– Жуга, – сказал он в темноту, прислушался к себе и тихо повторил: – Жуга…
Чужое слово замерло в холодном воздухе, не породив в душе ни отклика, ни эха.
«Всё возвращается, – подумалось ему. – И, помнится, я сам себе об этом говорил. Я снова выбираю имя. Там, на поляне, я узнал вопрос. Но где искать ответ? Чего мне надо от себя? И кто он, враг моего врага?»
– Я выберусь, – сказал он сам себе и сжал кулаки. – Клянусь, я выберусь отсюда. Хотя пока ещё не знаю как.
Прошло уже больше двух недель с того момента, как на графской охоте полонили рыжего пришлеца. Новый день начался для узников как обычно, но к полудню в коридоре вдруг послышались шаги, слишком громкие даже для тюремщика – то явно были сапоги, тяжёлые, подбитые гвоздями. Лязгнул засов. Дверь отворилась, и в темницу, роняя с факела горящую смолу, шагнул Кришан – оруженосец графа Цепеша. Следом шёл кузнец с молотком и зубилом.
– Которого? Рыжего? – спросил он, оборотившись на Кришана.
– Его, – кивнул тот.
Травник поднял голову и исподлобья оглядел обоих, но спрашивать ничего не стал. Он похудел, осунулся и выглядел ещё нескладнее, чем раньше. Шею и руки исполосовали расчёсы, под глазами набрякли круги, грязные волосы сбились в колтун. Кузнец нацелил на кольцо зубило, в три удара сбил заклёпку, отошёл. Кришан поднял упавшую цепь и намотал её на кулак. Покосился на пленника.
– Ты взаправду знахарь или врал? – спросил он.
– Если и знахарь, то что?
– Отвечай, когда я спрашиваю!
– Да. Я знахарь.
Кришан передал факел кузнецу.
– Жди здесь, как обычно, – распорядился он. – Инструмент не убирай. А ты давай шагай. – Он подтолкнул рыжего в спину и двинулся следом.
Поднявшись по извитой узкой лестнице, они выбрались из подземелья и долго шли кривыми коридорами вдоль серых стен. Травник попытался запомнить дорогу, но по пути им встретилось столько дверей, а коридоры были так похожи, что вскоре он запутался и бросил это дело. Наконец оба добрались до массивной дубовой двери в одной из башен. Стены здесь были с кривизной, а в окошко виднелся далёкий заснеженный лес. Кришан остановился.
– Граф вчера занемог после трапезы, – угрюмо буркнул он. – Вина перепил или ещё что. Животом мается.
– Я думал, у графа имеется собственный лекарь, – криво усмехнулся пленник.
Оруженосец вскинулся и вдруг без разговоров ударил его кулаком в лицо. Рыжая голова мотнулась, губы странника окрасились кровью. Кришан потянул к себе цепь.
– Для тебя граф – «Ваша Милость», или ты забыл уже? – прошипел он. – А забыл, так запомни снова, смерд! А лекарь был, да только болтал много. Пришлось язык ему отрезать… вместе с головой. – Он вынул из ножен узкий, как ивовый лист, стилет и поиграл червлёным лезвием у травника перед глазами. – И не вздумай выкинуть коленце – уж я с тобой в момент расправлюсь. Ну, пошёл!
За дверью было жарко. Полыхал камин. Кровать с огромным пологом занимала чуть ли не полкомнаты. Двое слуг растирали что-то в медной ступке, пестик мягко позвякивал. Граф лежал, кутаясь в одеяло, с лицом жёлтым, как пергамент. Глаза его поблёскивали злобно. Завидев Кришана, он кивнул и указал рукой:
– Подойди.
Подошли ближе. Граф перевёл взгляд на травника.
– Ты вроде хвалился, что лечить мастер? Ну, давай лечи.
– Чего болит-то… Ваша Милость?
Граф указал рукою: «Здесь». Затылком чуя холодок железа, рыжий шагнул к кровати и возложил ладони графу на живот. Надавил легонько, затем сильнее – граф поморщился, но не издал ни звука.
– Печень… – отступив, сказал травник, почувствовал, как остриё ножа кольнуло кожу за ухом, и добавил запоздало: – …Ваша Милость.
– Ты можешь снять боль, знахарь?
Парень хотел развести руками – цепь звякнула, прервав движение на полпути, и он пожал плечами.
– Мои травы, – хмуро сказал он. – Их нет.
Владислав Цепеш сделал знак слуге:
– Пойди и принеси котомку с этого… куда вы там её забросили? Короче, неси.
– Но мы… – начал тот неуверенно.
– Быстро! – рявкнул граф, и слуга умчался со всех ног. Через несколько минут мешок, слегка подмокший, но в остальном невредимый, лёг перед травником на стол. Тот зубами сдёрнул мокрый узел и долго перебирал травы и коренья, откладывая в сторону то одно, то другое.
– Ну, чего там ещё? – спросил нахмурясь граф.
– Воды горячей, лучше – кипятку, – сказал угрюмо травник, неловко засучивая рукава. – И руки надо бы помыть. – Он поднял грязные ладони. Браслеты кандалов скользнули вниз, к локтям, открыв ржавые полоски на запястьях. Граф скривился и плюнул с отвращением. Махнул рукой, распоряжаясь – тут же двое слуг втащили бадью с водой и большой горшок с кипятком.
– Нож, – попросил травник. Оруженосец за его спиной напрягся, посмотрел вопросительно на графа – тот кивнул – и вынул из ножен короткий охотничий нож. Протянул рыжему знахарю и после смотрел, не отрываясь, как тот крошит сухие жилистые стебли зверобоя. Одна, другая, третья – травы так и сыпались в горшок. Наконец он остановился, вытер ножик о рубаху и вернул его Кришану.
– Готово, – сказал он и повернулся к графу. – Пей по кружке каждый день, и боль пройдёт.
Граф усмехнулся и махнул рукой:
– А ну, отпей прежде сам.
Не говоря ни слова, травник зачерпнул настоя, подул, остужая, и выпил всё до дна. Поставил кружку на стол.
– Ладно же, – кивнул угрюмо пан Владислав. Глянул на Кришана. – Отведи обратно. Если к вечеру не окочурится, так и быть – спробуем зелье. – Он снова повернулся к знахарю. – Коль поможет – твоё счастье. Нет – пеняй на себя. На кол не посажу, но плетей отведаешь… Эй вы, олухи! Травы не выбрасывать – найдите место, где посуше, и там схороните. А тронет кто – головы поотрываю. А теперь пошли все вон!
Кришан кивнул, не говоря ни слова, подхватил свисающий конец цепи и подтолкнул пленника к двери. Тот глянул на него через плечо, сощурился недобро, но смолчал и зашагал по коридорам, то и дело останавливаясь, пока Кришан затворял за ними двери – по замку гуляли сквозняки. В подвале он с рук на руки сдал пленника тюремщику и ушёл. Железо грелось, кузнец, как ему и было приказано, ждал. Цепь сунули в кольцо, склепали звенья. Кузнец ушёл, собрав инструмент, дверь за ним закрылась.
Парень всё так же молча опустился на лежак, поёжился от сырого холодка и потянул к себе одеяло. Миклош завозился, из-под вороха серых тряпок показалась косматая седая голова.
– Гляди-ка, жив! – ощерился он. Сел, почесался, звякая цепями. Кивнул на потолок. – Чего делал-то?
– Графа пользовал, – ответил хмуро тот.
– Самого?!
– Угу.
– И что, – ахнул Миклош, – неужто не отравил душегуба?
Травник покачал головой.
– Ну и дурак! – Он плюнул яростно и вновь полез под одеяло. – Так и так подохнешь, – проворчал он оттуда, – а мог бы запросто его с собою прихватить – всё ж людям польза.
Вскоре он захрапел.
Боль, как видно, донимала графа не на шутку – не к вечеру, но через два часа пришли проведать, что и как, и, убедившись, что травник жив и вроде как здоров, ушли доложить. Охранник принёс им хлеба и воды и отправился спать.
За окном темнело.
– Возьми мой хлеб, – сказал вдруг странник, когда Миклош проглотил свою долю. Старик поперхнулся, глянул недоверчиво:
– Это с чего вдруг?
– Всё равно пропадёт, – непонятно ответил травник, отломил корку и подвинул остальное Миклошу. – На, ешь. Воду оставь! – добавил он быстро, когда тот потянулся к его кружке.
– Ага… Значит, помирать ты ещё пока не собираешься.
– Успеется, – буркнул травник.
Он всухую дожевал горбушку и долго ещё сидел неподвижно. Молчал, разглядывая скованные руки. Отставил в сторону нетронутую кружку и осторожно развернул закатанный рукав. Разжал кулак – на ладони остались лежать шесть сморщенных сушёных ягод – четыре чёрные и две красные.
– Это что там у тебя? – Миклош вытянул шею, пытаясь что-то разглядеть в неверном сером свете, льющемся в узкое окно. – Ягоды какие, что ль?
– Ягоды, ягоды… Ты вот что. – Травник поднял взгляд. Глаза его блеснули. – Что бы со мной ни приключилось, не трогай их, ясно?
– Куда уж яснее… А что это?
– Даст бог, потом объясню, а пока молчи.
Травник умолк и нахмурился, рассеянно катая ягоды по ладони.
Четыре чёрные горошины созрели в чаще леса близ болота – это был редкий в здешних сухих местах черногон, сладковатый на вкус и гибельный, как сама смерть. Парень и сам уже не помнил, зачем прикупил в городской лавке вместе с прочими травами дюжину этих чёрных морщинистых шариков.
Две красные ягоды, ещё хранившие сухую пуповину черешка, созрели высоко в горах, на тонком стебле перегибели. У валахов любой ребёнок хоть раз, да испробовал на себе это сильнейшее рвотное.
Травник вздохнул и, боле не колеблясь, сунул в рот четыре чёрные ягоды и принялся жевать. Язык мгновенно занемел. Он глотнул воды и, подождав, пока не зашумело в голове, заел всё это дело красными ягодами.
Дурман свинцом заполнил тело, сердце вдруг забилось редко-редко, и каждый удар гулко отдавался в голове. В горле стало сухо. Он сглотнул и потянулся за кружкой – рука подчинилась неохотно, медленно, будто чужая. Непослушные пальцы выломали из лежанки щепку, укололи кожу. Боли не было. «Пора!» – решил он.
…Большой палец вышел из сустава неожиданно легко и быстро – травник аж вздрогнул от неожиданности, а вот с остальными костями пришлось повозиться. Он не хотел спешить, опасаясь растянуть суховязки. Шум в голове нарастал, перед глазами всё плыло. Нахлынули забытые воспоминания. Дед Вазах ухитрялся поучать, даже вправляя ребятне выбитые в драке пальцы… Так… потом вот так… Давайте, руки, шевелитесь же!..
Он закусил губу. Кость щёлкнула, выскакивая прочь, и вдруг ладонь сложилась вдоль, как смятая перчатка. Тяжёлый браслет звякнул о камни стены, повис пустой и закачался на цепи. «Господи Боже!» – ахнул Миклош.
Тяжёлая голова клонилась всё ниже. «Не спать!» – одёрнул себя травник и принялся вправлять кости на место. Закончил, сжал кулак и, разогнув до хруста пальцы, взялся за вторую руку. Теперь дело шло медленнее – работать приходилось левой рукой, да и отрава набирала силу. Глаза всё чаще застилала пелена, а перегибель всё никак не действовала. Он начал впадать в панику. «Что ж ты…» – костенеющим языком бормотал он, выворачивая из суставов непослушные пальцы. Руки тряслись. Так… спокойнее… А теперь сильнее… ещё сильнее! Уф! Теперь чуток передохнуть…