Затем, повернувшись к инспектору, доктор негромко произнес:
— Если хотите его допросить, делайте это прямо сейчас: он быстро угасает. Многого от него не добьетесь — он слишком слаб, я лично тормошить бы его не стал, однако попытайтесь хоть что-то разузнать.
Инспектор с блокнотом в руке шагнул поближе.
— Как я понял со слов этого джентльмена, — он кивнул на Атертона, — ваше имя Роберт Холт. Я из полиции, и мне нужно выяснить, почему вы оказались в таком состоянии. На вас напали?
Холт, приоткрыв глаза, невидяще посмотрел на инспектора, словно никак не мог не только разглядеть его, но даже понять, что он говорит. Сидней, склонившись над больным, попытался объяснить:
— Инспектор хочет знать, как вы сюда попали и что с вами случилось. Вам сделали что-то плохое?
Веки Холта вновь начали смыкаться. Но вдруг его глаза распахнулись, становясь все шире и шире. Рот тоже открылся. На его лице, схожем с черепом, появилось выражение панического страха. Он старался заговорить, но не мог. Наконец у него получилось:
— Жук! — Он замолк. Потом вновь приложил все усилия: — Жук!
— О чем это он? — спросил инспектор.
— Кажется, я понимаю, — сказал Сидней и обратился к человеку на койке: — Да, я вас слышу: жук. Этот жук что-то вам сделал?
— Схватил за горло!
— Поэтому у вас на шее отметины?
— Жук меня убил.
Его веки сомкнулись. Холт впал в беспамятство. Инспектор был озадачен — и не скрывал этого:
— Про какого жука он говорит?
— Полагаю, мне — и моим товарищам — все и так ясно. Мы объясним позже. А сейчас нам необходимо вытянуть из него все, что можно… пока время не вышло.
— Да, — подтвердил доктор, не отпуская запястье больного, — время еще есть. Немного, счет идет на секунды.
Сидней попытался привести Холта в чувство:
— Мистер Холт, вы всю вторую половину дня провели с мисс Линдон. Это так?
Атертону удалось пробудить что-то в сознании несчастного. Его губы задрожали, мучительно выговаривая:
— Да… весь день… и вечер… Господи, помоги мне!
— Надеюсь, Бог тебе поможет, бедный мой товарищ; тебе, как никому другому, нужна Его помощь. На мисс Линдон сейчас твоя старая одежда, ведь так?
— Да… старая одежда. Боже!
— Где теперь мисс Линдон?
До этого Холт отвечал с закрытыми глазами. Теперь они широко раскрылись, и в них вернулся прежний ужас. Сам он пришел в крайнее возбуждение — и приподнялся на кровати. Трясущиеся губы начали выговаривать слова, будто мучительно выдавливая звук за звуком:
— Жук хочет убить мисс Линдон.
Кажется, он содрогнулся до глубин своего существа. Его всего заколотило. Он упал обратно на подушку — и это был плохой признак. Врач молча осмотрел его, мы тоже притихли.
— На сей раз он ушел безвозвратно, его не вернет никакое волшебство.
Я вдруг ощутил, что кто-то сжимает мне руку; это Лессинхэм, возможно, не осознавая, как сильно давит, схватил меня за предплечье. Его рот подергивался. Он дрожал. Я окликнул медика:
— Доктор, не осталось ли у вас глотка бренди для моего друга?
Лессинхэм проглотил остатки «шиллингового пойла». Кажется, это спасло нас от истерики.
Инспектор заговорил с хозяйкой заведения:
— Итак, миссис Хендерсон, давайте, объясните нам, что все это означает. Кто он такой, как сюда попал, кто с ним был, что вам вообще известно? Если вам есть что сказать, выкладывайте, однако будьте осторожны: я обязан вас предупредить, что все, что вы скажете, может быть использовано против вас.
Глава 45. Все, что знала миссис Хендерсон
Миссис Хендерсон засунула руки под передник и растянула губы в улыбке.
— Мистер Филипс, странно мне слышать, что вы так вот со мной разговариваете. Можно подумать, что я натворила что-то такое, чего делать не надобно, раз эти речи от вас исходят. А о том, что стряслось, расскажу все-все с преогромнейшей охотой. Не нуждаюсь я в осторожности, и призывать меня к ней не стоило, потому как всегда держусь настороже, сами, поди, уже поняли.
— Да… так я и понял. Больше вам сказать нечего?
— Ох уж, мистер Филипс, подловить кого вы мастак, к бабке не ходи. Конечно, есть у меня что поведать, разве не к тому веду?
— Тогда выкладывайте.
— Будете давить на меня, только с толку собьете; ляпну что-нибудь не то, скажете, я вру, однако Господь-то видит, женщины правдивей меня в Лаймхаусе не сыскать.
У инспектора с языка было готово сорваться ругательство, но ему удалось сдержаться. Миссис Хендерсон закатила глаза, будто искала вдохновение на грязном потолке.
— Дай бог памяти, случилось все меньше часа назад, или час с четвертью прошло, или час и двадцать минут…
— Наша дотошность до секунд не доходит.
— Слышу, стучат в переднюю дверь, иду открывать, там араб с громадным тюком на голове, чуть его самого не больше, а с ним два типа. Этот араб мне говорит, акцент у него еще такой чудной, как у всех арабов, мол, комнату мне на ночь, одну комнату. Иностранцев-то я не особо жалую, никогда их не любила, особенно этих арабов, от которых меня прям с души воротит; ну, я ему на это намекаю. А араб-то, кажись, меня не понимает и все твердит по-прежнему, мол, комнату на ночь, комнату. И сует мне две полукроны в руку. А я завсегда себе говорила, что деньги есть деньги и деньги одного ничем не хуже денег другого. Ну, спорить я не стала — не возьму я, кто другой возьмет — и провела их в номер. Потом вернулась вниз, и где-то через полчаса наверху загалдели…
— Что это был за шум?
— Орали и визжали — аж, Господи спаси, кровь в жилах сворачивалась — таких пронзительных криков я в жизнь не слыхивала. Бывают у нас беспокойные гости, у кого ж их нету, но такое у меня впервой. Подождала я с минуту, а они все орут и орут, да так, что того и гляди кто-нибудь на них жаловаться придет, ну, я наверх и поднялась, стучу в дверь, но, кажись, колотить в нее я могла веки вечные.
— Шум не прекращался?
— Не прекращался! Еще как не прекращался! Благослови вас Господь! Крик за криком, думала, крыша упадет.
— Вы больше ничего не слышали? Например, звуков борьбы или ударов?
— Ничего такого, кроме тех воплей.
— Кричал один человек?
— Один. Я уже сказала, вопль за воплем, а когда ухо к двери приложишь, кажется, что кто-то другой будто себе под нос жужжит, и оно не просто так: с такими-то криками сразу и не подумаешь, что какое-то там гудение за ними услыхать возможно. Я в дверь колочу-колочу, уж было посчитала, что она от моих ударов рухнет, и тут араб мне изнутри говорит: «Уходи! За комнату заплачено! Прочь!» Ну и дела, думаю. Я ему отвечаю: «За комнату хоть уплачено, хоть не уплачено, но за такой хай вы мне не платили!» И еще ему говорю: «Только попробуйте пошуметь, разом отсюда вылетите! Не успокоитесь, я мигом кого-нибудь кликну, мало не покажется!»
— Они успокоились?
— Вроде того, только все равно слыхать было, как кто-то там гудит и еще кто-то будто отдышаться не может.
— Что произошло потом?
— Я вижу, вроде как все стихло, потому спустилась к себе. Через четверть часа, ну, или минут через двадцать, вышла я на крыльцо языком почесать. И миссис Бейкер, что в доме 24 через дорогу живет, подходит ко мне и говорит: «Что-то твой араб у тебя особо не задержался». Я на нее гляжу. «Это ты о чем?» — спрашиваю, а сама недоумеваю. «Видала я, как он к тебе пришел, — отвечает, — а теперь, несколько минут назад, гляжу, он опять идет, и тюк свой огромный на голове волочит, самого аж шатает!» «Ну и ну, — говорю, — вот это новости, я и не знала, что он ушел, надо же, не увидала…» — в этом я не соврала. Итак, поднимаюсь я наверх опять; дверь, конечно, нараспашку, а комната вроде пустая, я внутрь прошла и вижу, что бедолага этот за койкой лежит.
Тут не выдержал врач:
— Было б у вас что в голове, за мной бы сразу послали, и бедняга мог бы сейчас в живых остаться.
— Мне откуда было знать, доктор Глоссоп? Я же того не поняла. Думала, его убили, и мне этого хватило. Ну, я вниз кинулась, Густуса Барли, что стенку подпирал, схватила и говорю: «Густус Барли, беги в участок что есть мочи и скажи, что тут человека убили… что у нас был араб и парня укокошил». Это все, что я знаю, и больше ничего рассказать не могу, мистер Филипс, даже если приметесь меня час за часом допрашивать.
— Вы думаете, что кричал вот этот человек? — инспектор указал на кровать.
— По правде сказать, мистер Филипс, сама не знаю, что тут думать. Если б меня кто спросил, то я б ответила, что кричала женщина. Уж женские вопли я отличу, когда услышу; чего-чего, а уж их я за жизнь наслушалась, видит Бог. Потому скажу, что так кричать могла только женщина и только если ее довели до крайности. Однако женщины при нем не имелось. Был этот, убитый, да еще один… а про того могу заметить, что одежи на нем и на два пенса не набралось бы. А еще, мистер Филипс, заявляю, что больше под свою крышу арабов не пущу — этот был последним, и неважно, сколько они заплатят, попомните мое слово.
Миссис Хендерсон вновь возвела очи к потолку, как будто только что дала религиозный обет, после чего весьма торжественно покачала головой.
Глава 46. Неожиданная остановка
Когда мы покидали дом, констебль протянул инспектору записку. Тот прочитал ее и передал мне. Она была из местного участка.
«Получено сообщение, что араба с большим тюком на голове заметили поблизости от вокзала Сент-Панкрас. Его сопровождал молодой человек, похожий на бродягу. Последний выглядел нездоровым. Предполагается, что они ждали поезд, вероятно, на север. Следует ли задержать их?»
Я сделал в конце приписку:
«Возьмите их под стражу. Если они успели уехать на поезде, подготовьте экстренный для погони».
Через минуту мы опять были в кэбе. Я попытался убедить Лессинхэма и Атертона позволить мне продолжить преследование одному — тщетно. За Атертона я не беспокоился, но боялся за Лессинхэма. И не столько из-за ежеминутного ожидания срыва, сколько из-за того, что его вид, манеры и поведение, столь красноречиво свидетельствовавшие о крайнем психическом истощении и возбуждении, начинали действовать мне на нервы. Я предвидел надвигающуюся катастрофу. Мы стали свидетелями того, как один раз в этой трагедии пал занавес. Сомнений не оставалось, дальше будет хуже — гораздо хуже. Стоило отказаться от оптимистических надежд: нет, существо, которое мы преследуем, не вернет нам жертву целой и невредимой, — после всего виденного и слышанного нами рассчитывать на это не приходилось. Я мог с уверенностью заявить, что если надо будет действовать быстро и без колебаний, Лессинхэм скорее помешает нам, чем поможет.