– Повелитель Жука.
Сложно сказать, по своей ли воле Сидней выпустил его руку. По-моему, мистер Холт сам выскользнул из его хватки. Выйдя за ограду и повернув направо, он зашагал туда, откуда мы только что пришли. Сидней смотрел на него в откровенном недоумении. Потом он заговорил со мной:
– Ну и ну!.. вот ведь положеньице!.. что нам теперь делать?
– Что с ним происходит? – спросила я. – Он сошел с ума?
– Если так, то безумие его весьма осмысленно. Он в том же состоянии, в котором я встретил его той ночью, когда он убегал из дома Апостола. – У Сиднея ужасная привычка называть Пола «Апостолом»; я не раз делала ему замечания, но он отказывался обращать внимание на мои слова. – Надо пойти за ним: не исключено, что именно сейчас он устремился навстречу нашему таинственному другу… Хотя, может, и нет; вполне вероятно, это не что иное, как трюк нашего приятеля-фокусника, и цель его – выманить нас и завести подальше от сего элегантного обиталища. Он уже дважды провел меня, третьего раза не будет – мне определенно не хочется, чтобы он вернулся и не застал меня здесь. Он вполне мог уловить намек и решить кануть в Ewigkeit[22], и тогда ключ к самой странной в моей жизни тайне исчезнет вместе с ним.
– Я могу остаться здесь, – сказала я.
– Вы?.. В одиночестве?
Он с сомнением посмотрел на меня, и было очевидно, что мое предложение пришлось ему не совсем по вкусу.
– Почему нет? А вы сразу же пришлете мне на помощь кого-нибудь, кто попадется вам по дороге – полицейского или извозчика. Я жалею, что мы отпустили наш кэб.
– Да, очень жаль. – Сидней прикусил губу. – Чертов идиот! Да еще как быстро уходит-то!
Мистер Холт уже дошел чуть не до конца улицы.
– Если вы считаете, что за ним надо обязательно проследить, то идите. Не успеет он далеко отойти, как вам попадется кто-нибудь, кого можно послать сюда ко мне.
– Наверное, так я и сделаю… Вы готовы остаться здесь в одиночестве?
– А что такого?.. Я не ребенок.
Мистер Холт дошел до угла, завернул за него и скрылся из глаз. Сидней нетерпеливо хмыкнул.
– Нужно поспешить, иначе могу его упустить. Делаем, как говорите: посылаю вам первого, кого встречу, чтобы вы стерегли дом вместе.
– Вот и хорошо.
Сидней побежал следом за мистером Холтом, прокричав мне:
– Пяти минут не пройдет, как я кого-нибудь сюда пришлю!
Я помахала ему рукой, проводив взглядом до угла. Там он обернулся и тоже помахал мне. Затем исчез, как и мистер Холт до него.
Я осталась одна.
Глава 31. Ужас днем
Стоило Сиднею скрыться, как я чуть было не рассмеялась. С чего бы ему вдруг волноваться просто из-за того, что на несколько минут я окажусь единственной живой душой в пустующем доме – и это при свете дня! Тревога тут, мягко говоря, неуместна.
Я на несколько секунд задержалась у калитки и поразмышляла о том, что все-таки могло стать причиной странных поступков мистера Холта и с какой именно целью Сидней пустился следить за его передвижениями. Затем решила вернуться в дом. Как только я повернулась к нему, в голове возник иной вопрос: что, в конце концов, может связывать столь важного человека, как Пол Лессинхэм, с эксцентричным созданием, поселившимся в таком незавидном обиталище? Я плохо понимала суть рассказа мистера Холта, и внезапно мне пришло в голову во всем разобраться. Его история скорее напоминала невозможную околесицу и бред сумасшедшего, чем четкое изложение произошедшего в действительности. Честно говоря, я не думала, что Сидней воспримет ее настолько серьезно. Кажется, он в уловил в ней нечто откровенно ускользнувшее от меня. То, что мне виделось абракадаброй, было для него яснее ясного. Насколько я могла судить, он действительно имел наглость предположить, что Пол – мой Пол! – Пол Лессинхэм! – великий Пол Лессинхэм! – был втянут в самые темные похождения бедного, слабоумного, истеричного мистера Холта неким, не делающим ему чести, образом.
Конечно, одна мысль об этом представлялась чистейшей галиматьей.
Я никак не могла понять, что за навязчивая идея овладела Сиднеем. Но я отлично знала Пола. Дайте мне только встретиться лицом к лицу с этим странным виновником необычайных злоключений мистера Холта, и я, женщина, своими лишь силами сумею показать всякому посмевшему шутить с Полом Лессинхэмом, что он играет с огнем.
Я вернулась в легендарную комнату, куда, по его собственным словам, имел несчастье вломиться мистер Холт. Кто бы ни занимался ее меблировкой, понятия о современном жилье у него были оригинальные. Внутри не оказалось ни стола, ни стула, ни дивана; присесть было некуда, разве что на кровать. На полу лежал чудесный ковер, сотканный, как я рассудила, руками восточных мастеров. Был он до того толстый и мягкий, что нога ступала по нему, как по тысячелетнему мху. Цвета его поражали великолепием, а узор…
Рассмотрев, какой узор его покрывает, я неприятно удивилась.
Ковер испещряли жуки!
По всей его поверхности, на малом расстоянии друг от друга, были разбросаны изображения особого вида насекомого – одного и того же, опять и опять, снова и снова. Мастер вплел сей жуткий рисунок в основу и уток ткани с такой хитроумной искусностью, что при пристальном взгляде на ковер невольно хотелось спросить, не живые ли это создания.
Несмотря на мягкость ворса и – своеобразную! – виртуозность исполнения, я мгновенно решила, что столь отвратительного ковра мне видеть еще не случалось. Я покачала пальцем в воздухе, говоря «нет» повторяющимся изображениям ненавистного – мне! – насекомого.
«Заметь я вас до того, как ушел Сидней, вряд ли отпустила бы его так легко».
Мне стало невыносимо противно. Я попыталась встряхнуться: «Как тебе не стыдно, Марджори Линдон, даже думать о таком вздоре. Вся на нервах, воображение разыгралось – и это у тебя, так гордившейся своей рассудительностью! Славно же ты рвешься в бой… Они ведь ненастоящие!»
С большой неохотой я опустила ногу на одно из нарисованных созданий. Конечно, то были проделки моего воображения, но мне показалось, что из-под туфли раздался хлюпающий звук. Это было омерзительно.
– Ну что ты! – подбодрила я себя вслух. – Так не пойдет! Как там говорит Сидней… ты вознамерилась строить из себя идиотку?
Я отвернулась к окну и поглядела на часы.
«Сиднея нет уже больше пяти минут. Он наверняка успел послать кого-нибудь мне для компании. Пойду, посмотрю, не появился ли кто».
Я направилась к калитке. На улице не было ни души. От этого меня охватило такое сильное чувство разочарования, что я растерялась, как мне быть дальше. Оставаться на месте, во все глаза глядя, не прислал ли мне Сидней кого-нибудь, возможно, полицейского или извозчика, во временные компаньоны, казалось равносильным признанию себя простушкой; и в то же время я ощущала, что в дом мне возвращаться совсем не хочется.
Здравый смысл, или то, что я за него принимала, однако, одержал победу, и, прождав еще минут пять, я уговорила себя вернуться внутрь.
На сей раз, изо всех сил стараясь не обращать внимания на жуков на полу, я начала, удовлетворяя любопытство и занимая мысли, осматривать постель. Тут мне хватило одного поверхностного взгляда, чтобы понять, что казавшийся кроватью предмет мебели таковой не являлся; ведь если это и была кровать, то, конечно, не в британском, а в восточном смысле слова. У нее не оказалось спинок, к тому же целиком отсутствовал каркас. Передо мной высилась просто куча одеял и ковров, в беспорядке брошенных на пол. По-моему, их там было невероятное количество – всех стилей, и форм, и размеров, да и материалов тоже.
Сверху я увидела покрывало из белого шелка – высочайшего качества. Оно было огромно, но столь тонко, что его без усилий можно было бы, как говорится, пропустить сквозь обручальное кольцо. Я, насколько мне позволило свободное пространство, развернула покрывало перед собой. В середине обнаружила рисунок – вышитый или вытканный, разобрать мне никак не удавалось. Вдобавок, поначалу я не могла понять, что именно изобразил художник, настолько ослепительно и завораживающе блестели нити. Постепенно я сообразила, что яркие оттенки были языками пламени, и раз уж так, то надо заметить, что имитация огня получалась отнюдь не плохая. Затем пришло осознание, что передо мной изображение человеческого жертвоприношения. Его своеобычная реалистичность заставила содрогнуться.
Справа располагалась величественная фигура сидящей богини. Руки ее были скрещены на коленях, верхняя часть тела обнажена. Мне подумалось, не Исида ли это. На ее челе я заметила пестро окрашенного жука – того самого вездесущего жука! – ярким пятном застывшего на фоне ее медной кожи; насекомое было точно таким, как на ковре. Перед божеством горел огромный костер. В самом сердце пламени стоял алтарь. На алтаре сгорала заживо нагая белая женщина. Не приходилось сомневаться в том, что она была еще жива: сковывающие ее цепи давали некоторую свободу движения, и ее тело выгибалось и извивалось; глядя на ее позу, всякий с ужасом понял бы, что ее терзает агония: художник, без сомнения, приложил немало усилий, стараясь передать всю гамму боли, обрушившуюся на жертву.
«Глаз радуется, ей-богу! Отделка помещения вопиет о прекрасном вкусе здешнего жильца! Человек, с удовольствием живущий в таком доме, особенно с таким вот покровом на постели, должен обладать своеобразными понятиями о домашнем уюте».
Я не отрывала взгляда от изображения, и вдруг мне показалось, что женщина на алтаре пошевелилась. Пусть это нелепо, но она будто свела руки и ноги вместе и чуть повернулась вбок.
«Да что ж это со мной? С ума схожу? Не может она двигаться!»
Если это делала не она, то все равно что-то происходило: изображение словно подбросило вверх. Мне пришла в голову одна мысль. Я отдернула покрывало в сторону.
Загадка объяснилась!
Из самой середины тряпичной горы тянулась тонкая, желтая, морщинистая рука: это она заставляла женщину на алтаре двигаться. Я недоуменно воззрилась на нее. За ладонью показалось предплечье, за предплечьем – плечо, за плечом – голова: даже в самых страшных кошмарах мне не являлось лица уродливее, ужаснее, отвратительнее. На меня уставились два исполненных злобой глаза.