еприимных хозяев, я если и не пребывал в состоянии слабоумия, то, по крайней мере, ощущал, что мои интеллектуальные способности восстановились не полностью, и страдал приступами потери речи. Временами я по нескольку дней не мог произнести ни слова – даже собственное имя не мог выговорить. Когда же это состояние прошло, я еще в течение нескольких лет, уже активно общаясь с людьми, моими соотечественниками, все еще не мог стать самим собой. Меня днем и ночью довольно часто посещали страшные видения. Не знаю, можно ли назвать их галлюцинациями – мне они казались совершенно реальными, но, поскольку их видел только я, а окружающие нет, то, наверное, это наиболее подходящее слово для их описания. При их возникновении я неизменно погружался в состояние неописуемого ужаса – я был не в состоянии даже попытаться хоть как-то противодействовать ему. Эти видения до такой степени отравляли мне жизнь, что я даже добровольно обратился за помощью к одному эксперту в области психиатрии. В течение довольно длительного времени я находился под его постоянным наблюдением, но для него мои галлюцинации оказались таким же необъяснимым явлением, как и для меня.
Со временем, однако, они стали появляться все реже и реже, пока я наконец не решил, что стал нормальным человеком, таким же, как все остальные. Затем через какое-то время я решил посвятить себя политике. С этого момента я постоянно находился, как говорится, на виду. При этом личной жизни, в любом, даже самом специфическом понимании этого выражения, у меня не было.
Тут мистер Лессингем прервал свой рассказ. Он был небезынтересным и, более того, как минимум любопытным. Но все же я до сих пор не мог понять, какое вся эта история может иметь отношение ко мне и с какой целью Лессингем явился в мой кабинет. Он же продолжал молчать с таким видом, словно, с его точки зрения, выложил все, что собирался сказать. Однако меня сказанное им нисколько не удовлетворило, и я прямо заявил об этом.
– Я полагаю, мистер Лессингем, что все это лишь прелюдия к главной, содержательной части вашего рассказа. Пока я не вижу, каким образом могу быть вам полезен.
Мой посетитель помолчал еще несколько секунд. Когда же Лессингем наконец заговорил, его голос зазвучал так мрачно и печально, словно он находился под тяжелым гнетом множества несчастий и неприятностей.
– К сожалению, все, что я рассказал, в самом деле всего лишь прелюдия к основному действию. Если бы это было не так, я бы сейчас не стоял перед вами, испытывая отчаянную нужду в услугах секретного агента – опытного специалиста, которого природа одарила феноменальной проницательностью. Человека, на чьи профессиональные качества и честь я могу полностью положиться.
Я улыбнулся – адресованный мне комплимент был весьма прозрачным.
– Надеюсь, что вы меня не переоцениваете.
– Я тоже на это надеюсь. И если бы дело обстояло так, это было бы хорошо и для меня, и для вас. Многие о вас очень хорошо отзываются. Если есть на свете человек, который нуждается в специалисте, обладающем самой высокой квалификацией и самым острым чутьем, то это, несомненно, я.
Слова посетителя вызвали у меня очередной приступ острого любопытства. Я почувствовал, что дело, которое мне, похоже, собирались предложить, интересует меня куда сильнее, чем до этого момента.
– Я сделаю для вас все что в моих силах, – сказал я. – Ни один человек не сможет сделать больше. Дайте мне такую возможность, и я это докажу.
– Я сделаю это. Прямо сейчас.
Мистер Лессингем долго смотрел мне в глаза, а потом наклонился вперед и заговорил, несколько понизив голос – вероятно, не столько сознательно, сколько инстинктивно.
– Факт состоит в том, мистер Чэмпнелл, что совсем недавно в моей жизни произошли события, из-за которых появилась угроза, что между событиями двадцатилетней давности и моей нынешней жизнью будет переброшен мост и я лицом к лицу столкнусь с единственным темным пятном из моего прошлого. В данный момент я рискую превратиться в то же беспомощное, запуганное существо, каким я был, когда бежал из описанной мной обители дьявола. Я пришел к вам, чтобы защититься от этого. Я хочу, чтобы вы распутали сковывающую меня зловещую цепь, которая грозит погубить меня, – а когда распутаете, с Божьей помощью разорвали ее.
– Объясните, что вы имеете в виду.
Откровенно говоря, в этот момент мне показалось, что мой посетитель сумасшедший. Он между тем продолжил:
– Три недели назад, вернувшись поздно вечером с заседания палаты общин, я обнаружил у себя в кабинете, на столе, листок бумаги. На нем было удивительно похожее на оригинал изображение того самого существа, в которое превратилась та женщина, Певица, когда я схватил ее обеими руками за горло. Один только вид этого насекомого привел к тому, что у меня снова возникло видение из тех, о которых я вам рассказывал и от которых, как я надеялся, мне удалось навсегда избавиться. Меня накрыла волна чудовищного неконтролируемого страха, которая привела к почти полному параличу как моего тела, так и моего сознания.
– Но почему?
– Этого я не могу вам объяснить. Я знаю только одно – я никогда не осмеливался позволять себе представить подобные жуткие сцены, хотя бы потому, что они свели бы меня с ума.
– То, что вы нашли у себя на столе – это был просто рисунок?
– Это было изображение. Не могу сказать, как именно оно было выполнено технически, но имело такое невероятное, дьявольское сходство с оригиналом, что на какой-то момент мне даже показалось, что у меня на столе сидит живой жук.
– И кто же положил на ваш стол этот листок?
– Мне как раз хотелось, чтобы именно это вы и выяснили. Я собирался попросить вас заняться этим вопросом немедленно. Добавлю, что такие же листки с рисунками я за последнее время находил на своем столе еще трижды – и каждый раз эта находка оказывала на меня все тот же омерзительный эффект.
– И это всякий раз происходило, когда вы поздно вечером возвращались домой после заседания в палате общин?
– Именно.
– И где же эти – не знаю, как их правильно назвать – картинки?
– Этого я вам тоже не могу сказать.
– Что вы имеете в виду?
– То, что я сказал. Каждый раз, когда я приходил в себя после припадка, оказывалось, что рисунок исчез.
– То есть все листки бумаги с изображениями жука куда-то пропадали?
– Очевидно, так – хотя я не могу утверждать это с полной уверенностью. Понимаете, стол в моем кабинете всегда завален всевозможными бумагами. Я не могу исключать, что изображения жука были на каких-нибудь из них. Но картинка как таковая, как вы ее назвали, действительно пропадала.
У меня мелькнуло подозрение, что вся эта история – это скорее клинический случай, в котором следовало бы разбираться врачу, а не человеку моей профессии. И я весьма прозрачно намекнул на это моему гостю.
– Мистер Лессингем, – сказал я, – а вы не считаете возможным, что вы просто слишком много работали в последнее время, перенапрягали мозг и в итоге стали жертвой оптической иллюзии?
– Я сам так думал – более того, можно сказать, я надеялся на это. Но дайте мне закончить – тогда вы поймете, что каких-либо возможностей для подобного толкования событий попросту нет.
Не могу отрицать – в своем повествовании мистер Лессингем строго придерживался хронологии. Говорил он преувеличенно спокойно, холодным, нейтральным тоном – словно, вопреки всей странности и необычности своей истории, пытался произвести на меня впечатление точностью и четкостью каждого произнесенного им слова и даже слога.
– А позавчера ночью, вернувшись домой, я застал у себя в кабинете незнакомца, – заявил он.
– Незнакомца?
– Да. Другими словами, вора.
– Вора? Вот как. Понимаю. Продолжайте.
Мистер Лессингем, однако, вместо того чтобы сразу же последовать моему предложению, какое-то время сидел молча. Мне показалось, что его поведение становится все более и более странным.
– Когда я вошел, – заговорил он наконец, – этот тип был занят тем, что пытался взломать ящик в моем бюро. Я, понятное дело, попытался задержать его – но не смог.
– Не смогли? Что значит – не смогли?
– То и значит. Я излагаю все, как было. Вы должны понимать, что это был не обычный вор. Я ничего не могу сказать о его национальности. Он произнес всего два слова, причем по-английски, это я помню совершенно точно. Но, если не считать этого, он вел себя как немой. На нем не было ни обуви, ни головного убора. Более того, единственным предметом его одежды была длинная темная накидка, из-под которой торчали обнаженные руки и ноги.
– Необычный наряд для вора.
– Как только я его увидел, я сразу понял, что его появление каким-то образом связано с моими приключениями на рю де Рабагас. Его слова и все его поведение полностью это доказывают.
– И что же он сказал и сделал?
– Когда я попытался схватить его, он довольно громко произнес два слова, которые напомнили мне об ужасной сцене, навсегда, как видно, засевшей у меня в мозгу, – я просто не осмеливаюсь позволять себе возвращаться к этому воспоминанию.
– И что это были за слова?
Мистер Лессингем открыл рот – и снова закрыл его. В выражении его лица произошла явная перемена. Взгляд его стал неподвижным и словно стеклянным, как у человека, находящегося в сомнамбулическом состоянии. Я испугался, что с ним случится припадок вроде тех, которые начинались при возникновении «видений», о которых он так часто упоминал во время своего рассказа. Я встал, полагая, что ему может потребоваться помощь. Однако Лессингем жестом дал мне понять, чтобы я не беспокоился и сел на прежнее место.
– Спасибо, – сказал он. – Это пройдет.
Голос его показался мне хриплым, словно надтреснутым – на этот раз в нем не было слышно обычных для моего гостя сочных, словно бы серебряных обертонов. После очередной, на этот раз довольно неловкой паузы он заговорил снова.
– Вы сами можете судить, мистер Чэмпнелл, насколько слабым и беспомощным я становлюсь даже сейчас, как только речь заходит о некоторых вещах, связанных с моим давним приключением. По этой причине я не могу произнести слова, сказанные тогда незнакомцем, моим незваным гостем. Я не в состоянии даже написать их. По какой-то неведомой причине они оказывают на меня такой же эффект, какой в сказках о колдунах производят на людей заклятия, заклинания и прочие магические действия.