Как и владельцы их.
С тех пор прошло уж много лет,
И враг давно разбит.
Мечей с тех пор не видел свет,
И подвиг их забыт.
Но где-то на чужой земле
Не спится злу, пока,
Как три звезды в полночной мгле,
Сверкают три клинка.
– Когда это было? – спросил Жуга.
Маг покачал головой и плотнее закутался в плащ.
– Никто не знает. Легенды гласят, что три меча-ксиала были откованы по-разному, и каждый имел свой норов. Первый, Хиор, вчерне был выкован всего за одну ночь, закалён в человеческой крови и, как всякий первенец, характер имел суровый и непреклонный. Самым тёмным из всех трёх мечей получился он, красной была его рукоять, а в бою не знал он поражения и не давал пощады – не было в мире меча кровожадней Хиора. Знак волка на его клинке. Второй, с именем Хейтон, закалили во влажной земле, и потому силу удара он имел сокрушительную, а рубил хоть редко, но страшно. Он самый тяжёлый из трёх мечей, с белой рукоятью, и золотистый клинок его, вобравший соки земли, красоту имел необычайную, а мечен был медведем. Третий – Хриз – откован был последним. Серебра в нём меньше, нежели в первых двух. Закалку он принял от ветра, сильного, сырого и холодного, что дует с моря, когда спускается тьма. Без всяких узоров его серебристый клинок, черна как ночь его рукоять, и нет ему равных по лёгкости и вёрткости, а убивает он только врагов. Клеймо тому мечу – Танцующий Лис.
Жуга покосился на свой меч:
– Это он?
Маг поднял взгляд на травника:
– А ты сомневаешься?
Жуга промолчал.
– И что мне делать теперь? Тоже мне, нашёл хозяина… Хоть бы ты, что ли, мне помог. Я же ничего им не умею.
– Так-таки и ничего?
– Ну, я дерусь, конечно. Посохом, ножом… ну и просто так, безо всего.
– Не так уж мало для знахаря, – усмехнулся маг. – Но я не учитель фехтования. Доверься ему: он сам разберётся, где кто. В этом деле главное покрепче держаться за рукоять.
– Понятно. – Жуга кивнул, вспомнив, с какой небывалой лёгкостью обезглавил бойца из лучшей османской тысячи. – Но что заставило его вернуться в мир?
– Трудно сказать. Между прочим, пока вы обжирались всякой дрянью, произошло уже две битвы, и если в первой Цепеш одержал победу, то вторая кончилась иначе. Враг стоит у Яломицы.
– Большое войско?
– Очень. И я понятия не имею, для чего проснулся старый меч.
Жуга почувствовал озноб. Покосился на браслет. Камень вспыхивал и гас. Чесалась кожа на запястье. Маг перехватил взгляд травника и одобрительно кивнул:
– Не снимай его пока что. Это очень сильный талисман. Слабую магию усилит, сильную ослабит. А то помнишь, что ты натворил на поляне?
– Когда? – встрепенулся Жуга. – Ах да, комары… – Золтан кивнул. – Цвет я не тот взял. Красный вместо зелени.
– Как можно было перепутать?!
– Я их вообще не различаю.
– Вот как? Занятно. Там с давних лет копилась сила, а ты не смог с ней совладать.
– Сила? – Жуга поднял взгляд на мага. – Откуда?
– Когда-то там родился единорог, – поколебавшись, с видимой неохотой ответил тот. Поворошил догорающие угли и встал. – Ну, всё, пойдём. Хорошо бы нам твоих дружков до полудня догнать, а то, не дай бог, натворят чего.
Жуга обмотал меч мешковиной и повесил за спину. На миг остановился у подёрнутого белой пылью кострища.
– Пепел, – пробормотал он. – Прах и пепел…
И вслед за магом углубился в лес.
Догнать Милана и Бертольда не составило труда – крестьянин и монах шли бестолково, оставляя чересчур заметный след, и перепугались при встрече до одури. Жугу одолевали опасения, что тур- ки могут их найти, но погони не было. К полудню добрались до де- ревни, где обнаружили опустевшие дома. По предложению Милана завернули на пасеку, где думали остановиться, и были здорово удивлены, когда застали там хозяина (Милан, как выяснилось, и с ним водил хлеб-соль).
– Дык пчёлы же. Куда я от них? – ответил простодушно пасечник, срезая с рамки тёмные, тяжёлые от зимнего мёда соты и складывая их в миску. – Они ж как дети. А ну как рой возьмёт да полетит? Тут у меня шестнадцать ульев, с собой не утащишь… А мёд – он всем потребен. Ешьте.
На столе перед путниками появились громадная яичница, лепёшки, молоко и этот самый мёд. Ни пива, ни вина пчеляр не уважал.
– Мёд, молоко, – пробормотал Бертольд, качая головой. Переломил лепёшку. – Еда пустынников.
Ел он, однако, с аппетитом, чего нельзя было сказать о Жуге. Травник долго молчал над кружкой с молоком, задумчиво кроша хлеб, затем вздохнул и повернулся к магу.
– Ну хорошо, – сказал он, словно соглашаясь. Потёр ладонью переносицу и сморщился от боли в подбитом глазу. – Я понимаю. Меч, легенда, всё такое. Но как двараги знают, где искать?
– Достаточно обнажить клинок, – ответил Золтан. – Гномы чуют металлы, как мухи навоз. Но нам не нужно, чтобы нас нашли. Наоборот, это мы должны их найти.
Жуга провёл рукой по волосам. Потеребил шнурок.
– Сказать по правде, я не знаю, где их искать. Они хоть связаны с людьми? Должны же они что-то есть!
Маг пожал плечами:
– Чёрт их разберёт. Под здешними горами три подземных озера, если не больше, да ещё Яломица в верховьях дважды уходит под землю, и никто не знает, где она течёт.
– Одной рыбой сыт не будешь, – рассудительно проговорил Жуга. – Ну, скажем, ещё грибы могут расти в темноте… Нет, всё равно. Должны они торговать. Должны.
Он посмотрел задумчиво на чашку с мёдом и встал из-за стола.
Назавтра вышли в путь. Ушли втроём – Милан остался, замолвив за них словечко перед пасечником: тот дал еды и мёду на дорожку да два одеяла в придачу. А к вечеру достигли гор и здесь, в отрожистых верховьях Яломицы стали на привал.
– Здесь перейдём?
Вопрос остался без ответа.
Все трое лежали в кустах у самой воды, глядя на другой берег, где то и дело проезжали конные турецкие дозоры. Отвесная белёсая скала вздымалась неровными квадратами растресканного камня, за ней виднелись островерхие, в проплешинах лугов, склоны гор. Чуть левее темнела узкая промоина ручья. Прохода не было, дороги тоже. Холодный ветер гнал волну, шумел листвой, раскачивал высокие тонкие сосны. Всё было как всегда – река раздулась паводком, не думая спадать. Вот только не было на ней обычных по весне весёлых плотогонов, сплавлявших упругий красноватый бук: война.
– Нельзя здесь, – сказал Бертольд и заворочался на ветках. Плюнул в воду. – Вишь, течение какое? И камни скользкие. Потонем на хрен. А нет, так турки подстрелят.
– Не каркай.
– А чего?
Жуга молчал. Жевал травинку. Холодный ветер теребил полы его накидки: полушубок травника остался на поляне, взятый турками в трофей, и травник приспособил одеяло на манер плаща, продрав в серёдке дыру для головы и подпоясавшись верёвкой. Шварц поёжился в своей рясе.
– И как тебе не холодно?
Жуга с усмешкой покосился на монаха.
– А у тебя, часом, лицо не мёрзнет?
– Знамо дело, нет!
– А я вот весь как твоё лицо.
– Хорош болтать, – вмешался Золтан. – Что скажешь, Лис? Здесь попытаем счастья или дальше пойдём?
– Здесь будем переходить, – рассеянно ответил Жуга, оглядывая скалу на другом берегу. – Есть там ложбина, влезем как-нибудь. Выше по течению плёс, глубоко, а ниже на перекате такая сейчас стремнина… Да и турки лагерем стоят – вишь, разъездились. Ночью перейдём.
– Перейдём и?.. – спросил Бертольд. – Дальше что?
– Там видно будет, – уклончиво ответил травник. – Есть у меня одна мыслишка.
– Ладно, – кивнул Золтан. – Ночью так ночью. Коль так, кто хочет, может спать. Я покараулю.
Бертольд заметно нервничал. Ни Жуга, ни Золтан Хагг не говорили, что задумали, и лишь укладываясь спать, Жуга спросил, доводилось ли Шварцу ходить по горам, и хмыкнул, услышав, что нет.
– Придётся научиться, – буркнул он.
И уснул.
Всем опасениям вопреки три путника счастливо миновали реку и турецкие посты и через день достигли первой из вершин, лежащих на пути. Отсюда открывался вид на две другие, разделённые неширокой седловиной.
– Дибиу, – сказал Жуга, перехватив вопросительный взгляд монаха. – Перевал солёных снегов. Боже, я уже забыл, как вольно дышится в горах… А у вас в городах воздух тяжелей земли.
Он стоял на самом краю обрыва, спокойный, будто и не было под ним двухсот локтей отвесной пропасти. Неподалёку тёк ручей, срываясь вниз негромким водопадом. Шварц подойти не решился – больно уж кружилась голова. С его точки зрения, дышалось здесь отнюдь не легко: прозрачный горный воздух был, конечно, чище городского, но монаху его всё время не хватало. Мешок за спиной, казалось, тяжелел с каждым шагом. Он вздохнул и огляделся.
Отсюда, с высоты, как на ладони было видно реку, лес и дальние луга. Обугленными пятнами темнели разорённые деревни, штук шесть или семь – за туманом трудно было разглядеть, сколько именно. На южном берегу расположились турки, на северном дымили костры ополчения. Сновали люди, похожие с высоты на маленьких букашек. Дымов было много как с той, так и с другой стороны. Людей – тоже.
– Почему они стоят? Ну, в смысле, турки. Почему не нападают? – спросил монах.
– Обозов ждут. Нет им сейчас резона реку переходить.
– Куда дальше идём?
– Я думаю, что никуда, – ответил Золтан вместо травника. – Так, Жуга?
– Может, и так.
– А чего ты ждёшь?
Травник не ответил.
День разгорался. Воздух медленно теплел. Туман, клубясь, дымящими потоками стекал в низины. Взошедшее солнце позолотило горные вершины, и почти сразу с запада донеслось еле слышимое блеяние. Бертольд и Золтан оглянулись, Жуга остался недвижим. Из-за уступа скалы показались бараньи спины, а затем и пастух. Лохматая овчарка с лаем бросилась чужакам под ноги, остановилась и сдала назад, рыча и поджимая хвост. Овцы сбились в кучу.