– Я так и понял.
– Каким образом?
– Один ваш друг поведал.
– Мой друг?.. Вы уверены, что это был мой друг?
Следует отдать должное его попытке сохранить хладнокровие – но меня она не провела. Я, без сомнения, заметил, как он подозревает меня в стремлении обманом выудить у него его тайну, я же, в свою очередь, не преминул убедиться, что вырвать ее можно лишь ценой его жизни. Если бы не Марджори, я бы оставил его в покое: это его дело, в конце концов; в то же время я совершенно ясно осознавал, что этот человек скрывает нечто такое, что мне, как ученому и исследователю, стоило бы узнать. Однако повторю: не будь Марджори, я бы не стал копать дальше; но раз это столь близко ее затрагивало, я все сильнее желал знать, в чем суть.
Мой разум открыт к тому, что принято обозначать как сверхъестественное. Я ничуть не сомневаюсь, что на этом свете бывает всякое: я и сам, за свою короткую жизнь, повидал немало таких случаев, когда невозможное становилось возможным. Вряд ли нам известно все; я считаю по меньшей мере правдоподобным утверждение о том, что наши прапрапрапрапраотцы, жившие тысячи лет назад и представлявшие теперь уже вымершие цивилизации, разбирались в некоторых вопросах гораздо лучше нас. Сомнительно, что все легенды лживы.
Да, нам сейчас не повторить и не объяснить того, на что якобы были способны наши предки, потому мы открыто признаем несостоятельность таких рассказов и восклицаем «Вранье!». Но все не так просто.
Скажу только о себе: я верю своим глазам. Я лицезрел некий хитроумный трюк, разыгранный передо мной. Подобный фокус, кажется, видела и моя Марджори – повторяю, я пишу «моя Марджори», потому что для меня она навсегда останется «моей»! Это происшествие едва не свело ее с ума. Когда я смотрел на Лессинхэма, мне мнилось, что рядом с ним стоит и она, такая, какой недавно предстала передо мной: с побледневшим, изнуренным лицом, с глазами, в которых застыл немой крик ужаса. Ее жизнь оказалась прочно связана с жизнью Лессинхэма – что за яд, приносящий кошмары, разлит в его венах? Мысль о том, что ее невинная чистота тоже погружается в дьявольское болото, в котором уже барахтается он, была непереносима. Когда я понял, что в этой игре мне его не одолеть – хотя ставки в ней так высоки! – руки мои зачесались от желания сдавить ему горло и добиться правды иным путем.
Без сомнения, эти чувства были написаны у меня на лице, потому что вскоре Лессинхэм произнес:
– Вы понимаете, каким странным взглядом вы смотрите на меня, Атертон? Окажись перед вами не я, а зеркало, вы бы сами изумились тому, что там увидели.
Я отпрянул от него – смею предположить, весьма угрюмо.
– Вряд ли бы мое изумление превзошло ваше, доведись вам увидеть себя – трясущегося перед картинкой со скарабеем.
– Как легко вы затеваете ссоры.
– Ничего подобного.
– Значит, это я. Если так, тогда давайте сразу забудем о возникшем недоразумении: оп! – и все в прошлом. Боюсь, мистер Линдон, ввиду наших политических расхождений, зовет меня анафемой. Неужели ему удалось заразить вас своим настроем?.. Ведь вы мудрее его.
– Я знаю, вы прекрасно жонглируете словами. Но сейчас одними словами не обойтись.
– А что тогда нужно?
– Я сам начинаю недоумевать по этому поводу.
– Я тоже.
– Как вы любезно изволили предположить, я считаю себя мудрее Линдона. Мне нет никакого дела до вашей политики или до того, что вы под ней подразумеваете. Мне все равно, замарал вас свет – как остальных, как меня – или нет! Однако меня действительно заботит, не схоже ли это с проказой. Мне кажется, что да.
– Атертон!
– С самого начала нашего знакомства я чувствовал, что в вас есть нечто странное, хотя и не мог поставить диагноз; есть в вас нечто нездоровое, выходящее за рамки обычного, неестественное – ваша особая аура. В последние несколько дней события вокруг вас завертелись с огромной скоростью. В их ярком свете я с тяжелым сердцем увидел, как эта ваша особенность проявила себя. Пока вы не дадите всему удовлетворительного объяснения, вам придется отказаться от брака с мисс Линдон, иначе я сам расскажу ей то, что знаю, и, при необходимости, поведаю об этом целому миру.
Он ощутимо побледнел, однако улыбнулся – одними губами.
– Любопытная у вас манера вести разговор, мистер Атертон… О каком вихре событий вы говорите?
– Кто был тот практически нагой человек, покинувший ваш дом столь странным образом в глубокой ночи?
– Это и есть одна из тех историй, которыми вы вознамерились пощекотать нервы публике?
– Это и есть то единственное объяснение, что вы можете дать?
– Вперед, выдвигайте свои обвинения дальше.
– Я гораздо наблюдательнее, чем вы, кажется, предполагаете. Тот случай немало заинтересовал меня по нескольким причинам, и с тех пор я не могу перестать думать о нем. Безрассудно называть, как вы сделали вчера утром, это происшествие обычным ограблением, а его главного виновника безумцем.
– Извините, ничего подобного я не говорил.
– Тогда что вы имели в виду?
– У меня не было никаких теорий по этому поводу, их нет и сейчас. Все эти утверждения исходят от вас.
– Вы сами не были на себя похожи, когда просили меня молчать о случившемся. Это позволило мне прий ти к некоторым выводам.
– Вы предвзято отнеслись к тому, что я делал, мистер Атертон. Как по мне, в том не было ничего неестественного… Однако… продолжайте.
Он завел руки за спину и положил их на край стола, у которого стоял. Ему было откровенно не по себе; однако мне, как бы того ни хотелось, по-прежнему не удавалось выбить его из колеи – ни морально, ни интеллектуально.
– Что это у вас за друг с Востока?
– Я вас не понимаю.
– Уверены?
– Абсолютно. Повторите свой вопрос.
– Кто ваш друг с Востока?
– Не припоминаю таких друзей.
– Вы готовы в этом поклясться?
Он засмеялся – весьма натянуто:
– Вы пытаетесь меня запутать? Вы слишком пылко взялись за дело. Сначала позвольте мне уловить истинную суть ваших расспросов, лишь затем я смогу клятвенно вас заверить в чем бы то ни было.
– Известно ли вам, что в данный момент в Лондоне некая персона утверждает, что когда-то на Востоке была очень близко – и любопытным образом – с вами знакома?
– Я этого не знал.
– Вы клянетесь?
– Клянусь.
– Это странно.
– Что в этом странного?
– Я предполагал, что эта личность вас преследует.
– Преследует меня?
– Именно.
– Вы шутите.
– Думаете?.. Вспомните изображение скарабея, которое вчера утром напугало вас чуть не до безумия.
– Вы слишком сильно выразились… Я понял, о чем вы.
– Иными словами, вы хотите сказать, вам неизвестно, что этим вы обязаны своему восточному другу?
– Я не понимаю вас.
– Уверены?
– Конечно… Мне кажется, мистер Атертон, это вам, а не мне, следует прояснить ситуацию. Знаете ли вы, что я пришел к вам именно за тем, чтобы спросить, как именно то изображение попало в вашу комнату?
– Его оставил Повелитель Жука.
Это было чистой импровизацией – но она попала в точку.
– Повелитель… – Он запнулся – и умолк. Но не проявил признаков волнения. – Буду с вами откровенен, раз вы мечтали об откровенности. – Улыбался он на сей раз с гораздо большим трудом. – Недавно я стал жертвой наваждений, – он сделал паузу, – особого толка. Я испугался, что они появились из-за моего умственного переутомления. Неужели вы можете раскрыть их настоящий источник?
Я молчал. Он не потерял самоконтроля, однако подергивание губ выдавало напряжение. Еще немного, и мне удалось бы раскрыть другую сторону личности мистера Лессинхэма – ту, что он прятал от остального мира.
– Кто тот… человек, которого вы называете моим… восточным другом?
– Это ваш друг, вам лучше знать, кто это.
– Как выглядел тот мужчина?
– Я не говорил, что это мужчина.
– Но я понял, что это не женщина.
– Я так не говорил.
Кажется, у него на долю секунды перехватило дыхание, и он взглянул на меня отнюдь не добрыми глазами. Затем, продемонстрировав похвальную выдержку, он подавил эмоции, вернув столь идущее ему достоинство.
– Атертон, сознательно или нет, но вы очень несправедливы ко мне. Не знаю, что именно вы обо мне думаете и на чем основаны эти убеждения, однако уверяю вас от чистого сердца: я не менее достойный, честный и хороший человек, чем вы.
– Но вас преследуют.
– Преследуют? – Он держался прямо и смотрел мне в глаза. Вдруг его тело содрогнулось; рот перекосило; он мгновенно побагровел. Его шатнуло к столу. – Да, господи, это правда: за мной следят.
– Значит, либо вы сумасшедший и потому не можете жениться, либо какой-то ваш поступок не позволяет вам оставаться в достаточно обширных границах цивилизованного общества, и, следовательно, вы тем более жениться не можете. Перед вами дилемма.
– Я… я жертва наваждения.
– Каков характер этого наваждения? Не приняло ли оно форму… жука?
– Атертон!
Совершенно для меня неожиданно он упал… и видоизменился – я не могу подобрать иного слова для произошедшего с ним превращения. Он бессильно рухнул на пол, воздел руки над головой и заскулил – как обезумевшее животное. Сложно вообразить более неприятное зрелище, чем предстало передо мной. Я видел нечто подобное в оббитых войлоком комнатах сумасшедшего дома, но нигде более. Нервы мои от этой сцены оказались натянуты до предела.
– Ради Бога, что с вами такое, сударь? Вы окончательно и бесповоротно обезумели? Вот… выпейте!
Я наполнил стакан бренди и втиснул его в дрожащие пальцы Лессинхэма. Затем мне понадобилось несколько секунд, чтобы объяснить, что именно следует делать с полученным. Наконец он поднес стакан к губам и проглотил содержимое так, будто пил простую воду. Мало-помалу рассудок вернулся к нему. Он поднялся – и осмотрелся вокруг с улыбкой воистину ужасной.
– Это… это все галлюцинация.
– В таком случае вас посещают довольно странные видения.