– Атертон?.. Это вы?.. Все в порядке… нормально… со мной все хорошо… отлично.
Произнося эти слова, он постепенно овладел собой и наконец сумел встать прямо.
– Тогда, в вашем случае, смею заметить, что ваше «отлично» со стороны выглядит странно.
Он прижал ладонь к губам, как будто пытаясь скрыть подергивание рта.
– Я просто перетрудился… у меня уже была пара подобных приступов… но все прошло, а это… остаточное явление.
Я пристально посмотрел на него; по-моему, было в нем что-то совсем неестественное.
– Просто остаточное явление!.. Настоятельно рекомендую вам немедленно обратиться к врачу, если, конечно, вы по неосмотрительности к нему еще не обратились.
– Пойду сегодня; сразу пойду… Впрочем, я и так знаю, что всего-навсего переутомился.
– Вы уверены, что это не имеет никакого отношения к вашему состоянию? – Я протянул ему фотогравюру жука. Стоило мне это сделать, как он отпрянул, вопя и дергаясь, как паралитик.
– Уберите!.. уберите это от меня! – надрывался он. Несколько секунд я смотрел на него, не в силах вымолвить и слова от изумления. Наконец я выговорил:
– Лессинхэм!.. Это только картинка!.. Вы спятили?
Он продолжал издавать крики.
– Уберите! уберите прочь!.. Порвите ее!.. Сожгите!
Его волнение было столь ненормальным – и неважно, какая причина его вызвала! – что я, опасаясь повторения припадка, от которого он недавно оправился, сделал так, как он просил: разорвал гравюру на четыре части, а потом, чиркнув спичкой, сжег каждую по отдельности. Он завороженно смотрел на сгорающую бумагу. Когда от гравюры остался один лишь пепел, он с облегчением вздохнул.
– Лессинхэм, – сказал я, – вы либо уже сошли с ума, либо сходите сейчас: что из этого правда?
– Думаю, ни то, ни другое. Полагаю, я не менее здравомыслящ, чем вы. Это все… это все та история, о которой я упоминал; она… она весьма любопытна, но я расскажу ее вам… как-нибудь попозже. Как я уже отметил, вас заинтересует этот занятный случай необыкновенного выживания. – Он откровенно старался вести себя как обычно. – Чрезвычайно сожалею, Атертон, что вам поневоле пришлось лицезреть мою слабость – которой я, к тому же, не в состоянии дать внятного объяснения. Попрошу вас об одном – соблюдать строгую конфиденциальность. Случившееся здесь должно остаться между нами. Я в ваших руках, но вы мой друг, поэтому я знаю, что могу на вас положиться и вы никому не расскажете о произошедшем – и не пророните ни слова, тем более при мисс Линдон.
– Почему «тем более» при мисс Линдон?
– Сами не догадываетесь?
Я пожал плечами.
– Если мои догадки соответствуют действительности, то не будет ли мое молчание еще более несправедливо по отношению к ней?
– Об этом ей должен рассказать я, а не кто-то другой. Я обязательно сделаю то, что должен… Дайте мне обещание: вы и словом не намекнете ей на то, что имели несчастье увидеть.
Я пообещал ему то, что он требовал.
В тот день мне уже было не до работы. Апостол, его недомолвки, экземпляр жесткокрылого да арабский друг в придачу – все это вместе взятое подействовало, как микробы, попавшие в организм, уже предрасположенный к их приему, и вызвавшие жар и лихорадку; я весь горел не находя себе места. Мысли кипели в голове!.. Марджори, Пол, Исида, жук, гипноз – все смешалось в бредовой пляске. Любовь ранит!.. она и без того достаточно серьезный недуг, но когда возникают осложнения, отягощенные тайнами и разоблачениями, да такими, что сам теряешься, блуждаешь ли ты во сне или все происходит в суровой действительности, но при этом никакого жара у тебя нет, температура нормальна, как в ракете месье Верна, достигшей Луны, вот тогда можешь считать себя истинным чудаком и уродцем и требовать, чтобы тебя законсервировали медики и выставили, замаринованного, на публичный обзор, хотя они и так обязаны это сделать, дабы в будущем никто не усомнился, что такой человек, как ты, вправду жил на земле, опять же, если ты сам вдруг не окажешься поблизости и не утрешь нос этим Фомам Неверующим. Но это не в моем характере. Стоит мне зажечься, как разгорается пожар, а когда я в горячке, вокруг творится такое, что невольно помянешь буйство красок варьете. Когда Пол ушел, я попытался обдумать произошедшее, а уж если я взялся за что-то всерьез, то быть беде – посему я предпочел пойти прогуляться по набережной.
Глава 14. На балу у герцогини
В тот вечер герцогиня Дэтчетская давала бал, и, войдя в залу, я сразу увидел Дору Грейлинг.
Я направился прямо к ней.
– Мисс Грейлинг, вчера я отвратительно поступил с вами и потому пришел сюда принести свои извинения – молить вас о прощении!
– О прощении? – Она вздернула подбородок – было в этой ее манере немного склонять головку к плечу что-то птичье. – Вы были нездоровы. Сегодня вам лучше?
– Да… Вы прощаете меня? Тогда даруйте мне безоговорочную уверенность в этом, наделив правом протанцевать с вами танец, пропущенный мной накануне.
Она поднялась. К нам подошел человек, незнакомый мне: Дора считалась одной из самых желанных в Англии невест – за ней давали миллион.
– Это мой танец, мисс Грейлинг, – сказал он.
Она посмотрела на него со словами:
– Вы должны меня извинить. Боюсь, я допустила ошибку. Совершенно забыла, что этот танец обещан другому.
Я никогда не думал, что она способна на подобное. Дора взяла меня под руку, и мы ушли, оставив кавалера недоуменно смотреть на нам вслед.
– Вот сейчас страдает он, – прошептал я ей, закружившись по зале: вальсировать она мастерица!
– Неужели? А вчера страдала я… и мне не хотелось бы пережить такое опять. Для меня танец с вами значит многое. – Она густо покраснела, добавив, будто невзначай: – В наши дни мало кто из мужчин по-настоящему хорошо танцует. Наверное, мне так кажется, потому что вы превосходный танцор.
– Благодарю.
Вальс закончился, и мы укрылись в обставленном специально для это бала уголке на балконе. Там мы разговорились. В мисс Грейлинг есть нечто располагающее к откровенности и заставляющее раскрыть перед ней душу: я и сам не заметил, как начал рассказывать о своих планах и проектах – и не каких-то там, а о последней задумке, которая в конце концов должна была привести к молниеносному уничтожению целых армий. Дора слушала меня с удивительной увлеченностью.
– Честно говоря, на пути к воплощению подобных идей стоит не теория, а практика: такое легко доказать на бумаге или организовать малую демонстрацию в лаборатории; то, чего действительно не хватает в моей ситуации, так это настоящего испытания в полную мощь. Если бы я, например, мог отправиться со своей установкой в южноамериканские леса, где почти нет людей, но много животных, то вскоре смог бы сразу показать все преимущества моего изобретения.
– Так что же вы не едете?
– Подумайте, сколько это будет стоить.
– Я полагала, вы считаете меня своим другом.
– Я надеялся, что так и есть.
– Тогда почему вы не позволите мне помочь вам?
– Помочь мне?.. Как?
– Я могу одолжить вам денег на испытания в Южной Америке: кажется, от такого вложения стоит ожидать хорошей отдачи.
Я заерзал.
– Вы, мисс Грейлинг, очень добры ко мне.
Она ответила мне довольно холодно:
– Умоляю, не глупите!.. Я прекрасно вижу вашу заносчивость, хотя вы и пытаетесь оставаться как можно более деликатным.
– Мисс Грейлинг!
– Понимаю, с моей стороны было опрометчиво предлагать помощь, когда вы о ней не просили; вы достаточно ясно дали мне это заметить.
– Уверяю вас…
– Ах, оставьте. Конечно, окажись на моем месте мисс Линдон, все было бы иначе; она, по крайней мере, получила бы вежливое объяснение. Но куда нам до мисс Линдон.
Я опешил. Эта вспышка выглядела вопиюще необоснованной; я не имел ни малейшего понятия, что дурного успел сделать или сказать; страстность мисс Грейлинг поражала – и была так ей к лицу! – никогда ранее эта девушка не казалась мне настолько хорошенькой, поэтому я просто уставился на нее, не в силах совладать с собой. А она продолжала – так же беспричинно:
– Вот идет мой следующий кавалер – не могу же я отказывать всем подряд. Надеюсь, я не нанесла вам непоправимой обиды и вы согласитесь еще раз со мной потанцевать?
– Мисс Грейлинг!.. Я буду вне себя от счастья. – Она протянула мне бальную книжку. – Где я могу написать свое имя?
– Ради вашего же спокойствия, вам лучше выбрать танец как можно ближе к концу бала.
– Кажется, они все заняты.
– Это неважно; вычеркните любое имя и поставьте вместо него свое.
Это давало мне почти полную свободу действий. Я записался через два вальса и даже не потрудился спросить, чье место займу.
– Мистер Атертон, это вы?! – вдруг раздался голос. Она – да, это была она. Марджори! И только я ее увидел, как понял, что на земле иных женщин для меня не существует; один лишь взгляд в ее сторону заставил кровь забурлить в венах. Повернувшись к своему спутнику, мисс Линдон кивком позволила ему уйти.
– У вас тут есть свободное местечко?
Она опустилась на стул, на котором мгновение назад сидела мисс Грейлинг. Я сел рядом. Она посмотрела на меня смеющимися глазами. Я же оцепенел от волнения.
– Вы не забыли, как вчера вечером я говорила вам, что мне может понадобиться ваша дружеская помощь в дипломатическом вмешательстве? – Я кивнул, чувствуя, что зря она мне об этом напомнила. – Так вот, время пришло – или, по крайней мере, вот-вот настанет. – Она замолчала, а я не сделал ничего, чтобы облегчить ей задачу. – Вы знаете, каким неразумным может быть мой папá.
Я знал – большего упрямца, чем Джеффри Линдон, в Англии не сыскать; да и в некотором смысле большего тупицы тоже. Но все равно я не был готов сказать такое его дочери.
– Сами видите, как нелепо он придирается к… Полу.
Мне понравилось, что она замешкалась, прежде чем назвать этого человека по имени; но когда она все-таки назвала, нежность в ее голосе ужалила меня, как овод. Выбрать меня среди всех людей на земле, чтобы… вот так произнести это имя, было настолько… по-женски.