– Сочтёмся, – хрипло сказал он и тихо повторил: – Сочтёмся…
И медленно осел на снег.
Ночь миновала, и рассвет впервые в эти мартовские дни принёс с собой тепло и тишину. Проснулись птицы. Дым-туман, который выдохом земли родился вместе с солнцем, медовой патокой стекал к реке, тонул в её высоких мутных водах, пропадал без всякого следа. Лес словно умылся, засверкал зелёной хвоей, даже старая трава, казалось, золотилась в солнечных лучах.
А сверху были небеса, чистейшие, бездонно-синие, какие видел только в раннем детстве, да и то потом забыл.
Похоже было, что и впрямь пришла весна.
Дьёрдь опустил глаза. Вздохнул. Так благостно, спокойно было на душе, что не хотелось шевелиться, не хотелось нарушать то хрупкое мгновение бытия, когда чувствуешь, что мир вокруг и ты – одно. Дьёрдь помотал головой. Неужели для того, чтобы это понять, надо было лишиться зрения? Ведь вроде ничего особенного – река, трава, небо… Почему он раньше этого не замечал?
Дьёрдь вынул карабелу из ножен. С придирчивым вниманием осмотрел клинок, царапнул ржавое пятно и покачал головой. Запустил, забросил, что и говорить… Сталь, какая-никакая, смазку любит. Огляделся в поисках тряпицы.
Тряпки были у Жуги в мешке. Будить травника не хотелось. Жуга и Зимородок спали рядом, укрывшись старым Атанасовым кафтаном, оба бледные, с лица худые и растрёпанные, как два брата, только волосом не схожие: клокастые рыжие у ведуна и белые до седины у мальчишки. Всё наоборот. Вчера Дьёрдь насилу уговорил обоих оставить его на страже – шутка ли, столько не спать! Глаза его пока ещё слезились, и Жуга, как ни был слаб, распотрошил свой мешок и запарил отвар. Наказал почаще промывать глаза и только после рухнул и уснул. Зимородок же, ни слова не сказав, устроился у травника под боком, согревая, и тоже вскоре задремал.
– Дьёрдь?
Тот повернулся на голос. Жуга проснулся и теперь сидел, насторожённо склонив вихрастую рыжую голову – прислушивался.
– Собак не видно?
– Да спокойно всё.
– Чего не разбудил? Поди уж третьи петухи пропели. Разнежились…
Он встал, прошёл к реке, зачерпнул воды и долго пил. Умылся, вытер руки о рубаху. Пригладил волосы. Заслышав плеск воды, проснулся Зимородок. Дьёрдь вздохнул и молча принялся раздувать костёр.
– Куда пойдём-то, Лис? – спросил он травника, когда со скудным завтраком было покончено. – Как собирались, в город?
Жуга смёл крошки с расстеленной тряпицы и отправил их в рот. Задумался.
– Как ни крути, в город всё равно идти придётся, – признал он наконец. – Тебе туда прямая дорога, Зимородку тоже помочь надо, пристроить его покамест на первое время. Да и у меня там дела. Только вот, думаю я, неплохо отдохнуть чуток.
– Здесь постоялый двор недалеко, – сказал вдруг Зимородок. – Только дорого, наверное…
– Да не дороже денег… А откуда ты знаешь?
– Так. – Он потупился. – Просто знаю.
Некоторое время они молча собирались в дорогу, чистили котелок, заливали костёр.
– Жуга! – позвал вдруг Зимородок.
– Что? – обернулся тот.
– Я… я с тобой хочу.
– Ну так пошли.
Тот долго не отвечал, сосредоточенно размышляя.
– Я города боюсь, – сказал он наконец. – Уж лучше я тут останусь. Там, на дворе кузнец живёт, может, возьмёт в ученики.
– Толковый мастер?
– Вроде бы.
– Тогда ладно. – Жуга вскинул котомку. – Был бы человек хороший, а остальное… Будь по-твоему.
Парнишка придвинулся ближе.
– Жуга…
– Ну?
Тот помолчал, кусая губы.
– Если тебе не трудно… Погладь меня ещё разок, а?
Жуга помедлил – и вдруг влепил мальчишке такую затрещину, что тот лишь чудом не свалился в воду. Мгновение Зимородок ошарашенно смотрел травнику в глаза, затем набросился, вцепился в рубаху. Два тела, рухнув, покатились по песку. Парнишка оказался сверху, зарычал, оскалился. Жуга вдруг рассмеялся, ловко вывернулся и взъерошил пятернёй его белые волосы.
– Ну вот, совсем другое дело! – усмехнулся он. Зимородок медленно приходил в себя, с недоумением глядя на Жугу. Здесь не было ни злобы, ни насмешки, это было нечто новое, сродни щенячьим дракам и забавам, которые давно стёрлись в памяти и только изредка припоминались с тянущей тоской. И всё же…
Жуга уселся, подбирая ноги под себя, и долго молчал, глядя на своё отражение в холодном зеркале реки.
– Смотри: вот река, – сказал он Зимородку. – Вчера мы были там, но сегодня там другая вода. Нельзя два раза окунуться в ту же воду. Вчера я гладил пса, теперь ты человек, так не ищи пути назад. Назад дороги нет, понимаешь?
Зимородок молчал.
– Мир человека тёмен и жесток. Учись бороться, Снежок, – говорил меж тем Жуга. – Делай, что хочешь, только другим не мешай. А ласка… Друзья, любимая – всё само придёт. Псы тоже, вон, тебя не очень-то ласкали.
– Я понял, – медленно ответил тот. – Но ты… Ты ведь тоже мой друг?
Жуга вздохнул.
– Надеюсь, что да, – ответил он.
Зимородок прищурился в хитрой усмешке:
– И ты больше не ударишь меня?
Жуга пожал плечами:
– Кто знает!
– Ну, тогда держись!
Снежок вскочил, и Жуга кувырком полетел на песок.
Никогда не угадаешь, кого сегодня занесёт на постоялый двор! Позавчера прошёл большой торговый обоз, вчера – лишь пара верховых, а вот сегодня трое странников остановились погостить. Один чернявый и с клинком у пояса, а два других малость потощее и похожи меж собой, может, братья, а может, ещё какие родичи, кто их разберёт! Да всё равно, лишь бы платили да столы не ломали.
Хозяин вбил пробку в бочку, подхватил наполненные кружки и двинулся к столу, не переставая говорить:
– Вот пиво, как заказывали! А скоро и ужин приспеет. Откуда идёте? Издалека? Торопитесь небось? Ну-ну… А то оставайтесь на ночлег, сеновал вам постелю. Дороги нынче опасные, да и ночи холодные. Ну, вам с саблей бояться нечего… А вот говорят ещё, – придвинулся он ближе, – что собаки нынешней весной уж больно озоруют.
– Дело говорят, – кивнул чернявый. Потёр рукой глаза, поправил саблю. – Видели мы их. Что правда, то правда – совсем озверели.
– Вот и я о том же! – взмахнул рукой кабатчик. – Ночами из дому не выйдешь – боязно. Вот у меня, к примеру взять, недавно пёс в хозяйстве был! Ох и пёс был, доложу я вам! Умный – страсть, не поверите! Да только молодой ещё, горячий, двух лет не было, вот и сбежал к этим, в стаю. Даст Бог, не пропадёт, вернётся к лету. Вы, может, видели его – такой весь белый, словно снег. Тут где-то должен бегать.
Парнишка, что был младше всех, глотнул из кружки, сморщился и опустил её на стол. Кабатчик усмехнулся понимающе. Известное дело – пиво по первому разу никому не нравится.
Чернявый покосился на хозяина и тоже усмехнулся за компанию.
– А как же! Видели, – ответил он.
А рыжий вдруг добавил:
– Он не вернётся.
Оправа: Говорящий
В маленьких глазах медведя явственно читалось удивление.
«Я думал, ты убил его».
– Кого? Дьёрдя?
«Да. Это выглядит так, будто ты дал ему жизнь взаймы».
– Он с лихвой вернул мне долг, – ответил Жуга, вновь развязывая мешок. – Спас жизнь и мне и Зимородку. А ещё учил меня сражаться на саблях. Я расстался с ним в Маргене – он собирался наняться к кому-нибудь в охрану. Больше я о нём не слыхал.
Медведь сосредоточенно обнюхал протянутый травником берестяной короб, запустил в него лапу, выволок сочащийся мёдом кусок и принялся его жевать вместе с сотами. Проглотил и вытащил ещё. Довольно урча, облизал широченную лапу.
«Ах-р… Удружил. Славный медок».
Травник усмехнулся:
– Из-за этого самого мёда я однажды попал в такую переделку!..
Взгляд зверя вновь скользнул по травнику и задержался на мече.
«Твой меч… Откуда он взялся? Ты не рассказывал, откуда он у тебя».
– Это было в городе, перед войной. Я не думал… не хотел, – сказал Жуга и опустил глаза. – Так получилось.
«Тоже попал в переделку, как с мёдом?»
– Да. И эти две вещи чуть меня не погубили.
– Дурная пора. Чего? А, злобно! Ну, дык… А как ещё назвать весну, нагрянувшую в город? Вот то-то… Это, наверное, где-нибудь в лесу или в полях весенняя пора – сплошное любование, там, ручьи, проталинки и птичьи голоса, ну просто рай земной, ни больше ни меньше, а здесь весна – просто бедствие. А снег! Какой у вас тут снег? Лишь только оттепель наступает, всё дерьмо, что вылили из окон и дверей, течёт под солнцем, вонь – хоть на крышу лезь, до первых гроз не продохнёшь. Да и с крыш тоже валится – вон, к примеру взять, меня вчера едва сосулькой не убило! Чего? Дождик? На хрена мне сдался этот дождик, господи прости – одна лишь сырость от него, а проку никакого. Ну а дороги? Это тоже дождик?! Всяк город хвалится, что все пути ведут к нему, и всяк старается от этого отречься, когда распутица приходит. Распутица, она и впрямь как девка – вредная, распутная и никому проходу не даёт. Пешком не всякий проберётся, чего уж о подводах говорить! Я ж говорю – дурная пора. Обозы вязнут, старые запасы подъели, вот и сидите на бобах… Дороги, ха! Кисель! Недавно видел – лошадь чуть в грязи не утонула… вместе с всадником. Вот те и «да ну»! Сам ты трепло. Че-го? А ну, убери руки. Ах, ты так, значит? Получи! Что, и тебе тоже? Ну, подходи по одному! А-аа!!! Не трожь мешок, скотина! Зашибу!
Загрохотали, падая, столы, и шум безумной потасовки вырвался на улицу в раскрытое окно, как из бочонка – пенная струя. Кто из прохожих был поблизости, шарахнулись прочь, а через миг обшарпанная дверь корчмы под Жёлтым Колесом распахнулась, и грузное тело вылетело вон. Проехалось на животе, взрывая носом уличную грязь, попыталось встать, но тут большой увесистый мешок, который вышвырнули следом, настиг его и повалил обратно. Корчма грохнула, засвистела, заулюлюкала, кто-то плюнул, кто-то погрозил кулаком, и подгулявшая компания отправилась обратно пьянствовать.