— Уберите!.. уберите это от меня! — надрывался он.
Несколько секунд я смотрел на него, не в силах вымолвить и слова от изумления. Наконец я выговорил:
— Лессинхэм!.. Это только картинка!.. Вы спятили?
Он продолжал издавать крики.
— Уберите! уберите прочь!.. Порвите ее!.. Сожгите!
Его волнение было столь ненормальным — и неважно, какая причина его вызвала! — что я, опасаясь повторения припадка, от которого он недавно оправился, сделал так, как он просил: разорвал гравюру на четыре части, а потом, чиркнув спичкой, сжег каждую по отдельности. Он завороженно смотрел на сгорающую бумагу. Когда от гравюры остался один лишь пепел, он с облегчением вздохнул.
— Лессинхэм, — сказал я, — вы либо уже сошли с ума, либо сходите сейчас: что из этого правда?
— Думаю, ни то, ни другое. Полагаю, я не менее здравомыслящ, чем вы. Это все… это все та история, о которой я упоминал; она… она весьма любопытна, но я расскажу ее вам… как-нибудь попозже. Как я уже отметил, вас заинтересует этот занятный случай необыкновенного выживания. — Он откровенно старался вести себя как обычно. — Чрезвычайно сожалею, Атертон, что вам поневоле пришлось лицезреть мою слабость — которой я, к тому же, не в состоянии дать ей внятное объяснение. Попрошу вас об одном — соблюдать строгую конфиденциальность. Случившееся здесь должно остаться между нами. Я в ваших руках, но вы мой друг, поэтому я знаю, что могу на вас положиться и вы никому не расскажете о произошедшем — и не пророните ни слова, тем более при мисс Линдон.
— Почему «тем более» при мисс Линдон?
— Сами не догадываетесь?
Я пожал плечами.
— Если мои догадки соответствуют действительности, то не будет ли мое молчание еще более несправедливо по отношению к ней?
— Об этом ей должен рассказать я, а не кто-то другой. Я обязательно сделаю то, что должен… Дайте мне обещание: вы и словом не намекнете ей на то, что имели несчастье увидеть.
Я пообещал ему то, что он требовал.
В тот день мне уже было не до работы. Апостол, его недомолвки, экземпляр жесткокрылого да арабский друг в придачу — все это вместе взятое подействовало, как микробы, попавшие в организм, уже предрасположенный к их приему, и вызвавшие жар и лихорадку; я весь горел — не находя себе места. Мысли кипели в голове!.. Марджори, Пол, Исида, жук, гипноз — все смешалось в бредовой пляске. Любовь ранит!.. она и без того достаточно серьезный недуг, но когда возникают осложнения, отягощенные тайнами и разоблачениями, да такими, что сам теряешься, блуждаешь ли ты во сне или все происходит в суровой действительности, но при этом никакого жара у тебя нет, температура нормальна, как в ракете месье Верна, достигшей Луны, вот тогда можешь считать себя истинным чудаком и уродцем и требовать, чтобы тебя законсервировали медики и выставили, замаринованного, на публичный обзор, хотя они и так обязаны это сделать, дабы в будущем никто не усомнился, что такой человек, как ты, вправду жил на земле, опять же, если ты сам вдруг не окажешься поблизости и не утрешь нос этим Фомам Неверующим. Но это не в моем характере. Стоит мне зажечься, как разгорается пожар, а когда я в горячке, вокруг творится такое, что невольно помянешь буйство красок варьете. Когда Пол ушел, я попытался обдумать произошедшее, а уж если я взялся за что-то всерьез, то быть беде — посему я предпочел пойти прогуляться по набережной.
Глава 14. На балу у герцогини
В тот вечер герцогиня Дэтчетская давала бал, и, войдя в залу, я сразу увидел Дору Грейлинг.
Я направился прямо к ней.
— Мисс Грейлинг, вчера я отвратительно поступил с вами и потому пришел сюда принести свои извинения — молить вас о прощении!
— О прощении? — Она вздернула подбородок — было в этой ее манере немного склонять головку к плечу что-то птичье. — Вы были нездоровы. Сегодня вам лучше?
— Да… Вы прощаете меня? Тогда даруйте мне безоговорочную уверенность в этом, наделив правом протанцевать с вами танец, пропущенный мной накануне.
Она поднялась. К нам подошел человек, незнакомый мне: Дора считалась одной из самых желанных в Англии невест — за ней давали миллион.
— Это мой танец, мисс Грейлинг, — сказал он.
Она посмотрела на него со словами:
— Вы должны меня извинить. Боюсь, я допустила ошибку. Совершенно забыла, что этот танец обещан другому.
Я никогда не думал, что она способна на подобное. Дора взяла меня под руку, и мы ушли, оставив кавалера недоуменно смотреть на нам вслед.
— Вот сейчас страдает он, — прошептал я ей, закружившись по зале: вальсировать она мастерица!
— Неужели? А вчера страдала я… и мне не хотелось бы пережить такое опять. Для меня танец с вами значит многое. — Она густо покраснела, добавив, будто невзначай: — В наши дни мало кто из мужчин по-настоящему хорошо танцует. Наверное, мне так кажется, потому что вы превосходный танцор.
— Благодарю.
Вальс закончился, и мы укрылись в обставленном специально для это бала уголке на балконе. Там мы разговорились. В мисс Грейлинг есть нечто располагающее к откровенности и заставляющее раскрыть перед ней душу: я и сам не заметил, как начал рассказывать о своих планах и проектах — и не каких-то там, а о последней задумке, которая в конце концов должна была привести к молниеносному уничтожению целых армий. Дора слушала меня с удивительной увлеченностью.
— Честно говоря, на пути к воплощению подобных идей стоит не теория, а практика: такое легко доказать на бумаге или организовать малую демонстрацию в лаборатории; то, чего действительно не хватает в моей ситуации, так это настоящего испытания в полную мощь. Если бы я, например, мог отправиться со своей установкой в южноамериканские леса, где почти нет людей, но много животных, то вскоре смог бы сразу показать все преимущества моего изобретения.
— Так что же вы не едете?
— Подумайте, сколько это будет стоить.
— Я полагала, вы считаете меня своим другом.
— Я надеялся, что так и есть.
— Тогда почему вы не позволите мне помочь вам?
— Помочь мне?.. Как?
— Я могу одолжить вам денег на испытания в Южной Америке: кажется, от такого вложения стоит ожидать хорошей отдачи.
Я заерзал.
— Вы, мисс Грейлинг, очень добры ко мне.
Она ответила мне довольно холодно:
— Умоляю, не глупите!.. Я прекрасно вижу вашу заносчивость, хотя вы и пытаетесь оставаться как можно более деликатным.
— Мисс Грейлинг!
— Понимаю, с моей стороны было опрометчиво предлагать помощь, когда вы о ней не просили; вы достаточно ясно дали мне это заметить.
— Уверяю вас…
— Ах, оставьте. Конечно, окажись на моем месте мисс Линдон, все было бы иначе; она, по крайней мере, получила бы вежливое объяснение. Но куда нам до мисс Линдон.
Я опешил. Эта вспышка выглядела вопиюще необоснованной; я не имел ни малейшего понятия, что дурного успел сделать или сказать; страстность мисс Грейлинг поражала — и была так ей к лицу! — никогда ранее эта девушка не казалась мне настолько хорошенькой, поэтому я просто уставился на нее, не в силах совладать с собой. А она продолжала — так же беспричинно:
— Вот идет мой следующий кавалер — не могу же я отказывать всем подряд. Надеюсь, я не нанесла вам непоправимой обиды и вы согласитесь еще раз со мной потанцевать?
— Мисс Грейлинг!.. Я буду вне себя от счастья. — Она протянула мне бальную книжку. — Где я могу написать свое имя?
— Ради вашего же спокойствия, вам лучше выбрать танец как можно ближе к концу бала.
— Кажется, они все заняты.
— Это неважно; вычеркните любое имя и поставьте вместо него свое.
Это давало мне почти полную свободу действий. Я записался через два вальса и даже не потрудился спросить, чье место займу.
— Мистер Атертон, это вы?! — вдруг раздался голос.
Она — да, это была она. Марджори! И только я ее увидел, как понял, что на земле иных женщин для меня не существует; один лишь взгляд в ее сторону заставил кровь забурлить в венах. Повернувшись к своему спутнику, мисс Линдон кивком позволила ему уйти.
— У вас тут есть свободное местечко?
Она опустилась на стул, на котором мгновение назад сидела мисс Грейлинг. Я сел рядом. Она посмотрела на меня смеющимися глазами. Я же оцепенел от волнения.
— Вы не забыли, как вчера вечером я говорила вам, что мне может понадобиться ваша дружеская помощь в дипломатическом вмешательстве? — Я кивнул, чувствуя, что зря она мне об этом напомнила. — Так вот, время пришло — или, по крайней мере, вот-вот настанет. — Она замолчала, а я не сделал ничего, чтобы облегчить ей задачу. — Вы знаете, каким неразумным может быть мой папа.
Я знал — большего упрямца, чем Джеффри Линдон, в Англии не сыскать; да и, в некотором смысле, большего тупицы тоже. Но все равно я не был готов сказать такое его дочери.
— Сами видите, как нелепо он придирается к… Полу.
Мне понравилось, что она замешкалась, прежде чем назвать этого человека по имени; но когда она все-таки назвала, нежность в ее голосе ужалила меня, как овод. Выбрать меня среди всех людей на земле, чтобы… вот так произнести это имя, было настолько… по-женски.
— Мистер Линдон не знает о том, что происходит между вами?
— У него имеются некоторые подозрения. И здесь на сцену должны выйти вы, папа так вас ценит; мне бы хотелось, чтобы вы нашептали ему пару добрых слов о Поле… подготовили его к тому, что будет. — Неужели кому-то из отвергнутых влюбленных поручалась такая миссия? Я онемел от ее чудовищности. — Сидней, вы всегда были моим другом — моим преданнейшим, чудеснейшим другом. Когда я была малышкой, вы всегда заступались за меня перед папа, укрывали от его гнева. Я выросла, но мне опять нужны ваши поддержка и защита.
Ее голос смягчился. Она положила ладонь мне на рукав. В какой жар меня бросило от ее прикосновения!
— Но я не понимаю, к чему эта таинственность, зачем все с самого начала держалось в секрете?
— Это Пол не хотел, чтобы папа узнал.