«Надо».
Травник помолчал и отвёл взгляд.
– Нет, – сказал он. – Не всё время. Не такой уж я дурак.
– Nevermore!
Огромный ворон переступил и замер недвижим, полуприкрыв глаза прозрачной плёнкой век, будто и не он только что выкрикнул неведомое слово. Народ загомонил: «Ишь, раскричался… Да нешто где так люди говорят?»
– Слыхали? – Горбун осклабился и погладил птицу кончиками пальцев. Ворон не шелохнулся, остался сидеть на его плече. Похоже, шум толпы нисколечко его не волновал. – Мне подарил его один моряк по прозвищу Хью Смолёный.
– Хую? – переспросил с усмешкой рябой, бородатый, богато одетый крестьянин. – Звучит не слишком прилично! За дело прозвали или так?
Молодуха, что стояла рядом, прыснула в кулак и закрыла фартуком лицо. В толпе загоготали.
– И чего он, значит, сказал?
– Сказал: «Больше никогда».
– А на каком это языке?
– Саксов!
– Эва куда хватил… А энто где?
– Вон там. – Горбун махнул рукой. Толпе, похоже, этого хватило. – Ну что, полюбовались говорящей птичкой? А сейчас – чудо из чудес – наша малышка расскажет любому, кто он есть, кем был и что его ждёт, а чтобы вы не думали, будто мы заранее всё разузнали, я ей завяжу глаза вот этой повязкой!
В толпе нашлись желающие проверить, так ли уж плотна тряпица, и после долго тыкались по сторонам с завязанными глазами под общий хохот поселян. Тем временем из фургончика выбралась невысокая темноволосая девчушка лет пятнадцати, отряхнула от соломы простенькое платье, с улыбкой кивнула горбатому зазывале и с готовностью подставила голову. Полоска чёрного сукна легла ей на глаза.
– Видели? Вот так. – Горбун поворотился к публике. – Ну, кто желает?
Девчонка двинулась по кругу, вытянув руку перед собой. Народ притих.
– Ну, кто? Ну, поселяне, испытайте судьбу! Мужики вы или нет? Кто первый? С первых денег не берём.
Высокий белобрысый парень протиснулся через толпу.
– Была не была! – Он протянул руку. – Давай, девка, угадывай.
На несколько мгновений воцарилась тишина.
– Тебя зовут… Миодраг, – сказала негромко девушка. – Ты с юга, из деревни Миловице. Приехал сюда вчера, а дома у тебя жена и двое детей… Два сына. Так?
Лицо у парня вытянулось.
– Так…
– Ты приехал на ярмарку купить коня, купил и уезжаешь вечером.
– Но…
– Не ходи обмывать покупку, не то лишишься кошелька, а может, и лошади тоже.
– Спасибо… – ошарашенно пробормотал белоголовый.
– А ну-ка, я! Я! – пролез к девчушке бородач. Схватил её за руку. – Давай про меня расскажи. Чего там, а?
Та помедлила, и всем стоящим рядом почудилось, что на губах её промелькнула усмешка.
– Ты – Болеслав по прозвищу Куделя, у тебя лавка в Тырговиште. Приехал ты сюда, сказав жене, что едешь к другу в Марген, а сам три дня не вылезал из тутошней корчмы. А ещё ты…
– Жена?! – подбоченясь, визгливо крикнула молодуха. – Ты же вдовцом назвался! Ах ты, старый кобель!
Неведомо откуда оказавшаяся в её руках новенькая хлебная лопата обрушилась крестьянину на голову.
– Да что ты, что! Марица! – отбрыкивался тот, прикрываясь руками под хохот толпы. – Кому ты веришь! Дык…
– Молчи, прохвост!
В толпе захохотали, и рябой крестьянин, посрамлённый, поспешил убраться.
В толпе зашевелились:
– Я!
– Мне погадай, дочка.
– Скажи-ка лучше, где пиво крепче!
Горбун, ссадив на жёрдочку чёрную птицу, двинулся по кругу вслед за девкой с шапкою в руках.
– Праведный праздник для праведных граждан – что отточенный серп для спелых колосьев! Давай, народ! Накопил деньжат, так не жадись! Всё расскажем, всё обскажем! Кто, зачем и почему! Бросай, кому сколько не жаль!
Монетки сыпались потоком. Отказа не было никому.
«Тебя зовут Василиу, ты думал ехать через Хунендоару на свадьбу к брату и завернул присмотреть подарок…»
«Ты – Йожеф из Кошице. Приехал за вином. Не покупай белое – до дому всё равно не довезёшь…»
«Ты – Николае, пивовар, приехал закупиться майским хмелем. Но если твои соседи узнают, что ты разбавляешь пиво…»
«Твоё имя Дину, ты плотогон, а приехал сюда купить платок для подружки…»
«А ты… ты…»
Пауза возникла неожиданно – просто очередная рука легла в её ладонь, и девчушка вдруг замялась, кусая бледные губы. Помедлив, пробежалась пальцами вверх по руке и отпрянула, ощутив колючий холодок браслета на запястье.
Народ притих.
– Ты… – Она всё медлила. – Ты… – Топнула ногой. – Да скажи что-нибудь!
Незнакомец поднял рыжую голову – длинные волосы качнулись, стянутые в хвост, – и посмотрел на девушку.
– Ну! – В голосе её была почти осязаемая боль.
– Развяжи глаза, – сказал негромко он.
И помолчав, добавил:
– Меня зовут Жуга.
Есть ли в мире место более странное, чем то, где только что закончилась война?
Навряд ли.
Приметить пёстрые палатки, серый полог сдвинутых возов и полосатые шатры увеселительных заведений можно было издалека. Этот небольшой, стихийно возникший на берегу реки рынок невозможно было миновать – до этого места дошла война и здесь, у трёх сожжённых деревень, нашла свою погибель. Народ медленно, не без опаски возвращался на оставленные ворогом, кому родные, а кому и новосельные места. Разорённая весенняя земля просила рук. Рабочих рук. Почуяв прибыль, вслед за поселянами потянулись торговцы и менялы, оставившие войско шинкари и маркитанты, а потом и остальные – продажные девчонки, вездесущие цыгане, актёры, мелкое ворьё, придурки, битые войною инвалиды и прочий сброд. Всё это двигалось, крутилось, разрастаясь, здесь покупали, продавали, ели, пили, развлекались и узнавали новости. Войска османов отступили, исчезли словно страшный сон. Ополчение отправилось домой. Бояре посмелей погибли, трусливых прогнала война. Законы города сюда добраться не успели, в предгорьях и в горах законов не было. А дуракам и так закон не писан.
Миновать это место было невозможно.
От маленькой палатки знахаря, увешанной пучками трав и кореньев, до места, где давали представление заезжие лицедеи, было рукой подать, и угловатый рыжий парень с хвостом волос, который завернул сюда порыться в травах, невольно потянулся посмотреть, что там за шум и толкотня. Худенькая девушка плясала на канате над людскими головами. Люди смеялись, спорили и бились об заклад. Играла скрипка, весело, задорно, необычно витиевато для бродячего артиста. Дело близилось к вечеру, и большую часть представления парень уже пропустил. Он протолкался сквозь толпу, бросил беглый взгляд на зазывалу-горбуна, на скрипача и танцовщицу, повернулся, чтоб уйти, потом остановился и присмотрелся.
Не всё было так просто. В руках у девушки был дротик, последний, судя по всему – штук десять ярких оперённых хвостиков уже унизывали деревянный шарик, что висел, качаясь, на верёвке у фургона, похожий издали на диковинную птицу. Девчонка повернулась. Бросок! Шар закрутился, ощетинившись новым пером. В толпе заулюлюкали, засвистели. Девушка спрыгнула, легко проделав пируэт, блеснула улыбкой и в два прыжка скрылась под пологом фургона. Была она невысокая, темноволосая, с маленькой грудью, на первый взгляд ещё ребёнок, и только если приглядеться, становилось видно, что в ней нет обычной для детей неровной худобы и угловатости, хребет не выпирал стерляжьей спинкой, бёдра округлились, движения были лёгкие, уверенные – неуклюжий чертёнок уже превратился в девушку, весьма красивую притом.
А дальше вдруг на сцене появился говорящий ворон, девушка вернулась, сменив рубашку и цветастые турецкие штаны на платье, и колесо весёлого гадания покатилось по толпе под смех и недовольный ропот: цыгане, мол, ещё и не то могут. Но ведь никто тебя не заставлял; понравилось – монетку брось, а коль не веришь, так и не надо! Рыжий парень и сам не заметил, как его ладонь оказалась у девушки в руке.
А там замолчала толпа.
Горбун подошёл ближе. С вопросом тронул танцовщицу за плечо. Та отмахнулась: «Погоди!» – и потянула с лица повязку. Глаза у неё оказались глубокие и тёмные, с искринкой, цвета кожуры спелого ореха, и взгляд их был тревожен.
– Жуга? – переспросила она.
– Да, – тот кивнул. – А тебя зовут… – Он прищурился: – Линора?
– Ты…
– Что?
– Но тебя ведь нет… там… – беспомощно проговорила она и подняла ладонь к виску. – Сегодня… не могу…
Ноги её подломились, и девушка медленно осела на песок.
Толпа изумлённо ахнула.
Горбун и рыжий странник одновременно метнулись вперёд, подхватывая тело. Горбун осклабился: «Не трожь!» – но травник только отмахнулся в ответ. Поднялся с девушкой на руках, огляделся: «Куда отнести?» Горбун махнул рукой:
– В повозку.
Музыка смолкла – скрипач опустил инструмент. Растерянно глянул на девушку, на горбуна и первым поспешил к фургону. Не говоря ни слова, все четверо скрылись внутри, задёрнув полотняный полог. Стало ясно, что продолжения не будет, и народ, посудачив минуту-другую, принялся расходиться.
Под вечер рынок стих, лишь с перекатов на кривой лопате полуострова доносился шум воды. У разожжённого костра сидели горбун и Жуга. Позади них, в багровых отблесках огня неровной громадой чернел фургон. Чуть поодаль два пегих облезлых вола хрустели охапкой соломы.
Горбун был коренаст и рыж. Не так, как странник, с его огнен- ным сполохом, но тёмной рыжиной подпалённого меха, будто был посыпан толчёным кирпичом. Нахохлившись, он сидел на корточках, завернувшись в старый плащ, носатый, сам похожий на птицу. Говорящий ворон дремал, забравшись на задок фургона. В руках у горбуна была сковорода.
– Нечасто нам срывают представления, – потряхивая над огнём бугристую ячменную лепёшку, говорил он. Голос его был ровен и задумчив. – Можешь гордиться, Лис, – тебе это удалось.
– Я не нарочно, – хмуро отозвался тот.
– Верю, что не нарочно… – Горбун затянулся трубкой, выпустил дым. Помолчал. – Давно ты здесь?