Глава 21. Ужас в ночи
– Сидней! – воскликнула она. – Я так рада наконец вас увидеть!
Может, она и была рада – а вот я в тот момент не считал себя готовым разделить эту радость с ней.
– Я предупреждала вас, что, если меня постигнет беда, я приду к вам, и… несчастье случилось. Такое престранное.
У меня все тоже было престранно – и обескураживающее. Вдруг мне в голову пришла идея, как перехитрить ее подслушивающего отца.
– Пойдемте в гостиную, там вы мне все расскажете.
Марджори отказалась перемещаться:
– Нет… я расскажу все здесь. – Она огляделась, что показалось мне весьма подозрительным. – Именно в таких местах делятся историями, похожими на мою. Здесь необычно.
– Но…
– Никаких «но»! Сидней, не мучайте меня… я не хочу никуда идти… разве вы не видите, что я загнана в угол?
Она уже успела сесть в кресло, но после этих слов поднялась, взмахнула перед собой руками, выказывая чрезвычайное волнение: движения ее были столь же нервными, как и речь.
– Что вы на меня так смотрите? Думаете, с ума сошла?.. Мне и самой так кажется… Сидней, могут ли люди неожиданно лишаться рассудка? Вы человек разносторонний и даже немного врач, пощупайте мой пульс – вот! – и скажите, не больна ли я!
Я взял ее за запястье: сердце быстро билось, но я и без того видел, что ее лихорадит. Я подал ей стакан. Она подняла его на уровень глаз:
– Что это?
– Лечебный отвар моего приготовления. Вы, наверное, никогда этого не замечали, но временами в голове моей буря. Я пью его в качестве успокоительного. Вам он не повредит.
Она выпила все до дна.
– Мне уже полегчало – да, полегчало; вы настоящий доктор… Ладно, Сидней, надо мной едва не разразилась гроза. Вчера вечером папá запретил мне разговаривать с Полом Лессинхэмом – и это только прелюдия.
– Вот-вот. Мистер Линдон…
– Да, мистер Линдон… мой папá. По-моему, мы едва не поссорились. Знаете, он говорил какие-то несусветные вещи… но он всегда такой… склонен говорить несуразицу. Он лучший отец на свете, но… не в его характере любить по-настоящему умных людей; этот старый добрый сухарь-тори никогда таких не привечал; я всегда считала, что именно поэтому он так к вам привязан.
– Благодарю, вероятно, поэтому, хотя подобная причина никогда не приходила мне в голову.
С самого появления Марджори у меня, я только и делал, что думал о сложившейся ситуации. Взвесив все, я пришел к выводу, что ее отец, пусть он и скрывается за ширмой, имеет не меньше прав услышать мнение дочери, чем я, к тому же не исключено, что горькая истина из ее уст поможет прояснить ситуацию. Вряд ли это ухудшит жизнь девушки. Я не имел ни малейшего понятия, что было настоящей целью ее визита.
Она, как мне показалось, неожиданно сменила тему:
– Рассказывала ли я вам, что произошло вчера утром… о случае с незнакомцем?
– Ни слова не проронили.
– Значит, только собиралась… Мне сейчас кажется, что это он накликал несчастье. Нет ли какого-нибудь суеверия, связанного с бедами, что обрушиваются на того, кто приютит бездомного бродягу?
– Надеюсь, что нет, иначе человечности конец.
– Я думаю, что есть… чувствую, что не может не быть… Ладно, слушайте, что стряслось. Вчера утром перед завтраком – между восьмью и девятью часами, если быть точной, – я выглянула в окно и увидела, что на улице толпится народ. Я послала Питера узнать, в чем дело. Он вернулся и рассказал, что там упал человек. Я вышла взглянуть на несчастного. В самом сердце толпы на земле лежал мужчина, и если бы не изорванная в клочья тряпка, когда-то, по-видимому, бывшая плащом, он оказался бы совершенно голым. Его всего покрывала грязь, и пыль, и кровь – жуткое зрелище. Знаете, я когда-то проходила краткий курс первой помощи пострадавшим, и мне подумалось, что раз вроде бы никто желания вмешаться не выражает, а человек все равно что при смерти, я могу попробовать применить знания на практике. Я тут же опустилась рядом с ним на колени; как вы думаете, что он мне сказал?
– Спасибо.
– Не угадали… Странным, треснувшим голосом он прохрипел: «Пол Лессинхэм». Я ужасно перепугалась. Я услышала, как совершенно незнакомый человек, в таком состоянии и именно таким образом, произносит имя Пола – передо мной, а не кем-то другим! – и это ошеломило меня. Полицейский, придерживающий его голову, заметил: «Он в первый раз что-то сказал. Я-то думал, он умер». Незнакомец заговорил опять. По телу его прошла судорога, и он вскрикнул, невероятно искренне и громко, так, что вопль достиг ушей всех на улице: «Берегись, Пол Лессинхэм, берегись!» Наверное, это глупо с моей стороны, но сложно описать, как на меня подействовало все вместе взятое: его слова и то, каким манером они были сказаны. Ну, не буду вдаваться в подробности; я приказала принести его в наш дом, искупать и уложить в постель, а сама послала за доктором. Врач не смог ничем помочь. Он сообщил, что незнакомец, кажется, страдает от некоего каталептического припадка; по-моему, он, как и я, счел этот случай весьма любопытным.
– Вы рассказали отцу, что у вас в хозяйстве прибавление?
Она взглянула на меня – удивленно.
– Видите ли, если у вас такой отец, как мой, – ответила она, – не стоит выкладывать ему все сразу. Есть случаи, когда необходимо повременить.
Мне подумалось, что старому Линдону будет полезно услышать подобное мнение.
– Вчера вечером, после того, как мы с папá обменялись кое-какими любезностями – надеюсь, что они удовлетворили его, так как все обернулось не в мою пользу, – я пошла навестить больного. Мне сказали, что за все время он ничего не выпил и не съел, просто лежал и молчал. Однако стоило мне приблизиться к кровати, как он начал проявлять признаки возбуждения. Приподнявшись на подушке, он заговорил, как будто выступая перед обширным собранием; мне не передать то жуткое впечатление, какое производили его голос и лицо: «Пол Лессинхэм!.. Берегись!.. Жук!..»
Я вздрогнул, услышав это.
– Вы уверены, что он сказал именно так?
– Это совершенно точно. Полагаете, я смогу это забыть, особенно после того, что случилось дальше? Его слова и сейчас звенят у меня в ушах… они неотступно меня преследуют.
Она руками закрыла лицо, словно стараясь отгородиться от чего-то перед ее глазами. Я сильнее и сильнее убеждался, что необходимо разузнать о связи Апостола с его восточным другом все от и до.
– Вы не могли бы описать незнакомца, этого вашего больного?
Я не был уверен, правильно ли догадался, кто этот джентльмен; ее слова развеяли сомнения, но вместе с тем поставили передо мной иные загадки.
– Кажется, ему за тридцать, но нет сорока. У него светлые волосы и неухоженные рыжеватые бакенбарды. Он очень худой, одна кожа да кости; доктор говорит, он голодал.
– Значит, светловолосый с рыжеватыми бакенбардами. Вы уверены, что они не накладные?
Она распахнула глаза.
– Конечно, они настоящие. С чего бы им быть другими?
– Он не показался вам… иностранцем?
– Точно нет. Выглядит он как англичанин, да и говорит так же, и, скажу я вам, он не из низов. Не буду отрицать, есть в его речи, в том, что я слышала, нечто очень странное, необычное, но не чужеземное. Если он и страдает от каталепсии, то от такой, что мне в новинку. Вы когда-нибудь сталкивались с ясновидцами? – Я кивнул. – Мне кажется, он в некоем трансе. Доктор, конечно, посмеялся, когда я это при нем предположила, но мы-то знаем, что за птицы эти врачи, и я по-прежнему думаю, он в именно таком состоянии. Когда он заговорил вчера вечером, мне почудилось, что он находится, как это принято называть, под гипнозом, и что тот, кто его загипнотизировал, заставляет его говорить против воли: слова срывались с его губ, как будто нечто мучительно их выдавливало.
Обладая определенными знаниями, я поразился, к какому замечательному умозаключению она сумела прийти благодаря одной только интуиции; тем не менее я решил не показывать ей, что это так.
– Милая моя Марджори!.. вы же гордились тем, на каком коротком поводке держите свое воображение!.. не позволяйте себе делать скоропалительных выводов!
– Неужели сам факт того, что я горжусь этим, не подтверждает мою неспособность говорить что-то наобум; как же вы не понимаете? Послушайте. Когда я ушла от одра того несчастного, предварительно послав за сиделкой и поручив ей ухаживать за ним, и вернулась в свою спальню, мною овладела абсолютная уверенность в том, что над Полом нависла ужасная, непостижимая, но от этого не менее реальная опасность.
– Не забывайте, вечером вы переволновались, к тому же повздорили с отцом. Слова больного стали кульминацией произошедшего.
– Именно так я все себе объяснила… точнее, старалась себе внушить, потому что, хотя это нехарактерно для меня, я потеряла способность рассуждать логически.
– Определенно.
– А вот и нет… по крайней мере не в том смысле, что вы вкладываете в это слово. Сидней, вы можете надо мной смеяться, но меня посетило совершенно неописуемое ощущение, едва ли не осознание, что я нахожусь рядом с чем-то сверхъестественным.
– Чепуха!
– Вовсе нет, хотя жаль, что это не так. Как я уже сказала, я не сомневалась, ни капли не сомневалась, что Полу угрожает страшная опасность. Я не знала, какая, но была убеждена, что это нечто кошмарное, нечто такое, от чего тут же бросает в дрожь. Я хотела кинуться ему на помощь, даже не раз пыталась сделать это; но не могла, знала, что не могу: у меня не получалось и пальцем пошевелить ради его спасения… Ничего не говорите… дайте мне закончить!.. Я убеждала себя, что это нелепо, но сама себе не верила; глупо это или нет, но в комнате со мной находилось что-то ужасное. Я опустилась на колени и принялась молиться, но дар речи покинул меня. Я пыталась попросить Бога снять бремя с моего разума, но желания мои не складывались в слова, язык мой парализовало. Не знаю, сколько это продлилось, и наконец я поняла, что по какой-то причине Господь оставил меня бороться в одиночестве. Итак, я поднялась, разделась и легла в постель – и тут случилось самое худшее. В первом приступе страха я успела отослать горничную прочь, опасаясь и, кажется, стыдясь, что она увидит мой испуг. Теперь я бы все на свете отдала, чтобы позвать ее обратно, но я была беспомощна, не могла даже позвонить в колокольчик. Так вот, как я упомянула, я отправилась в постель…