– Атертон, вольно или невольно, но вы проявляете по отношению ко мне вопиющую несправедливость. Я не представляю, какое именно мнение у вас сложилось обо мне и на чем именно оно базируется. Однако я протестую против такого отношения и со всей ответственностью заявляю, что являюсь человеком с хорошей репутацией, таким же честным и порядочным, как вы.
– Но вас преследуют галлюцинации.
– Галлюцинации? – Лессингем резко выпрямился, глядя мне прямо в лицо. Затем по всему его телу волной пробежала дрожь. Губы его скривились, а лицо мгновенно стало мертвенно-бледным. Он снова тяжело оперся о стол. – Да, Господь свидетель, это правда – меня преследуют галлюцинации.
– Выходит, вы либо сумасшедший и по этой причине не можете жениться, либо совершили что-то такое, что ставит вас вне цивилизованного общества, границы терпимости которого весьма обширны, – а значит, вам тем более нельзя вступать в брак. Дилемма, перед которой вы оказались, очень неприятная.
– Я… я жертва наваждения.
– Какова природа этого наваждения? И в чем конкретно оно состоит? Не принимает ли оно форму… жука?
– Атертон!
Совершенно внезапно Лессингем рухнул на пол – и мгновенно трансформировался. Другого слова для описания того, что с ним произошло, я подобрать не в состоянии. Он разом словно превратился в лежащую на полу бесформенную кучу, а затем, воздев руки над головой, залопотал что-то совершенно нечленораздельное, словно говорил на каком-то зверином языке. Трудно представить себе более неприятное зрелище, чем то, что предстало перед моим пораженным взором. Что-либо подобное, по моим представлениям, могло происходить только где-нибудь в помещениях больницы для умалишенных с обитыми войлоком стенами – и нигде больше. От этой картины все мои нервы натянулись словно струны.
– Ради всего святого, что с вами происходит, старина? – воскликнул я. – Вы что, в самом деле совершенно не в себе? Вот, выпейте это!
Я силком впихнул бокал с бренди в дрожащие пальцы Лессингема. Прошло некоторое время, прежде чем мне удалось объяснить ему, чего я от него хочу. Наконец он поднес бокал к губам и проглотил его содержимое залпом, словно это была вода. Постепенно рассудок стал возвращаться к нему. Он встал и огляделся с улыбкой, которая показалась мне просто жуткой.
– Это… это наваждение.
– Если это так, то это какое-то странное наваждение.
Я с любопытством оглядел Лессингема. Было ясно, что он предпринимает все возможные усилия, чтобы восстановить самообладание и контроль над собой. При этом на его губах все еще продолжала играть та самая ужасная улыбка.
– Атертон, вы… скажите мне, кто такой ваш приятель с Востока?
– Мой приятель с Востока? Вы, наверное, хотели сказать – ваш приятель. Изначально я предположил, что человек, о котором мы говорим, – мужчина. Похоже, однако, что это женщина.
– Женщина? Вот как. Что вы хотите этим сказать?
– Ну, лицо у этого человека мужское – и, надо сказать, весьма неприятное. Дай бог, чтобы таких лиц на свете было поменьше! И голос тоже мужской – опять-таки очень необычный. Но тело, как я убедился ночью, женское.
– Это звучит очень странно. – Лессингем закрыл глаза. Я обратил внимание на то, что его щеки покрылись липкой испариной. – Скажите, вы верите… верите в колдовство?
– Смотря в какое.
– Вам приходилось слышать о колдовстве обеа? Те, кто его практикует, могут заколдовать человека таким образом, что тот по их желанию в тот или иной момент видит нечто – опять-таки то, что они захотят. Вы полагаете, такое возможно?
– Это не тот вопрос, на который я готов ответить однозначно – «да» или «нет».
Лессингем посмотрел на меня. Глаза его были полузакрыты. Мне вдруг пришло в голову, что он, возможно, втягивает меня в бесцельную беседу ради того, чтобы выиграть время.
– Помнится, однажды мне довелось читать книгу под названием «Неизученные болезни мозга». Там было много интересных сведений о галлюцинациях.
– Охотно верю.
– Скажите откровенно – вы рекомендовали бы мне обратиться к психиатру?
– Я не думаю, что вы сумасшедший, если вы об этом.
– Правда? Что ж, приятно это слышать. Безумие – самый страшный из всех недугов. Послушайте, Атертон, я должен вам признаться, что, независимо от того, в своем я уме или нет, я в любом случае далеко не в лучшем состоянии. Полагаю, мне надо дать себе возможность отдохнуть.
Лессингем направился туда, где оставил свои шляпу и зонт.
– Есть кое-что еще, что вам необходимо сделать, – заметил я.
– О чем вы?
– Вы должны отказаться от своих претензий на брак с Марджори Линдон.
– Мой дорогой Атертон, если у меня действительно серьезные проблемы со здоровьем, я откажусь от всего – от всего!
Свои последние слова Лессингем сопроводил движением рук, как бы подчеркивавшим его решимость.
– Поймите, Лессингем, все остальные ваши проблемы меня не касаются. Меня волнует только то, что имеет отношение к мисс Линдон. Прежде чем выйти из этой комнаты, вы должны твердо пообещать мне расторгнуть помолвку с ней сегодня же, до того как наступит вечер.
Лессингем повернулся ко мне спиной.
– Когда-нибудь вас будет мучить совесть из-за того, как вы со мной обошлись, – сказал он. – Это произойдет, когда вы поймете, что я – самый несчастный человек на свете.
– Теперь я это понимаю. И именно по этой причине мне так не хочется, чтобы темная тень вашей судьбы упала на невинную девушку.
Лессингем обернулся.
– Атертон, какие у вас на данный момент отношения с Марджори?
– Она относится ко мне как к брату.
– А вы к ней – исключительно как к сестре? Можно ли сказать, что ваши чувства по отношению к ней этим и ограничиваются?
– Вы знаете, что я люблю ее.
– И вы считаете, что, устранив меня как соперника, вы расчистите путь себе?
– Ничего подобного. Хотите верьте, хотите нет, но мое единственное желание состоит в том, чтобы она была счастлива. И конечно же, если вы ее любите, вы тоже этого хотите.
– Да, это так. – Лессингем ненадолго замолчал, и на его лице появилось выражение печали – чувства, которое, как мне казалось, ему недоступно. – Это так до такой степени, что вы даже представить себе не в состоянии что-либо подобное. Ни одному мужчине не нравится, когда в его любовные дела кто-нибудь вмешивается, особенно когда это делает кто-то, в ком он – позвольте уж – видит своего возможного соперника. Но я вам вот что скажу. Если та беда, которая выпала на мою долю, не исчезнет, а продолжится, клянусь богом – я не стану стремиться к тому, чтобы Марджори разделила мою судьбу, какие бы блага мне это ни сулило.
Лессингем сделал паузу. Я молчал, ожидая продолжения.
– Когда я был моложе, – снова заговорил мой собеседник, – я тоже страдал от подобных приступов. Но потом все прошло – и много лет ничего такого со мной не случалось. Я решил, что избавился от этого навсегда. Однако недавно недуг вернулся – вы сами могли в этом убедиться. Я, разумеется, постараюсь выяснить причины, по которым это произошло. Если станет ясно, что с этим ничего поделать нельзя и велика будет вероятность того, что припадки продолжатся, я не только, как вы выразились, откажусь от своих претензий на брак с мисс Линдон, но и от всех прочих своих амбиций. А пока определенности в этом вопросе нет, я ограничусь лишь поддержанием знакомства с нею.
– Вы мне это обещаете?
– Да, обещаю. А что касается вас, Атертон, то прошу вас – пока суд да дело, будьте со мной помягче. Не надо судить меня слишком строго раньше времени. Это очень неприятно для любого человека – узнать, причем с опозданием, что он был слишком строг к кому-то, кто этого не заслуживал. Попробуйте представить себе все то, что сулит мне этот мир сейчас, – а потом подумайте, каково мне будет, если все это навсегда станет для меня невозможным. И все из-за одного поворота колеса капризной фортуны.
Лессингем повернулся, собираясь уйти, но затем остановился и огляделся с таким видом, словно услышал какой-то звук.
– Что это такое? – спросил он.
Мое ухо тоже уловило нечто похожее на жужжание. Я невольно вспомнил рассказ Марджори о событиях предыдущей ночи. Звук в самом деле походил на шум крыльев летящего жука. На Лессингема он произвел удручающее впечатление – мне было просто жалко на него смотреть.
– Лессингем! – крикнул я и бросился к нему. – Не валяйте дурака! Будьте мужчиной!
Он ухватил меня правой рукой за мою левую и стиснул изо всех сил. У меня возникло странное ощущение, будто это само зло сжимает, словно в тисках, мои пальцы.
– Вот что, налейте-ка мне еще бренди, – пробормотал он.
К счастью, бутылка оказалась совсем рядом – я смог до нее дотянуться с того места, где стоял. В противном случае мне пришлось бы освобождаться от Лессингема, вцепившегося в мою руку мертвой хваткой, и весьма вероятно, что мне не удалось бы это сделать. Я передал ему бутылку и бокал. Он налил себе порцию напитка. К тому времени, когда он осушил бокал, жужжание стихло. Лессингем поставил пустой бокал на стол.
– Когда мужчина вынужден прибегать к алкоголю, чтобы привести в порядок свои нервы, это значит, что дела его плохи – это несомненно. Но вы не представляете себе, что это такое – стоять и ждать, что вы вот-вот окажетесь с глазу на глаз с самим дьяволом.
Лессингем снова повернулся, чтобы уйти – и на этот раз все же вышел из комнаты. Провожать его я не стал. Я слышал, как он прошел по коридору и как хлопнула входная дверь. Затем я уселся в кресло, вытянул ноги, сунул руки в карманы брюк и принялся размышлять.
Прошло, вероятно, четыре или пять минут. Вдруг я услышал где-то совсем неподалеку какой-то негромкий шум. Оглядевшись, я увидел, как через открытое окно в комнату впорхнул лист бумаги. Он опустился на пол почти у самых моих ног. Я поднял его. На листе было факсимильное изображение жука, такое же, как то, которое так сильно потрясло Лессингема накануне.
«Если это предназначалось для Апостола, то отправитель картинки немного опоздал, – подумал я. – Хотя…»