– Войдете в следующее правительство, сами, наверное, узнаете; не войдете – останется тайной.
– Полагаю, вы обязаны молчать о таких вещах?
– Да. Вы сами, кажется, предпочитаете хранить в тайне дела гораздо менее значительные.
– Вы о том, что было вчера ночью? Если даже такой пустяк, как этот, попадет в прессу или кому на язык – что равноценно! – вы удивитесь, как нам станут досаждать. Это будет тяготить почти невыносимо. Обычный человек совершит убийство и не привлечет к себе никакого внимания, однако стоит воришке залезть в карман знаменитости, так все разом трубят об этом; и я вовсе не преувеличиваю, хотя так можно подумать… Что ж, до свидания, благодарю, что пообещали мне молчать. – Ничего я ему не обещал, но это так, к слову. Он направился к выходу и вдруг остановился. – Еще одно: насколько мне известно, вы знаток древних суеверий и мертвых религий.
– Я интересуюсь этими предметами, но я не знаток.
– Не можете ли вы мне подсказать, каковы были догматы культа Исиды?
– Этого не подскажу ни я, ни кто-либо другой – если говорить о научном обосновании. Вам известно, что у Исиды был брат; культ Осириса и Исиды – это одно и то же. А вот каковы были его основы, или обряды, или нечто подобное – этого в наше время не знает никто. Папирусы и иные записи, дошедшие до нас, не содержат исчерпывающих сведений. Впрочем, то, что имеется, тоже изучено не полностью.
– Насколько я понимаю, чудеса, о которых столько говорят, относятся к области легенд?
– Какие чудеса вы имеете в виду?
– Не приписывались ли жрецам Исиды сверхъестественные способности?
– В общем и целом, сверхъестественные способности в те времена приписывались жрецам всех культов без исключения.
– Понимаю. – Он умолк, но тут же продолжил: – Полагаю, что культ Исиды давно ушел в прошлое и никто в нее больше не верит.
Я замешкался, недоумевая, с чего он вдруг заговорил об этом; понимаете, я знаю моего Павла: либо у него веская причина задавать такие вопросы, либо эти вопросы ширма для иного важного дела.
– Я бы не был так уверен.
Он посмотрел на меня взглядом бесстрастным, но пытливым.
– Вы думаете, у нее еще есть почитатели?
– Не исключаю такой возможности; более того, весьма вероятно, что где-нибудь в Африке – она огромна! – отдают дань Исиде, совсем как в старые добрые времена.
– Вы это точно знаете?
– Простите, а вам-то что известно?.. Вы осознаете, что обращаетесь ко мне, будто я свидетель по делу?.. Вы устраиваете этот допрос с определенной целью?
Он улыбнулся.
– В какой-то мере, да. Недавно я столкнулся с любопытным случаем и сейчас пытаюсь докопаться до сути.
– Что за случай?
– Боюсь, в данное время я не могу поведать вам о нем, но когда мне это будет дозволено, обязательно расскажу. Вас он заинтересует – как пример невероятного выживания… Кажется, последователи Исиды верили в перевоплощение?
– Некоторые – без сомнения.
– Что они под этим подразумевали?
– Перевоплощение.
– Да, но перевоплощение души или тела?
– Вы о чем?.. Перевоплощение – это перевоплощение. Вы намекаете на что-то конкретное? Если скажете все без обиняков, я постараюсь дать нужные вам сведения, а сейчас ваши вопросы вызывают определенное недоумение.
– Ну, не важно… как вы говорите, «перевоплощение – это перевоплощение». – Я не сводил с него глаз; мне показалось, что я заметил в его поведении странное нежелание распространяться о предмете, речь о котором завел он сам. Он же продолжал поигрывать ретортой на столе. – А не было ли у верящих в Исиду некоего – как бы это сказать? – священного символа?
– Что?
– Не почитали ли они такого вот… не было ли у них в символике… жука?
– Так вы о Scarabaeus sacer, священном скарабее, или, как его называет Латрейль[9], Scarabaeus Egyptiorum, о скарабее египетском. Конечно, этот жук почитался во всем Египте… хотя, если взять шире, египтяне поклонялись многим наделенным жизнью существам, например, кошкам; как вы знаете, Осирис появлялся среди людей в образе Аписа, быка.
– Правильно ли я помню, что жрецы Исиды – или некоторые из них – после смерти принимали форму… скарабея?
– Никогда об этом не слышал.
– Уверены?.. подумайте!
– Мне не хочется отвечать на этот вопрос утвердительно без предварительной подготовки, ибо на данный момент я не могу вспомнить таких теорий.
– Не смейтесь надо мной – я не сошел с ума! – но насколько я понимаю, недавние исследования показали, что даже самые невероятные древние мифы несут в себе крупицу истины. Вы совершенно уверены в том, что в этих верованиях нет ни капли правды?
– В каких верованиях?
– В вере в то, что жрец Исиды – или кто-нибудь еще – после смерти принимает форму скарабея.
– Сдается мне, Лессинхэм, что недавно вы натолкнулись на необыкновенно интересные сведения, пусть и несколько специфические, и теперь ваш долг поведать о них всему миру – или по крайней мере той части мира, что представлена мной. Давайте, расскажите нам об этом!.. Чего вы боитесь?
– Я не боюсь ничего, и однажды вы узнаете о том, о чем молчу; но не сейчас. А теперь ответьте на мой вопрос.
– Тогда повторите его – с четкой формулировкой.
– Является ли непреложной истиной отсутствие и крупицы правды в вере в то, что жрец Исиды, или иной человек, принимал после смерти форму жука?
– Я совершенно ничего об этом не знаю; черт побери, откуда мне знать о таком? Подобное верование могло иметь символический смысл. Христиане верят, что после смерти тело принимает форму червей – и это, в определенном смысле, так и есть; иногда вместо червей упоминают рыбу, угря.
– Я вас спрашиваю не об этом.
– Тогда о чем?
– Послушайте. Если человек, словам которого нельзя не верить, утверждает, что такое перевоплощение имело место в действительности, нельзя ли объяснить его рассказ, руководствуясь законами природы?
– Он видел, как жрец Исиды перевоплотился в жука?
– Не жрец, адепт.
– Перед смертью или после нее?
Он замялся. Я редко сталкивался с тем, что он проявляет к чему-либо такой живой интерес – честно говоря, я сам сгорал от любопытства! – однако в его глазах неожиданно промелькнуло подобие ужаса. Когда он заговорил, мне показалось, что чувствует он себя на редкость неловко.
– В… в процессе умирания.
– В процессе умирания?
– Если… он видел, как человек, веривший в Исиду… умирает и принимает… обличье… жука, можно ли найти естественное и правдоподобное объяснение такому перевоплощению?
Я воззрился на него – а кто бы на моем месте не остолбенел? Этот необыкновенный вопрос звучал еще более поразительно из уст такого человека, и я едва не заподозрил, что за всем этим таится нечто еще более невероятное.
– Послушайте, Лессинхэм, я вижу, вам есть что рассказать; давайте, приятель, выкладывайте! Если я правильно понимаю, то история ваша не терпит обычной стеснительности. В любом случае, было бы некрасиво с вашей стороны разжечь мое любопытство и оставить его неудовлетворенным.
Он не сводил с меня взгляда, написанный на его лице интерес постепенно исчезал, пока не сменился привычной бесстрастной маской, а я вдруг почувствовал, что выражение моего лица ему совсем не по нраву. Он опять заговорил вежливо и сдержанно:
– Вижу, вы считаете, что сказанное мной – бред сивой кобылы. Звучит именно так.
– Выкладывайте бред – неужели вы не видите, что я сгораю от любопытства?
– К сожалению, Атертон, я связан словом. Я буду держать рот на замке, пока мне не позволят говорить. – Он поднял свои шляпу и зонт со стола, на который положил их ранее. Взяв их в левую руку, он протянул мне правую для рукопожатия. – Вы были очень любезны, вытерпев мое затянувшееся присутствие; к несчастью, я знаю, что такое незваный гость, поверьте, я искренне вам благодарен. А это что?
На полке, недалеко от меня, лежал лист бумаги, точнее, если судить по размеру и форме, половина листа. К нему-то он и наклонился. Стоило Лессинхэму разглядеть, что там, как произошло нечто удивительное. Лицо его мгновенно изменилось, он буквально стал на себя не похож. Рука разжалась, и шляпа с зонтом упали на пол. Он попятился, что-то бормоча и выставляя перед собой ладони, будто пытаясь защищаться, и отходил, пока не уперся в стену в другом конце комнаты. Никогда доселе не видел я столь поразительного зрелища.
– Лессинхэм! – окликнул я его. – Что с вами?
Сначала мне показалось, что у него эпилептический припадок, хотя от этого человека я бы меньше всего ожидал падучей. Изумленный, я повернулся посмотреть, что послужило причиной такого состояния. Взгляд мой скользнул по листку, и я ошеломленно на него уставился. Я не замечал его прежде, не я его туда положил – так откуда он взялся? Странно, но на нем было изображение некоего жука, воспроизведенное посредством фотогравюры; я понимал, что должен бы знать, какой это жук, но все-таки не знал. Он был золотисто-зеленым, но не ярким; гравюра настолько замечательно передавала цвет, что казалось, жук блестит, и сделана она была столь искусно, что насекомое выглядело живым. Реалистичность поражала, и хотелось взглянуть на изображение повторно, дабы убедиться, что это обман зрения и перед тобой репродукция. Появление гравюры на полке удивляло, а после того, о чем мы говорили, оно так и требовало объяснения: было нелепо предполагать, что такого человека, как Лессинхэм, может напугать только лишь взгляд на изображение.
С гравюрой в руке я пересек комнату и подошел к моему гостю – вжавшись спиной в стену, он все больше подгибал колени, как будто собирался сесть на корточки.
– Лессинхэм!.. очнитесь, дружище, что с вами не так?
Я схватил его за плечо и весьма энергично потряс. Мое прикосновение словно пробудило его ото сна, вернуло к реальности, вырвав из кошмаров, которым он сопротивлялся. Он уставился на меня, лицо его приобрело выражение, обычно сопутствующее невероятному испугу.