– А что подать в таком разе? – Он подошёл, вытирая передником руки, и остановился в ожидании. Жуга порылся в кошельке.
– Похлёбки дай и каши. Гречневой. Большую миску.
– С рыбой?
– С мясом.
– И что ж, – усмехнулся он, – всухомятку, стало быть, есть будете?
– Ну… а, ладно, чёрт с тобой! – Жуга махнул рукой. – Давай неси и пива тоже.
– Сколько?
– Две кружки.
– Три, – сказала Влана.
– С вами по миру пойдёшь, – усмехнулся Жуга. Повернулся к Ладошу: – Сколько там?
– Ну, ежели с пивом… Два на десять менок.
– Однако ж дорого… На четверик. А на сдачу рыбки нам сообрази сушёной.
Хозяин ушёл.
– Богато живёшь, Лис, – с оттенком лёгкой зависти заметил брат Бертольд. – Работал зиму небось?
– Всякое бывало.
– Лис? – Девушка нахмурилась. – Почему Лис?
– Прозвали так. – Жуга пожал плечами. – А что, не похож?
– Нет. Вот разве рыжий только.
– Спасибо хоть на том. – Жуга поворотился к Шварцу: – Ну что, не тронули тебя сегодня?
– Благодаренье Богу, нет, – ответил тот. Вздохнул.
В дымящем блюде принесли похлёбку. Жуга вынул нож, достал из сумки хлеб и нарезал. Взялись за ложки.
– Мне бы хотелось осмотреть ту яму, – сказал Жуга, когда черёд дошёл до каши.
– Никак не можно. – Брат Бертольд облизал ложку и сыто отдулся. Глотнул пивка и взялся за рыбца. – Монахи в келью нас не пустят, а если самому пробраться, тоже всё едино: яма-то – тю-тю, засыпана.
– А про тех двоих ты что-нибудь вспомнил?
Шварц торопливо перекрестился рыбьим хвостиком.
– Спаси меня Боже вспоминать! Темно там было. Сильные аки беси. Ростом малые – мне вот посюда. А! Вот ещё – за бороду я, помню, ухватил того, с ножом. Рога ещё там были у него…
– Хватит, – поморщился Жуга, – гляжу, ещё кружка, так ты и про копыта вспомнишь. Н-да…
Монах растерянно примолк.
– Что мне делать, Жуга? – спросил он наконец.
– Посмотрим утром. Я здесь комнату заказал, да вижу, ещё одну надо. Ты всё ещё не при деньгах? – Бертольд поспешно замотал головой. – Так… – Жуга нахмурился. – Ладно. Сниму я на ночь комнату тебе.
– Это что, мне одному опять?! – подпрыгнул Бертольд. – Я не… я… да они ж меня…
– Да не ори ты. Я рядом буду, за стеной.
– Ну да! Ты с девкой миловаться будешь, а я всю ночь сиди, дрожи?
– Замолкни, – коротко сказал Жуга. – Не знаю, что ты натворил и кто тебе за это хочет глотку перерезать, если не врёшь. Чтоб тебе помочь, новой напасти дождаться надо.
– А я, получается, наживкой в таком разе буду?!
Жуга поднял взгляд и усмехнулся.
– Кому сейчас легко?
Гроза прошла. За окнами стемнело. Жуга поднялся и прошёл к хозяину. Тот глянул вопросительно.
– Чего угодно?
– Бадью с водой и комнату.
– Ещё одну?
– Угу. И вот ещё что… Кто такой Кинкаш Дёже?
– Кинкаш Дёже? Сын Милоша Дёже, боярина из Клуж-Напоки. Это с его ребятами ты поцапался сегодня. Он тоже, кстати говоря, тут комнату снимает, уже четвёртый день. Да только не видать его. А ты и впрямь Жуга?
– Впрямь, вкось, какая разница, – ответил тот. – А что?
– Да так, – пожал плечами Ладош, – ничего.
Бадья с водой дымилась посреди комнаты. Жуга поставил посох в угол, швырнул котомку на кровать. Отлил воды из принесённого с собой кувшина в кружку. Влана молчала.
– Мойся пока. – Жуга кивнул ей на бадью и протянул небольшой брусочек мыла.
– Но я не… Видишь ли, я сейчас…
– Я не для этого прошу.
– Ладно, – кивнула та. Нащупала завязки юбки. – Ты выйдешь?
– Нет. – Жуга покачал головой и пояснил: – Так надо.
Обострившееся обоняние травника ещё на рынке уловило исходящий от девушки едва заметный характерный острый запах. Теперь же ясно можно было разглядеть и прочие признаки надвигающейся болезни. Огнёвка-сыпь. Жуга ругнулся про себя, недобрым словом помянув дуру-повитуху, вздохнул и молча вывернул мешок. Достал и развернул тряпицу. Мелко нашинкованная смесь сухой травы с шорохом посыпалась на воду. Влана насторожённо покосилась не неё.
– Зачем это?
– Так надо. Ты мойся, мойся. И запоминай. Вот это, – он вытащил другой свёрток, поменьше, – будешь дважды в день запаривать и пить. Щепоть на кружку. Я сам готовил, можешь не бояться.
– А что это?
– Чтоб молоко скорее высохло. Болит небось в груди?
Влана покраснела.
– Н-да. – Жуга взъерошил волосы рукой. – Вот. Это тоже заваривай и растирайся на ночь. Боль… ну… которая там, тоже пройдёт. Не перепутай только.
– Жуга. – Девушка потупилась. Закусила губу. – Ты… Я хочу сказать, это был не твой… не твоя…
– Знаю, – отмахнулся тот. – Знаю.
– Откуда?
– Оттуда, – буркнул травник. – Я, может, неуч и дурак, но до девяти считать умею. Ладно, вылезай. Я отвернусь.
Жуга дождался, пока Влана не залезет под одеяло, раскрыл окно, с натугой приподнял бадью и вылил позеленевшую воду на улицу. Снаружи заругались. Жуга захлопнул раму, погасил свечу и тоже забрался на кровать. Улёгся спина к спине.
– Жуга, – позвала девушка негромко.
– Мм?
– Зачем ты нянчишься со мной, коль знаешь?
Жуга пожал плечами. В постели это получилось плохо.
– Бог знает зачем.
– Ты вспоминал обо мне?
– Нет.
– Я… Наверное, мне нельзя было так. Но как растить ребёнка одной, без дома, без семьи, без денег? Холера тут ещё…
Жуга промолчал.
– Злишься на меня?
– Нет.
– Жуга, я… – Влана вдруг повернулась лицом к нему.
– Что?
– Я… Нет, ничего. – Она вздохнула. – Спи, Лис. Спи.
Истошный крик взвился в полночной тишине, гвоздём буравя уши. Жуга вскочил, отбросил одеяло, одним движением натянул штаны и с посохом в руках метнулся к двери.
– Запрись и никуда не выходи! – крикнул он Влане. Перепуганная девушка сумела лишь кивнуть в ответ.
Кричала женщина, откуда-то снизу. Кричала, долго не умолкая. Корчма шумела, просыпаясь. Захлопали двери. В нижнем зале было пусто. Жуга, едва касаясь ступеней, сбежал по лестнице, где у дверей столкнулся с Ладошем.
– Кто кричит?!
– Что?
Ладош был в одном носке, в вязаной жилетке поверх ночной рубахи. В одной руке он держал горящую свечу, в другой – мясницкий длинный нож.
– Кто кричит, спрашиваю?! – рявкнул Жуга, теряя терпение.
Хозяин указал ножом на дверь:
– Там, в комнате…
Дверь, запертая изнутри, не поддавалась. Жуга ударил раз, другой – с разбегу, расшиб плечо и выругался. За дверью притихли. Меж тем сбегался народ – большинство постояльцев, разбуженные криками, спешили вниз. Кто мог, пришёл с оружием.
– Что тут творится?
– Кто кричал?
– Эй, господин Кинкаш, откройте! – позвал хозяин. Свеча в его руке дрожала. – Чего за шум у вас там, а?
– Кинкаш? – внезапно вскинулся Жуга.
– Ну да. Он поздно заявился, с девкой. А комнату всегда внизу снимает. Там, значит, и просторней, и теплей, хоть и дороже…
– О, чёрт… Ломайте дверь! – Травник обернулся. – Огня! Свечей несите!
Ударили. Ещё. Засов слетел со звоном, дверь рухнула, толпа ворвалась в комнату и замерла, притихнув. Ладош наклонился, посветил свечой и спешно отступил.
– Силы небесные…
Девчонка на измятой и разбросанной постели была жива, лежала без чувств в чём мама родила. На шее и груди темнели ссадины. Второе тело было на полу – высокий молодой мужчина лежал ничком, сжимая меч. Кровь растекалась тёмной лужей. «Эй, рыжий! – донеслось из толпы. – Там, справа! Осторожнее! Не двигайся!»
Жуга замер и медленно встал. Обернулся.
Посреди комнаты, щетинясь ломаными досками, темнел неровный провал подземного хода.
И в этот миг раздался смех. В толпе заоборачивались.
Хохотал Бертольд.
– Не… не меня! – выдавил он сквозь истеричный смех. – Перепутали! Ха-ха! Они перепутали!
– Дайте ему кто-нибудь по зубам, – хмуро бросил Жуга.
Смех сам собой умолк и перешёл в икоту. Жуга присел и повернул лежащего на спину.
То был Кинкаш.
Кабатчик повернулся к людям:
– Бегите за стражей.
– Зовут?
– Жуга.
– Откуда родом?
– С гор.
– Чей сын?
– Родителей не знаю.
– Так… Чем занимаешься?
– Странствую.
– Нищий?
– Травник я.
Градоправитель Маргена откинулся на спинку кресла, сложил ладони на животе и покрутил большими пальцами. Нахмурился, поворошил лежащие на столе бумаги. Вздохнул.
Дело принимало неприятный оборот.
Илие Радулеску ходил в градоправителях не первый год, в народе слыл вельможей мудрым, справедливым и сам весьма гордился тем, что должность свою получил не за взятки и пустые обещания, а выбран был народом за вполне реальные дела. Он был ещё не стар и не без основания рассчитывал пробыть на этой должности ещё лет пять, Бог даст и все десять, да, видно, не судьба: война, холера, разное другое. Обозы прими да размести, да людей дай, чтоб охранять в пути, а то мародёров развелось… Провиант впрок тоже надо запасти, оружие, мануфактуру, стены укрепить, колодцы почистить, в ополчение людей дать. Та ещё неразбериха. А тут вдруг – на тебе! – в трактире, в центре города прирезали боярского сынка, да так, что и следов не отыскать! До того ль сейчас, когда вот-вот османы к стенам подойдут?! Ну ладно мужики да горожане подерутся спьяну, бывает, но такое… Ещё яма эта дурацкая. Вот и разбирай теперь, сиди и самолично дознавайся.
Он поднял взгляд на рыжего парнишку. Покосился на окно, где секретарь скрипел пером за столиком, согнувшись в три погибели и высунув язык от чрезмерного усердия. Чернила так и брызгали во все стороны.
– Значит, говоришь, ты травник… – повторил он. Паренёк кивнул. – И что ты мне прикажешь делать с тобою, а? Подумай сам. Ведь получается, ты последний, кто с Кинкашем говорил. Та девка, что припёрлась с ним перепихнуться, не в счёт – какие там, тудыть ей, разговоры… У дверей тебя, опять же, первым увидали, да ещё с дубинкой. Да драку днём с его ребятами затеял там при всём честном народе. Что скажешь? А?