– Могу, – хмуро ответил Жуга. – Это рифмач.
– Кто?
– Вайда. – Травник привстал, снова сел. Провёл рукой по волосам. – Он всё-таки там, в тебе.
– Где?! – Збых почувствовал дрожь в коленках и поспешно опустился на лавку. Вспомнились тень в церкви, странные сны и прочие нелепости. Он похолодел. Рука потянулась ослабить ворот рубашки. – Здесь?! С чего ты взял?!
Жуга помотал головой.
– Даже смех, и тот его, – сдавленно сказал он. – Да… Влипли мы с тобой, друг Збых, в историю… Не знаю, что и делать теперь.
Збых помолчал.
– Это что ж, – медленно произнёс он, – во мне теперь две души, что ли? Моя и его?
– Вроде как…
– А разве так бывает?
Жуга поднял голову, усмехнулся невесело:
– Сплошь и рядом. Только не у нас, а у баб, когда они детей носят. Потому Ружена и разглядела в тебе кого-то ещё.
– Но я же… Вот чёрт! – Збых, склонив голову, с тревогой прислушался к своим ощущениям. Покосился на Жугу. – А они там того… не смешаются внутри, а?
– Не должны… – с сомнением произнёс Жуга. – А впрочем, не знаю. Лествицу я плёл с таким расчётом, чтоб чужая душа ко мне не влезла, а тебе уже после повязал… Ты, кстати говоря, в самом деле смажь-ка её салом.
– Что ж теперь делать?
Жуга пожал плечами:
– Ружена, надо думать, вернётся к завтрему, а пока… расскажи-ка мне про всех, кто в деревне вашей живёт.
– Это ещё зачем? – опешил кузнец.
Жуга вздохнул и печально посмотрел на растерянного кузнеца.
– Надо же с чего-то начинать.
Миновал полдень, когда Жуга, насадив кирку на рукоять и прихватив лопату, отправился на кладбище. Збых остался дома. В деревне было тихо и безлюдно, поселяне сидели по домам, лишь в конце улицы гомонила ребятня да суетилось на помойках вороньё. Жуга шёл быстро, не глядя по сторонам, лишь изредка, приметив тот или иной дом, замедлял шаг, вспоминая, что рассказывал кузнец об их жильцах, и меньше чем за полчаса добрался до ограды погоста.
К немалому его удивлению на кладбище уже кто-то был: на белом снегу темнел прямоугольник начатой могилы. Два дюжих мужика, покряхтывая, сосредоточенно ковыряли лопатами стылую землю. Углубились они в неё едва ли по колено. Жуга подошёл ближе и остановился у края ямы.
– Бог в помощь.
– Благодарствуем, – кивнул в ответ один из них. Второй глянул исподлобья, ничего не ответил.
– Для рифмача могила?
– Ага.
– Так ведь я вроде не просил помогать. – Жуга присел, размял в пальцах комок мёрзлой глины. Оглядел обоих. – Да и заплатить мне нечем. Давайте уж я сам.
– Это ничего, это бывает, мы ж понимаем, – сочувственно сказал первый. – Мы забесплатно. Отец Алексий просил подсобить. А третьего не надо – тут вдвоём еле развернёшься, так что иди-ка ты, мил человек, домой. А вот кирку молодец что принес, кирка это, стало быть, в самый раз сейчас будет, вот…
Разговаривать больше было не о чем, и Жуга, оставив мужикам кирку, двинулся в обратный путь, приятно озадаченный, с чего бы это поселяне сделались такими сердобольными. День клонился к вечеру, на улице похолодало, и Жуга сам не заметил, как ноги привели его к порогу деревенской корчмы. Из трубы вился уютный дымок, неподалеку в ряд стояло несколько порожних возов. Жуга помедлил в нерешительности, пощупал за пазухой тощий кошель – не осталось ли мелочи? Мелочь осталась. Он вздохнул, раскрыл дверь и вошёл.
Внутри было сумрачно и тепло. Хозяин – видимо, тот самый Андрлик – дремал возле бочек с пивом, но сразу поднял голову, заслышав, как хлопнула дверь. В углу за длинным столом трое возчиков отогревались после дороги горячим сбитнем. Справа от окна сидел угрюмый белобрысый паренёк и бесцельно глядел в заиндевелое стекло. На столе перед ним стояла нетронутая кружка с пивом. Мельком глянув в его сторону, Жуга оставил лопату подле входа и прошёл к хозяину.
– День добрый, – поздоровался тот.
– И тебе того же. – Жуга пошарил в кошельке, вынул монетку. – Сбитню налей.
Андрлик сгрёб менку, кивнул, снял с полки кружку и наполнил её из самовара густым горячим сбитнем. Жуга огляделся, облюбовал стол почище и уселся. Пригубил из кружки. Напиток оказался хоть куда – с травами, на меду, согревал руки и тёплой волной отзывался в животе. Жуга выпил уже больше половины, когда паренёк у окошка вдруг поднял голову, обвёл корчму мутным взглядом и приметил травника. Встал, подхватил кружку и направился до него. Уселся напротив и некоторое время молча рассматривал незнакомца. Поскрёб небритую шею.
– Ты, что ли, Жуга будешь? – хмуро спросил он.
– Ну я. – Жуга отпил из кружки. – А что?
Паренёк покосился на свою кружку, словно видел её впервые, вздохнул и отодвинул в сторону. Сплёл пальцы, согнул их до хруста. Потупился.
– А вот скажи, травник, – глядя в сторону, начал он, – может твоя наука помочь, когда человек человека не понимает?
Жуга нахмурился:
– Это как?
– Ну вот взять, к примеру, такой случай: парень девку любит, а она его – нет. Можно тут помочь?
– Ничем тут не поможешь. Тут или парень дурак, или девка дура… или нету здесь любви никакой, так, баловство.
Парнишка некоторое время молчал, кусая губы. Поднял взгляд.
– Ну есть же, там, зелье какое-нито, приворотное… Ведь есть же?
Жуга пожал плечами.
– Есть, конечно… да только дурь всё это. Силой человека ещё никто счастливым сделать не мог.
– Ну, так то силой! А это…
– Травы – тоже сила, – хмуро сказал Жуга, заглянул в кружку, одним глотком допил сбитень и встал. – Не дело ты затеял, парень. Колдовством тут не поможешь.
– Так значит, не дашь ничего?
– Не дам.
Паренёк глянул исподлобья, помотал головой.
– Видно, правду люди говорят, – процедил он сквозь зубы, – с рыжим да красным не связывайся. Все вы, ведуны, одним миром мазаны, что ты, что бабка Ниса. Нос все любите задирать, а как до дела дойдёт – хрен тебе. Эх… – Он махнул рукой, отвернулся да так и остался сидеть, подперев голову кулаком. Жуга хотел ещё что-нибудь сказать, но передумал, нахлобучил шляпу, подхватил лопату и направился до Збыха.
Кузнеца дома не оказалось, зато вернулась Ружена. Жуга замялся нерешительно на пороге, не зная, что сказать – к такому повороту он не был готов, но девушка сама начала разговор.
– Проходи, садись, – тяжело вздохнув, сказала она, кивая на лавку. – Поговорить с тобой хочу, пока брата нет.
Жуга опустился на скамью.
– Где он?
– Я его на улицу вытолкала – пускай до кузницы прогуляется. – Она помолчала, дрожащими пальцами теребя косу, и вдруг повернулась к Жуге.
– Жуга, скажи, ведь ты… не со зла? – В глазах её были слезы. – Всё это – не со зла?
Жуга ответил не сразу.
– Что он тебе рассказал?
– Всё… Наверное, всё. – Она спрятала лицо в ладонях и заплакала. У Жуги духу не хватило её успокаивать, и он снова промолчал. – Говорила я ему: уедем из этой деревни… – глухо слышалось сквозь рыдания. – Кузнецкое ремесло всюду уважают, не пропали бы… так ведь нет же…
– Деревня-то при чём? – с недоумением спросил Жуга. – Хорошая деревня. И люди вроде как люди… Добрые. Вон, помогли мне бесплатно.
Ружена подняла заплаканное лицо.
– Они всегда готовы помочь… если надо похоронить, – сдавленно сказала она. – Думаешь, ты первый в эту зиму приволок сюда мертвеца?!
Жуга побледнел.
– А… разве… нет?..
Расчистив заметённую дорожку, Збых растворил скрипучую дверь и некоторое время стоял на пороге, дожидаясь, пока глаза привыкнут к полумраку. В кузнице было пусто и холодно. Вода в бочке подёрнулась льдом.
Збых подошёл к очагу, поворошил холодные угли, рассеянно перебрал инструмент на верстаке. Тронул неподвижные мехи. Взялся было за молоток, но вздохнул и отложил его в сторону. Ощущение тяжести в руках было странное и незнакомое.
Он вышел и долго стоял, глядя, как опускается на деревню вечер, потом повернулся и посмотрел в другую сторону – на реку, на лес за рекой. Настроения работать не было. Он запахнул плотнее полушубок и направился вниз по тропинке, к темневшей во льду проруби.
Близилась ночь. Небо подёрнулось тёмной синевой, затем почернело совсем. Воздух был тих и прозрачен. Одна за другой высыпали звёзды. Взошла луна, посеребрив верхушки елей на том берегу, щербатой сырной головой отразилась в воде. Мягким покрывалом заискрился снег. Збых стоял недвижно, глядя на спящую зимнюю реку, чувствуя, как распирает грудь непонятный, неведомый доселе зуд. Голова томилась ожиданием слов. Он стоял и вспоминал.
…Жаркими пальцами пляшет костёр, лижет сухие вязанки. Чёрным хвостом над землёй жирный зловонный дым. Запах горелого мяса и след в пламени стихшего крика – в шуме толпы, в шуме толпы, в шуме толпы…
…Повозка старая ползёт неспешно по дороге, плетутся сонно под ярмом усталые волы. Под солнцем пыль, и потный лоб никак не остывает. Но почему так хорошо нам ехать в никуда? Нигде подолгу не сидеть, нигде не оставаться. И рядом – милое лицо и карие глаза…
…На снежной поляне вдруг голос зовущий,
В просторах снегов умирающий день.
Полночные звёзды и ветер метущий,
Погасший костёр и скользящая тень…
Збых помотал головой.
– Не моё… – прошептал он еле слышно. – Всё – не моё…
Он посмотрел на свои руки – широкие мозолистые ладони деревенского кузнеца. Пошевелил пальцами, хмыкнул. Откуда это странное чувство поющих под пальцами струн? Он же не играл никогда ни на чём, не знает даже, с какого конца за скрипку браться. И голова… Збых снова затряс головой. Слова. Слова. Накатывают, кружатся, теснятся…
– Збых!
Кузнец оглянулся. Вниз по склону бежал Жуга. Споткнулся, заскользил, упал, зарывшись носом в снег. Встал, отряхиваясь. Поднял и нахлобучил шляпу, и, уже не особенно торопясь, спустился к реке. Остановился рядом.
Некоторое время они молчали.
– Красиво, – совершенно неожиданно для себя сказал вдруг Збых.