– Это вы зря. Нынче стало модным недооценивать Палату общин и работу, ведущуюся здесь; не ожидал, что и вы присоединитесь к хору простецов. Нельзя вообразить дела благороднее, чем попытка усовершенствовать государственную жизнь.
– Благодарствую… Надеюсь, вы чувствуете себя лучше, чем утром.
Его глаза сверкнули, но он быстро взял себя в руки: сделал вид, что не понял, не удивился, не возмутился.
– Спасибо… Чувствую себя отлично.
Марджори заметила, что я говорил о чем-то неизвестном другим и что побуждения мои не из чистых.
– Пойдемте же, нам пора. Это мистеру Атертону сегодня нездоровится.
Она взяла Лессинхэма под руку, и тут подошел ее отец. Старик Линдон взирал на дочь, стоящую под руку с Апостолом, так, словно не верил собственным глазам.
– А я думал, ты у герцогини.
– Так и было, папá, но сейчас я здесь.
– Здесь! – Линдон принялся заикаться и запинаться и побагровел так, как делал при крайнем волнении. – Чт… что ты тут вообще делаешь? Г…где экипаж?
– Там, где ему и положено, ждет снаружи – если, конечно, лошади не понесли.
– Я… я… я сам тебя провожу. Мн… мне не нравится, что ты пришла в… в такое место, как это.
– Спасибо, папá, но меня проводит мистер Лессинхэм… Поговорим позже… До встречи.
Наверное, я никогда не видел ее более холодной, чем в эту минуту. На дворе век женских свобод. Девушкам ничего не стоит вертеть своими матерями, что уж говорить об отцах, но то, как эта барышня уплыла прочь под руку с Апостолом, оставив родителя на месте, было зрелищем своеобычным.
Кажется, Линдон поверить не мог, что эта парочка взяла и так запросто ушла. Они успели скрыться в толпе, а он стоял и смотрел им вслед; лицо его все сильнее краснело, пока на лбу не выступили вены; мне подумалось, что его вот-вот хватит удар. Потом он, со вздохом, повернулся ко мне.
– Безобразие! – Я предпочел думать, что речь идет о покинувшем нас джентльмене, хотя из последовавшей тирады старика это было не столь очевидно. – Только сегодня утром я запретил ей с ним якшаться, а т… теперь он уходит с ней под ручку! Г… грязный авантюрист! Вот именно, авантюрист; и в скором времени я скажу ему это прямо в лицо!
Сжав кулаки и сунув их в карманы, он удалился, пыхтя, как огорченный кит, а так как он проговорил все вслух, люди вокруг остались недоумевать, в чем дело. Стоило Линдону удалиться, как ко мне подошел Вудвилль, в той же мере огорченный.
– Она ушла с Лессинхэмом, ты это видел?
– Конечно, видел. Когда кому-то удается произнести такую речь, какую произнес Лессинхэм, с ним пойдет любая – сочтет это за счастье. Вот будешь облечен той властью, что есть у него, и используешь ее во благо страны, идти даме с тобой – но пока извини.
Он, как всегда, притворялся, что протирает монокль.
– Как же тяжко. Когда я узнал, что она тут будет, я сам едва не решился выступать, честное слово, просто не знал, о чем говорить, да и говорить я не мастак… Да и как выступить, если тебя оттерли на галерею?
– Действительно, как бедолаге быть?.. не забираться же на перила и орать, пока друг сзади за ремень придерживает.
– Точно тебе говорю, однажды я выступлю… просто обязан сделать это, а ее, как назло, не окажется в зале.
– Значит, тебе крупно повезет.
– Думаешь?.. Может, и так. Правильно, я все испорчу, а если она это увидит, то я совсем пропал! Как на духу говорю, в последнее время мне очень хочется стать поумнее.
Он почесал переносицу моноклем, смешной безутешный неудачник.
– Не вешай нос, Перси!.. Встряхнись, дружище! Голосование позади… ты свободен… давай-ка кутнем.
Так мы и поступили.
Глава 16. Волшебный пар Атертона
Я повел его ужинать в «Геликон». Всю дорогу в наемном экипаже он пытался поведать мне историю о том, как делал Марджори предложение, и, когда мы доехали до клуба, был все еще далек от ее окончания. Как обычно, внутри оказалась толпа, но нам удалось раздобыть себе столик в углу зала и, прежде чем подали еду, он опять завел речь о том же. Вокруг нас было много народу, и все они, кажется, говорили разом; играл оркестр – в «Геликоне» по вечерам не звучит одинокое пианино; так что Перси нашел не самое подходящее место для беседы, но, учитывая деликатность темы, он изливал мне душу не очень громко, оставаясь в рамках приличий, однако в процессе рассказа голос его не переставал повышаться. Но таков уж чудак Перси.
– Ты не представляешь, сколько раз я пытался поговорить с ней – не счесть.
– И поговорил?
– Да, говорил при каждой нашей встрече – почти об этом, но все никак не получалось высказаться открыто, сам понимаешь.
– Почему?
– Ну, только я опять собрался сказать: «Мисс Линдон, могу ли я преподнести вам дар своей привязанности…»
– Это вот так ты всякий раз намеревался начать?
– Да нет, не всегда так: раз одними словами, в другой иными. По правде сказать, я заучил наизусть коротенькую речь, но мне никак не удавалось ее произнести, поэтому я решил сказать хотя бы что-то.
– И что ты сказал?
– Да ничего, понимаешь, до дела у нас так и не дошло. Только-только рот раскрою, она сама мне всякие вопросы задает: люблю я широкие рукава или поуже, цилиндры или котелки, ну и прочую подобную чушь.
– В этот раз тоже?
– Да… не мог же я не ответить, а пока отвечал, упустил возможность признаться. – Перси натирал свой монокль. – Я столько раз начинал, а она так часто затыкала мне рот, что мне уже кажется, что она догадывалась, о чем я хочу поговорить.
– Думаешь, догадывалась?
– Наверняка. Однажды я пошел с ней на Пикадилли и заманил в магазин перчаток в Берлингтонском пассаже. Там я хотел предложить ей руку и сердце – всю ночь глаз не сомкнул, все о ней мечтал, едва не впал в отчаяние.
– Предложил?
– Вместо этого девица за прилавком уговорила меня взять дюжину перчаток. А когда их доставили мне домой, оказалось, они на три размера больше, чем надо. По-моему, мисс Линдон вообразила, что я с ней заигрываю, потому что ушла, оставив меня в лавке. Вот после этого девчонка и продала мне кучу всего: я никак не мог от нее отделаться. И все на меня глазом зыркала. Кажется, стеклянным.
– Заигрывал-то ты с кем – с мисс Линдон или с продавщицей?
– Как будто с продавщицей. Она прислала мне полную коробку зеленых галстуков и заявила, что я сам их заказал. Денек выдался незабываемый. С той поры я в Пассаж ни ногой и не собираюсь.
– Мисс Линдон неправильно тебя поняла.
– Не знаю. Вечно она неправильно меня понимает. Однажды сказала, что я убежденный холостяк, что такие, как я, не женятся, потому как это, по ее словам, у меня на лице написано.
– Тяжко тебе тогда пришлось, с твоими-то намерениями.
– Очень тяжко. – Перси опять вздохнул. – Что ж я такой пропащий. Не тот я человек, что специально все портит, но если попадаю впросак, то всерьез.
– Говорю тебе, Перси, выпей!
– Сам знаешь, я в рот ни капли не беру.
– Вот ты заявляешь, что твое сердце разбито, а потом, тем же тоном, что в рот не берешь: да будь твое сердце действительно разбито, вся трезвость отправилась бы к чертям.
– Ты считаешь? Почему?
– Потому что так и было бы – все, у кого сердце разбито, всегда пьют; и меньше большой бутыли вина ты бы не выпил.
Перси застонал.
– Мне бывает плохо, когда выпью, но я попробую.
Он попробовал: лихо начал, осушив одним глотком только что наполненный официантом бокал. Затем впал в уныние.
– Признайся мне, Перси, – как на духу! – ты правда ее любишь?
– Люблю ее? – Его глаза округлились. – Я разве тебе не сказал, что люблю?
– Я помню, но про это легко говорить. Что именно ты чувствуешь, когда утверждаешь, что любишь?
– Что чувствую?.. Что-то такое – и этакое. Тут надо в душу мне заглянуть, чтобы понять.
– Ясно… Как-то так, да?.. А представь, что она любит другого, какие чувства ты станешь испытывать к нему?
– Она любит другого?
– Говорю, представь.
– Точно, любит. Так я и знал… Ну я и идиот, что раньше об этом не подумал. – Он вздохнул и наполнил опустевший бокал. – Кем бы он ни был, он счастливчик. Так… так я ему и скажу.
– Так ему и скажешь?
– Знаешь, ему чертовски везет.
– Возможно, но если ему чертовски везет, то тебе чертовски не везет. Ты готов, не говоря ни слова, отдать ее ему?
– Если она его любит.
– Но ты сказал, что сам любишь ее.
– Сказал.
– И как это совместить?
– Не считаешь ли ты, что если я ее люблю, мне не хочется видеть ее счастливой?.. Я не такой негодяй!.. Все бы отдал, лишь бы она была счастлива.
– Ладно… Даже если она счастлива с другим?.. Боюсь, у меня несколько иная философия. Если бы я любил мисс Линдон, а она любила, скажем, Джонса, вряд ли я испытывал бы что-то хорошее к этому Джонсу.
– А что бы ты чувствовал?
– Хотел бы его убить… Перси, пошли ко мне домой – вместе начали вечер, вместе его и закончим: я покажу тебе одно из великолепнейших средств для умерщвления, такие чудеса тебе и не снились. Я бы хотел с его помощью продемонстрировать, что я испытываю по отношению к этому Джонсу: он сразу смекнет, какие чувства я к нему питаю, стоит только мне эту штуку на него направить.
Перси без слов пошел со мной. Выпил он не очень много, но ему оказалось достаточно и этого, чтобы впасть в состояние плаксивой чувствительности. Я втащил его в кэб, и мы помчались вдоль Пикадилли.
Он молчал, вперив в пустоту перед собой задумчивый взгляд. Я попросил извозчика проехать по Лаундес-сквер. Возле особняка Апостола я приказал остановиться.
– Видишь, Перси, это дом Лессинхэма! – сообщил я, показывая его Вудвиллю. – Это дом человека, ушедшего вместе с Марджори!
– Да. – Перси говорил медленно, произнося каждое слово с излишним напряжением. – Потому что он выступал… Мне бы тоже хотелось выступить… Однажды я так и сделаю.
– Потому что он выступил – только по этой, а не иной причине! Когда чей-то язык подвешен, как у Апостола, он может околдовать любую женщину в стране… Эй, кто там идет?.. Лессинхэм, это вы?