– Очнулся! – ахнула жена.
Губы паренька беззвучно шевельнулись.
– Что-что? – Атанас склонился ниже.
– Во… ды…
– Пить просит, – повернулся к жене Атанас.
– Я сейчас! – засуетилась та. Принесла квасу в кружке. Приподняла ему голову. Парнишка с жадностью глотнул разок, другой и вдруг закашлялся, забился в корчах. Согнулся пополам. Питьё потоком хлынуло обратно, заливая одеяло. Атанас невольно отшатнулся.
Тут же, словно чёртик из коробочки, выскочил Жуга. Глянул на растерянного Атанаса и понял всё без слов. Шагнул, протягивая руку: «Дай сюда!» – глотнул из кружки, выругался.
– Ч-чёрт!.. – Он обернулся к Атанасовой жене. – Неси воды! Простой воды!
Та опрометью бросилась к бадье. Занавеска наверху зашевелилась, любопытные ребячьи головы свесились с печки. Растревоженный Дьёрдь тоже сел, на слух пытаясь понять, что случилось. Теперь найдёныш пил долго, не отрываясь, и лишь опустошив кружку, упал на изголовье и затих.
– Что это с ним? – спросил опасливо Атанас.
– Нельзя ему, – хмуро бросил в ответ Жуга, – ни квасу кислого нельзя, ни молока… Я после для него питьё приготовлю.
Выглядел рыжий странник измождённым и усталым, возле глаз неровными кругами залегла синева бессонной ночи. Атанас помолчал. Пожевал губами. Покосился на жену – та как раз отвернулась – и понизил голос.
– Слыхал я, будто оборотни тоже кислого на дух не переносят, – начал он. – Уж не из них ли малый?
Травник лишь отмахнулся устало:
– Не мели чепухи.
К полудню заявился деревенский Голова. Дородный, белобрысый, в новеньком зелёном полушубке, он ввалился в хату к Атанасу, как к себе домой, а перед этим добрых пять минут колотился у запертых ворот, пока ему не отворили.
– Здорово, Атанас! – с порога начал он. Прищурился, оглядывая горницу. – Никак, я вижу, гости у тебя?
– Бывай здоров и ты, Богдан, – кивнул в ответ хозяин. – Марица! – кликнул он жену. – Пойди собери гостю на стол. Чего пришёл?
– А то сам не знаешь! – усмехнулся тот. – Что за карусель вчера крутилась? А? Соседей всех перебудил. – Он покосился на Жугу, на Дьёрдя, спящего в углу. – А вы кто будете такие?
– Странники прохожие, – ответил за обоих Атанас. – Пустил я их вчера заночевать.
– Ага… Заночевать, значит. Так-так…
Пятная дёгтем от сапог скоблёный пол, староста направился к полатям. Дьёрдь приподнял с лежанки перевязанную голову.
– Что за шум? – спросил он, сморщился и сел, нашаривая саблю. – Кого там принесло? Начальство, что ль, какое деревенское?
Богдан поспешно сдал назад.
– Ну, ты, не очень-то, не очень! – нахмурился, поправил за поясом плеть – короткий кожаный канчук. – Ты кто таков? Почто башку тряпицей замотал? Боишься, как бы не признали ненароком?
– Ты погоди кричать, – вмешался Жуга. – Незрячий он. В охране службу нёс у графа одного, боярина вельможного, там зрение и потерял.
– У графа, говоришь… Ну-ну. – Богдан шагнул к печи. Приподнял одеяло. – А этот?
Жуга медленно встал.
– Парнишка там. Собаки его покусали. Не тревожь.
– А ты мне не указывай! – огрызнулся староста. Всмотрелся пареньку в лицо. – Не наш вроде, – пробормотал он. – Точно говорю, не наш. Ночью, стало быть, прибёг. Ну-ка, вставай! – Он наклонился и потряс мальчишку. – Ты чей? Откуда?
Рука Жуги легла Богдану на плечо.
– А я говорю: не трогал бы ты его, – глухо сказал он.
– Что?! – Староста рванулся, наливаясь кровью, и выхватил плеть. – Ты… ты на кого руку поднял? Пошёл прочь, погань!
Канчук взвился упругой змейкой. Жуга шагнул в сторону, вскинул руку, рванул, и через миг Богдан уже ошеломлённо смотрел, как странник сматывает с кулака его плеть.
– Шёл бы ты… по своим делам, – процедил Жуга сквозь зубы. – Староста… А мы здесь уж как-нибудь сами разберёмся.
Богдан понял, что шутки кончились. Одно дело поднять руку на безответного странника, совсем другое – на разъярённого горца. Староста посмотрел на Дьёрдя, на Атанаса и попятился к двери. Нашарил шапку.
– Ты об этом пожалеешь, рыжий! – угрюмо сказал он.
– Иди, иди, – кивнул Жуга.
Дверь захлопнулась. Жуга некоторое время стоял, вертя в руках отобранную плеть. Посмотрел на спящего мальчишку.
– Дьёрдь! – позвал он, не оглядываясь.
– Что? – Слепой повернулся на голос.
– Выйдем. Поговорить надо.
На улице потеплело. Снег таял, чёрный и слежавшийся, земля кое-где уже просохла. Людей близ хаты было не видать.
– Сволочь какая, – пробормотал Жуга, когда дверь за ними закрылась. Потёр багровое запястье.
– Богдан? – Дьёрдь повернул голову.
– Ну не Атанас же… И как только народ такого выбрал?
– Известное дело, – усмехнулся тот. – Одних запугал, других подкупил, а третьи вслед за остальными. Чего звал-то? Говори.
– Что про парнишку скажешь, Дьёрдь?
Ответил тот не сразу.
– Соврал небось хозяину? – спросил он наконец.
– Соврал, – признался Жуга.
– Мальчишка, что, и вправду волколак?
– Всё может быть, – ответил Жуга с неохотой. Нахмурился. – Наверняка сказать не могу, но похоже на то.
– Вот как? – Дьёрдь покачал головой. – Да… Взглянуть бы! Никогда оборотня не видел.
– Даст бог, ещё увидишь.
– Хорошо бы. – Тот вздохнул. – А ну как не помогут травы твои?
– Помогут. Иначе стал бы я с тобой возиться. Так что делать будем?
– Уходить надо.
– А малец?
– А что малец? Он кто нам, брат, сват? Отлежится – сам уйдёт. А у нас своя дорога.
Жуга нахмурился.
– У парня ран до чёрта, – сказал он. – Я смотрел утром – царапины затянулись, иные вовсе зажили, а укусы до сих пор кровятся. Да и жилы – целы, нет, не знаю. Здорово его погрызли. А староста этот не сам пришёл: селяне подослали. Если парня здесь оставить, несдобровать ему. Оборотень он там или нет – дело десятое. Разбираться не станут, пришибут от греха подальше, пока не оклемался. Да ладно б одного его! – Жуга помрачнел. – До Атанаса доберутся, дом сожгут, жену, детей на колья поднимут…
На сей раз слепой молчал довольно долго, а когда заговорил, голос его звучал уже не так уверенно:
– Так что же нам, выходит, с собой его забрать, что ли?
– Выходит, что с собой.
Жуга сказал это и смолк, сам слегка озадаченный.
– Ох, рыжий, всё никак тебя я не пойму, – задумчиво проговорил Дьёрдь. Опёрся локтем о перила. – Всё ходишь, ищешь гнёзд пчелиных. Вот погоди – нарвёшься на шершней. Волколак ведь!
– Так и так нельзя парнишку оставлять.
– Мало тебе со мной возни?
– Да о тебе и речь не идёт, ты ещё дёшево отделался. Считай, повезло.
– Это тебе тогда повезло! Меня на саблях сам Кришан нечасто одолеть мог. Паршивец ты всё-таки. В глаза… – Он тронул перевязку.
– А ты подумал, каково мне было? Охотничек…
– Мне думать не положено – мне платят, я служу.
– Так думай впредь, кому свою саблю продаёшь!
– Ладно, не учи. – Дьёрдь распрямился. – Что не добил, так в том себя вини. За то, что пользуешь, спасибо, а в остальном я уж как-нибудь сам разберусь. Куда мы денем-то его?
– Нести покамест на себе придётся. А там посмотрим.
– Говорил же я: возьмём коня, так ты не захотел. А сейчас бы он нам ох как пригодился!
– А чем его кормить, коня твоего? Палой листвой? – огрызнулся Жуга. – Ладно, пошли в дом. Коль выходить, так засветло, пока селяне с дубьём не нагрянули.
– А ну как в погоню кинутся? – спросил с опаской Дьёрдь.
– Они друг дружку-то боятся.
– А если толпой?
Жуга промолчал.
Стемнело. Колодец неба, полный звёзд, неспешно совершал ночной коловорот. Большая жёлтая луна шла на ущерб. Дождь сыпал мелкой моросью, точа неровный серый снег. Повсюду было холодно и сыро.
Пёс на поляне вздрогнул ото сна, поднял мохнатую морду, с шумом втягивая воздух, бросил тёплый лежак, обнажил клыки и вскочил, блестя глазами.
Вот оно!
Поджарое чёрное тело рванулось вперёд, горящая местью душа наполнилась злобной радостью: чужак был жив и наконец оставил деревню.
Гнев вожака невольно передался остальным. Собаки заметались в темноте, ворча и огрызаясь, а затем в едином порыве сорвались прочь и исчезли за деревьями.
Стая взяла след.
– Уходим мы, Атанас, – сказал Жуга, вернувшись в хату и завязывая мешок. Достал кошель и высыпал в ладонь пригоршню медяков. – Ты не серчай на нас, коль что не так. На вот, возьми.
– Куда столько? – насторожился тот.
– За дело платим. Ты вот что лучше: поищи-ка старые порты да башмаки, каких не жалко, для мальца.
– Парнишку, стало быть, с собою забираете? – посветлел лицом Атанас.
– Не след ему здесь оставаться. Да, и ещё: коль спросит кто, или староста вернётся, скажи, мол, с нами он пришёл, с нами и ушёл. Да детям накажи, чтоб не болтали! Понял?
– Уж куда понятнее, – кивнул тот, – конечно накажу. А то, чует моё сердце, болтать себе дороже будет.
– То-то и оно, – кивнул Жуга, надел полушубок и направился к печи. Достал горшок с травяным настоем, разложил на столе чистые тряпки. – Дьёрдь! – кликнул он. – Садись ближе.
Деревню покинули засветло. Хоть и взошла луна, а всё ж до ночи было далеко. Из поселян не встретился никто – деревня будто вымерла. А у околицы обоих догнала вдруг Атанасова дочурка, что помладше, – подбежала, запыхавшись:
– Погодите! Вот… – и протянула узелок.
Жуга повернулся к своему спутнику:
– Мальчонку подержи.
Сквозь тонкую тряпицу руки ощутили тёплый крутобокий хлебный каравай. Жуга поднял взгляд.
– Мамка только из печи достала, а тятька передать велел… – Девчонка никак не могла отдышаться. – На дорогу, сказал.
Была она смешная, щуплая, вся рыжая – в отца, с неровной бабочкой рассыпанных веснушек. Смотрела прямо, с любопытством, теребила тонкую, впопыхах заплетённую косу.
– Как звать тебя, красавица?
– Мара, – потупилась та.
Рука у травника дрогнула.