А это что, там, впереди?!
Они столкнулись – двое посреди ничего, столкнулись больно и внезапно, лбами, спинами, ногами – всем сразу, столкнулись и слились в одно.
«Это ты, Зимородок?»
И тут же, из ниоткуда, пришло настоящее имя: Снежок.
Снежок, ну конечно, Снежок! Как иначе назвать белого зимнего пса?
Смутная мысль не давала травнику покоя, зудела, билась, словно муха о стекло. Голова плыла куда-то, тихо, незаметно, сама по себе – так бывает, если браги перепил…
Что он сорвал?
Как сунуть на место изъятую душу? Как выправить то, что перепутали Творец и, может быть, Любовь?
Что он сорвал?
Попробуй, пойми, где гвоздь, где подкова… Легко сказать, а вот как сделать так, чтобы Зимородок больше не был пленником луны? Чтобы остался человеком навсегда и ничем не отличался от других?
ЧТО ОН СОРВАЛ?
Жуга напрягся, силясь вспомнить. Рыбка…
Рыбка?
Нет.
Совсем не рыбку означал древний знак, и рука, которая века назад впервые вывела его царапиной на камне, изображала чрево, плодородие и мать. Как можно было не понять, что всё на свете ходит парой? И если на браслете есть/была фигурка человека, мужчины, то разве может она быть одна, без женщины, без пары?
Нет. Конечно нет.
Уроки прошлого могли вернуть мальчишке жизнь.
И тут Жуга растерялся. Он знал бы, что делать, будь он женщиной, а так… Так травник вряд ли мог подарить Зимородку второе рождение. Хотя, если поразмыслить, тело никуда не делось, а душа – вот она, рядом, мягкая, будто тесто непечёное. Всего и делов…
Кружение, кружение… как тает меж горячих пальцев тёплая податливая плоть… Ты помнишь викинга? Я помню, – согласился он, – но всё равно я не могу. Там был цвет. Какой цвет там был, зелёный или красный? Я видел серый, ты же знаешь, я не вижу цвета, я с каждым разом различаю их всё хуже… и мне помогали там, а здесь… пушинка на ладони, дунешь, пальцем тронешь – улетит на мах… Нельзя тянуть, нельзя! Начнём сначала: вот есть душа, а там, снаружи дышит тело. Ну, так пусти её обратно, как кораблик по ручью, и всё…
А доплывёт?
Господитыбожемой, ну как тут разобраться?!
Все глубже, глубже… Кажется, вот здесь… идёт от глаз… Свет полной луны, он не такой, другой, бледнее, что ли. А дальше – мелочь вроде, а смотри-ка – действует хреновина, будто заранее записано, кем должен быть. По двум дорожкам сразу не пойдёшь, и что-то западает, как качели: потяжелел один конец – ты волк, потяжелел другой, и – бац! – ты человек… Что перевешивает? Лунный свет? Нет, нет, всё не то и всё не так. Не может быть, не знаю, не получится, всё – чушь собачья…
Чушь собачья?! Ч-чёрт, собаки, – он совсем про них забыл. Ну, времени же нет! Смелей!
Стоп! Время…
Ведь если это время сдвинуть лишь на миг туда, на миг обратно, он будет псом и волком завтра и вчера, притом всегда, и человеком – сегодня…
Ты знаешь, как это сделать?
Уж лучше думать, будто знаю…
За те полмесяца, которые Дьёрдь прожил слепым, оставшиеся чувства обострились до предела. Невероятно чуткими стали слух и осязание, обострился нюх – всё словно бы стремилось возместить утраченное зрение, конечно, без особого успеха, но тем не менее… И потому солдат не слишком удивился, когда услышал далеко, за гранью тишины негромкий голос – он говорил, расспрашивал, просил и отвечал, сплетая ломкий наговор стихов. Дьёрдь вслушался – не ухом, по-другому, – он и сам не смог бы объяснить, как, и через миг внезапно осознал, что голосов тех два. Один голос задавал вопрос. Другой отвечал.
Снежок-Зимородок, когда ты родился?
Кто первые были враги и друзья?
Когда ты любить, ненавидеть учился?
Кто первый сказал тебе слово «нельзя»?
В зелёном распадке у старой осины,
Где долго потом снег растаять не мог,
От белого волка у матери-псины
Холодной зимой появился щенок.
Снежок-Зимородок, как к людям попал ты?
Кто первым ошейник на шею надел?
Чего для себя в этой жизни искал ты?
Куда ты бежал и чего ты хотел?
Я вырос на привязи в старом подворье,
Людей повидать я немало успел.
Но сердцем я знал: моё место на воле,
И в лес убежал я, как только сумел.
Снежок-Зимородок, мы вместе до срока.
Из трёх выбирать можно только одно.
Природа с тобой поступила жестоко:
Ни волком, ни псом тебе быть не дано…
Ты хочешь сказать, что мне нету спасенья?
Ну что ж, значит мне и не нужно его!
Я сам принимал в этой жизни решенья,
И я не бежал от врага своего.
Враги для тебя в этой жизни найдутся,
Не стоит на голову их призывать.
Пусть двое гонимых одним обернутся:
Попробуй людское обличье принять.
Мне плохо известны привычки людские,
И мне никогда не вернуться домой:
Пусть волки и псы для меня не родные,
Средь вас я тем более буду чужой…
Сбежать от себя никуда невозможно,
Хоть ты и решил покориться судьбе.
Но быть человеком хоть сложно, но можно,
И я помогу. Обещаю тебе.
Я знаю, ты прав, но мне трудно решиться,
В крови человечьей таится ответ.
Пускай совершится, что должно свершиться.
И я понимаю, что времени нет.
Всё смолкло, и дыхание Зимородка вдруг замедлилось. Был миг, когда он вовсе перестал дышать, и Дьёрдь, обеспокоенный, рванулся помочь, но тут Жуга, лежавший головой у Дьёрдя на коленях, вдруг вскрикнул страшно и протяжно долгим стонущим надрывом. Дьёрдь торопливо содрал повязку с глаз и застонал от бессилия: он всё ещё был слеп. Теперь ему на самом деле стало страшно. Псы могли появиться в любую минуту. Он подтянул к себе оружие и замер, вслушиваясь в ночь.
Крик смолк, и хриплое дыхание Зимородка разорвало тишину.
Почему собаки не пришли?
Никто не знает.
К утру у Зимородка затянулись раны. Он встал и даже смог идти. Жуга пришёл в себя лишь к середине дня, потребовал воды и долго, жадно пил, приникнув к краю котелка. Откинулся на одеяло.
– Он… жив? – едва шевеля языком, спросил травник.
– Кто? Зимородок? Вроде жив. Даже поправился.
– Ты всё ещё не видишь?
– Нет.
Дьёрдь снова кое-как перемотал глаза тряпицей. Мокрая ткань холодным обручем охватила голову.
Они подъели старые запасы и пополудни снова вышли в дорогу. Путь вёл к реке. Носилки пригодились снова – теперь уже травника несли на них. Его мешок взял Дьёрдь. Зимородок шёл впереди. Молчал. Жуга лежал, дыша прерывисто и редко, без чувств, а может, просто крепко спал, не откликаясь на зов, и лишь когда ступили на тугой, звенящий барабаном лёд раздувшейся реки, открыл глаза и вдруг сказал:
– Я сам.
Дьёрдь от неожиданности чуть не выронил носилки.
– Ты как, Жуга? – спросил он. – Идти сможешь?
– Смогу. Носилки бросьте, так идите… только осторожно – лёд плохой… трухлявый лёд…
– А ты?
– Я потом, – ответил он и повернулся к лесу.
Зимородок хотел возразить, но промолчал и первым ступил на лёд. Дьёрдь двинулся следом. Лёд проседал, потрескивал, но вроде пока держал. И тут, и там сквозь трещины сочилась вода, ноги у обоих мгновенно промокли. Они миновали уже середину реки, когда Дьёрдь услышал за спиной лай собак и замер, не зная, что делать.
– Не останавливайся, – глухо сказал Зимородок, почувствовав, как натянулась меж ними верёвка.
– Где они?
– Не останавливайся, и может, успеем.
– А как же… – начал было Дьёрдь.
– Он знает, что делает, – ответил тот и добавил еле слышно: – Надеюсь…
Шаг, другой, ещё и ещё… Дьёрдь уже сбился со счёта, когда вдруг понял, что под ногами земля. Лай приближался, дикий, заливистый, торжествующе-злобный. И тут раздался треск. Что-то с шумом и плеском ухнуло в воду. Закричали.
– Да беги же, беги! – отчаянно взвился крик Зимородка.
Терпеть неведение больше не было сил. Ломая ногти, Дьёрдь рывком сорвал повязку и тоже закричал.
Он видел!
В сумерках уходящего дня бурлила, пенилась река. Трещины стремительно ширились, а сверху неслась, ломая лёд, широкая – от берега до берега – волна. Лёд дыбился, скрипел и скрежетал, седые льдины наползали друг на дружку, словно жернова, и в самом сердце этой круговерти был Жуга. Без посоха, вымокший до нитки, он бежал к ним, прыгая, скользя и оступаясь на ломающемся льду. Упал, поднялся, вновь упал, свалился в воду, вынырнул, поплыл, хватая воздух синим ртом, отталкивая льдины (здесь, похоже, было глубоко). Мелькнули в кровь изрезанные руки. Дьёрдь ринулся к нему на помощь и едва не рухнул сам, так закружилась с непривычки голова. Вновь обретённые глаза утратили способность подавать команды телу. Зимородок тем временем уже бежал к воде.
А на том берегу бесновались собаки. Иные псы рванули вскачь вверх по течению, но лёд уже тронулся по всей большой реке, с низовьев до истока. Он шёл поверх воды, сверкая синеватой ломкой гранью в солнечных лучах, крушил, царапал берега, и талая вода, звеня ручьём, со всех сторон спешила напоить иссохшее русло.
Брод скрылся под водой. Моста здесь не было.
Вожак выбрался обратно, мокрый, злой и тоже весь в крови, стряхнул на снег искрящиеся капли и завыл. И слышался в собачьем лае исступлённый бессильный крик: «Враги! Враги навек! Найдём тебя! Найдём!!!»
Жуга уже брёл по пояс в воде, вяло отталкивая проплывающие льдины. Шатаясь, выбрался на берег. Обернулся.