие губы, – что она сделала с тобой?
– Стрела? Не знаю, – акробат уклончиво пожал плечами. – Я плохо помню тот момент. Только с тех пор я являюсь, если очень захотеть, во сне. Сказать вернее, перед сном. В другое время я… э-ээ… в другом месте.
– Так я не сплю? – опешил бард.
– Хочешь потрогать?
Олле протянул Вильяму руку. Поколебавшись, тот коснулся её и убедился, что приятель вполне материален, по крайней мере, сейчас. Олле, однако, быстро отстранился.
– Ты, наверное, есть хочешь, – неловко сказал Вильям и принялся развязывать мешок. – Я сейчас.
– Спасибо, – вежливо, но твёрдо отказался тот. – Я не ем теперь. Один раз я попробовал выпить вина, но это оказалось так противно, что больше мне не хочется.
– Зачем ты пришёл?
– Не знаю. Просто захотелось. Ты всё время укорял себя, и я подумал: вдруг тебе от моего прихода станет легче? Тебе ведь стало легче?
Вильям кивнул, но не очень уверенно. Покосился на спящих.
– Разбудить Нору?
– Не надо, – канатоходец помотал головой. – Я не хочу. Мне многое хотелось ей сказать, когда я был живым, а сейчас я просто – маленький Олле, Смотритель Снов. Я позаботился, чтобы её не мучили кошмары.
– Как странно, – произнёс Вильям. – Вот я сижу и разговариваю с призраком, который как бы и не призрак. Ты знаешь, Олле, я всегда хотел узнать… на что она похожа, смерть? Что там, за дверью?
– О, – Олле усмехнулся. – Смерть… Смерть приходит к человеку в образе самого желанного, самого красивого существа в мире, ибо как иначе объяснить, что люди следуют за ней, когда она приходит, а некоторые и вовсе ждут её? Младенцу она является как мать, подростку – словно лучший друг, супруги, жившие вместе долго и счастливо, часто приходят один за другим. Не потому ли самые прекрасные видения приходят к нам во сне, ведь что такое сон, как не младший брат смерти? – он посмотрел на Рика, свернувшегося между травником и Телли, и после паузы закончил: – И кто знает, может, весь этот мир – всего лишь сон какого-нибудь старого усталого дракона?
– Что ты имел в виду?
Ответа не последовало.
– Олле? – Вильям поднял голову и торопливо огляделся. – Олле!
Олле исчез, на бревне никого не было. Головни догорели до седого пепла, кострище запеклось, как глиняная миска. Было холодно и тихо. С неба сыпалась снежная крупа.
Жуга приподнял голову.
– Чего шумишь? – осведомился он. – Случилось что?
Ещё вчера Жуга прорезал в своём одеяле дыру и теперь, просунув в неё голову, надел его как плащ и подошёл к костру. Подбросил сушняка, раздул огонь и опустился рядом с бардом.
– Кто приходил? – спросил он.
Вилли вздрогнул и поёжился.
– Никто.
– Будет лучше, если ты расскажешь. Я слышал, как ты с кем-то разговаривал. Кто это был?
– Я ж говорю: никто. Мне сон приснил…
Вильям опустил глаза и осёкся: снег возле бревна был истоптан знакомыми следами мягких башмаков на рубчатой подошве – именно такие предпочитал канатоходец.
Травник тоже их заметил.
– Олле? – спросил он.
– Олле, – обречённо кивнул Вильям.
Жуга уселся поудобнее и запахнул одеяло.
– Ну, что ж… Рассказывай.
Холодная вода заколыхалась, тронутая тонким лезвием, сомкнулась без следа; белый островок мыльной пены закачался на маленьких волнах, растаял и исчез. Поверхность старого пруда вновь сделалась чистой и неподвижной. Несколько мгновений Жуга критически рассматривал своё отражение, затем вздохнул и принялся соскабливать с лица щетину. Бритва шла туго, с противным хрустом – как он ни пытался, наточить её как следует не получилось. Кривясь и надувая щёки, травник кое-как выбрил пол-лица и верхнюю губу, когда за его спиной послышались шаги и тень возникла над обрывом. Отразилась в зеркале пруда. Жуга не обернулся: в этом не было нужды – эти шаги он узнал бы из тысячи.
– Зачем ты бреешь бороду? – спросила Нора.
Травник задержал движение руки, затем и вовсе опустил её. Повернул голову. Ничего не сказал.
– Телли, наверное, сказал, что тебя ищут? – Поколебавшись, Нора спрыгнула к воде. – Ведь не может быть, чтоб не сказал.
Жуга молча сполоснул бритву; та плеснула, как водяное животное. Мыльные разводы поплыли по воде.
– Мне осточертела эта метёлка, – проговорил он наконец.
– Тебя узнают.
– Наплевать.
Повисла пауза. Нора села рядом, провела ладонью по воде, коснулась илистого дна. Муть заклубилась бурым облачком. Мыльная пена на щеке у травника медленно засыхала.
– Ты мало изменился.
– Да? – хмыкнул травник. – Приятно слышать.
Лицо его было лишено всяческого выражения.
– Где твой меч? Ты им уже не бреешься?
– Нет.
– Ты не спал сегодня ночью, – произнесла негромко девушка и пояснила свою мысль: – У тебя круги под глазами.
– Обычное дело, – пожал плечами тот. – Мне всегда не спится, если что-то наперекосяк, ты же знаешь.
– Знаю.
– Послушай, Линора, – травник отодвинулся от воды и со щелчком сложил бритву, – чего ты хочешь? Ты не захотела идти со мной, когда это мне было нужно, так зачем этот разговор?
– Я не уходила! Это ты ушёл! – Нора поджала губы. – Что мне было делать? Что?
– Я же объяснял тебе…
– Я слышала твои объяснения! – фыркнула та. – Чушь и чепуха! Мог бы придумать причину получше! Он, видите ли, ушёл «искать себя»!.. А обо мне ты подумал? Сначала я и вправду ждала, а потом подумала: чего ради? Он шляется бог знает где и с кем, а я сиди, как дура?! Тебе не понять, как это больно и обидно – всё время гадать: вернётся – не вернётся? Я научилась без тебя, нашла новых друзей, и вот, когда я уже почти забыла всё, снова появляешься ты и всё начинается сначала! Из-за этого мальчишки, из-за этого дракона… из-за тебя я потеряла всё…
– Всё?! – вскинулся травник. В голосе его было столько удивления, что Нора поперхнулась и умолкла. – Что ты потеряла? Фургон, полудохлая кляча и ворох блохастых шкур – это и есть твоё «всё»?
Девушка молчала.
– Я тоже много потерял, – продолжил Жуга после паузы, – дом в городе, работу и полгода жизни, не говоря уже о тебе, но я и не думаю винить в этом тебя или мальчишку. Так что давай не будем хвастаться друг перед другом своими… потерями. Дракон – это совсем не то, что ты думаешь. Да и Телли, пожалуй, тоже.
– Вы все безумны, – медленно сказала Нора, – ты и твой Телли с его драконом. А теперь и Арнольд с Вильямом сдвинулись. Из-за вас Олле погиб, а вам всё равно, будто не человека убили, а куклу в балагане!
– Олле? – травник нахмурился. – Олле – не кукла. Помяни моё слово, он ещё доставит нам хлопот.
Линора с подозреньем покосилась на Жугу.
– Олле… доставит… Что ты имеешь в виду?
– Потом объясню, – уклончиво ответил травник.
И умолк.
Волосы его выбились из-под ремешка, на худом загорелом лице лихорадочно блестели глаза. Сейчас, с вихрами недобритых бакенбард, он ещё больше походил на рассерженного лиса. Не хватало только пары острых ушек.
– Я вернулся за тобой, – проговорил он. – Я искал тебя и не нашёл. Потом мне сказали, что ты нашла другого. Знаешь, я уже привык, что меня всё время предают. Мне только хотелось спросить тебя, почему ты так поступила со мной, а потом один умный человек сказал мне: «Не спрашивай у женщин, почему».
– Узнаю Золтана, – хмыкнула та.
– Четыре месяца – не столь большой срок, – проигнорировав реплику Норы, продолжал Жуга, – но тебе хватило, чтоб меня забыть. А я всё равно искал тебя. Я впал в какое-то исступленье. Знаешь, наверное, тебе повезло, что я тогда тебя не встретил. Я хотел понять, что произошло, но я, должно быть, потерял разум. Я хотел превратить твою жизнь в кошмар, стать твоим… твоим личным чудовищем, которое преследовало бы тебя и только тебя, всегда и везде.
– Почему? – тихо спросила она.
– Потому что любовь – не только право, но и обязанность, потому что должна быть на этом свете хоть какая-то справедливость. Потому что нельзя вымогать то, что даётся даром! – рявкнул травник и почувствовал, что в горячке хватил через край – девушка сжалась, как от удара, лицо её помрачнело. – И даже если ты заставила себя забыть, – закончил он, – тебе придётся рано или поздно вспомнить всё.
Травник поморщился, посмотрел на зажатую в кулаке бритву, вздохнул, смочил водой засохшую коросту на щеках и снова принялся за бритьё. Линоре казалось, что щека под бородой, там, где была щетина, будет белая, но когда Жуга закончил, она поняла, что ошиблась – загар лёг задолго до того, как отросла борода.
– Где ты успел так загореть?
Травник ответил не сразу, а когда ответил, голос его звучал спокойно и почти безразлично.
– Там, где я был, время текло медленно. Там только солнце, горячий ветер и песок… песок… – он потряс головой. – Целое море песка. Временами мне казалось, будто я попал в огромные песочные часы. Я сходил с ума по ночам в ожидании завтра, а когда оно наступало, становилось ещё тяжелее. Но постепенно всё ушло.
– Я видел, как пески стирают города и скалы, – продолжал он, – и внутри у меня тоже что-то стиралось. Говоришь, тебе было больно? Мне тоже было больно, но со временем я понял, что есть вещи поважнее, чем боль. А после и боль тоже стёрлась. И не осталось ничего. И вот тогда будто спала пелена – я обнаружил, что происходит нечто странное. Это всё не случайно, здесь чувствуется умысел. И сейчас я пытаюсь понять, чей.