Время пронеслось быстрее, чем я думал. Пока она пела, я медленно тянул какой-то напиток, принесенный дуэньей. Меня заворожили изумительные таланты певицы, и я не замечал, что именно я пью. Оглядываясь назад, могу лишь догадываться, что это было некое отравляющее зелье, состряпанное их собственными руками. Одна-единственная рюмка вызвала странное опьянение. Тогда я еще не вполне оправился от лихорадки, лишь недавно сотрясавшей меня, и, конечно, это не могло не сказаться на моем состоянии. Я по-прежнему сидел в зале, когда ощутил, что впадаю в оцепенение и не могу с ним бороться.
Вскоре певица закончила свой концерт, ее место заняли подруги, а она присоединилась ко мне за столиком. Взглянув на часы, я с удивлением обнаружил, что время совсем позднее, и собрался уходить. Она поймала меня за запястье: «Не спеши, – сказала она на ломаном английском с престранным акцентом. – С тобой все хорошо. Отдохни немного».
Вы будете смеяться, да я и сам бы посмеялся, услышь я подобное, но правда в том, что ее прикосновение оказало на меня воздействие, которое правильнее всего назвать магнетическим. Стоило ее пальцам сомкнуться на моей руке, как силы меня покинули, словно она сковала меня стальными цепями. То, что звучало приглашением, по сути было повелением. Хотел я того или нет, но уйти я не мог. Старуха подлила мне зелья, и по приказанию певицы я выпил его. Полагаю, после ее прикосновения я больше не вымолвил ни слова. Говорила одна она. И при этом ни на миг не сводила глаз с моего лица. Ах, эти глаза! Глаза дьявола. Уверяю вас, воздействие их было колдовским. Они лишили меня сознания, силы воли, способности мыслить: я стал воском в ее руках. В памяти остался последний образ той роковой ночи – певица сидит передо мной, облокотившись о столешницу, и вытянутыми пальцами поглаживает мне запястье, глядя своими наводящими ужас глазами. А после словно занавес пал. Больше я ничего не помню.
Мистер Лессинхэм замолчал. Он оставался спокоен и довольно сдержан; и все-таки я мог заметить, что простое воспоминание о тех событиях всколыхнуло глубины его души. Это подтверждали ставшие резче морщины у рта и настороженное выражение глаз.
Его история, однако, показалась мне вполне обыденной. Современный Каир изобиловал описанными им заведениями – как много англичан, на свою беду, заглядывают в них! Мистер Лессинхэм славился тонким чутьем, не раз помогавшим ему на политической арене, и сразу догадался, какое направление приняли мои мысли.
– Вам уже приходилось слышать о таком?.. Без сомнения. И часто. Ловушкам нет числа, да и неосторожных болванов немало. Но самое необычное еще впереди. Вы должны простить мою медлительность и неуверенность. Мне очень хочется как можно нагляднее представить вам случившееся и при этом отсечь всякие подозрения в сгущении красок. В своем рассказе я стараюсь избегать крайностей, но боюсь, вам все равно покажется, что я преувеличиваю. Случай мой настолько уникален и так сильно выпадает из сферы привычного всем опыта, что даже самое сухое изложение фактов будет отдавать сенсационностью.
Как вы успели догадаться, когда сознание вернулось ко мне, я понял, что нахожусь в совершенно незнакомой обстановке. Обнаженный, я лежал на груде ковров в углу зала с низким потолком. Само помещение, стоило мне разглядеть окружающее, повергло меня в изумление. Рядом со мной на коленях сидела Певица. Наклоняясь, она осыпала мои губы поцелуями. Нельзя описать, какой ужас и отвращение меня переполняли, когда ее рот прижимался к моему. Было в ней нечто столь неестественное, столь нечеловеческое, что клянусь, даже тогда я без малейших колебаний и угрызений совести раздавил бы ее, как мерзкое насекомое.
Я воскликнул: «Где я?» – «Теперь ты с детьми Исиды, – ответила она. Я не понял тогда и не знаю по сей день, о чем она говорила. – Ты в руках великой богини, матери всех людей». – «Как я сюда попал?» – «Благодаря любящей доброте великой матери».
Конечно, я не утверждаю, что передаю ее речь дословно, но говорила она примерно так.
Приподнявшись на коврах, я огляделся – и поразился увиденному.
Зал, где я находился, со стенами отнюдь не высокими, казался едва ли не огромным, и мне никак не удавалось понять, внутри какого здания он мог размещаться. Потолок и стены – из голого камня, будто весь зал был высечен из скальной породы. Ароматы странных благовоний наполняли этот зал, показавшийся мне храмом. В центре стоял алтарь, изваянный из цельного валуна. На нем плясали бледно-голубые языки пламени: несомненно, поднимавшийся с алтаря дым и был источником поразивших меня запахов. За алтарем стояла огромная, гораздо выше человеческого роста, бронзовая статуя в виде сидящей женщины. Хотя прежде, впрочем, как и с тех пор, мне ни разу не доводилось видеть фигуру Исиды, я позднее пришел к выводу, что это была именно она. На лбу статуи расположился жук. Я понял, что он настоящий: пока я его рассматривал, он дернул крыльями.
Жук на челе богини был единственным живым насекомым в зале, однако храм кишел его изображениями. Я видел их на камнях потолка и в отливающих огненными красками вышитых занавесях, там и тут закрывающих стены. Повсюду мой взор встречал скарабеев. Это воистину поражало. Мир виделся будто в кривом зеркале кошмарного сна. Я спросил себя, наяву ли все это, не является ли мое бодрствование только лишь иллюзией, вправду ли я очнулся.
И сейчас, мистер Чэмпнелл, мне хотелось бы заострить внимание на одном моменте, особо его подчеркнув: не забывайте, что я не готов с уверенностью утверждать, какая доля моих злоключений в этом необычном и жутком месте произошла в действительности и что было порождено воспаленным воображением. Пребывай я в убеждении, что все виденное мной тогда случилось на самом деле, я давным-давно разомкнул бы уста, не думая о последствиях. Но в том-то и загвоздка. События оказались настолько невероятными, а мое состояние таким ненормальным – ведь с самого начала и до последней минуты я был сам не свой, – что я сомневался в тот час и по-прежнему сомневаюсь, где проходила грань между домыслом и фактом.
Смутно надеясь удостовериться, не сон ли это, я попытался подняться с горы ковров, на которой возлежал. Однако женщина у моего одра легко опустила руку мне на грудь. Брось она вместо этого мягкого прикосновения на меня тонну железа, вряд ли бы что изменилось. Я рухнул на постель и лежал там, хватая ртом воздух и гадая, не пересек ли я рубеж меж разумом и безумием.
«Дай мне встать!.. позволь уйти!» – прохрипел я.
«Нет уж, – проворковала она, – останься еще чуть-чуть, о, возлюбленный».
Она опять меня поцеловала.
И вновь мистер Лессинхэм помедлил. По его телу пробежала дрожь. Напрасно он прилагал усилия, стремясь сохранить самообладание: лицо его исказила страдальческая гримаса. Несколько секунд он пытался найти слова для продолжения рассказа.
Когда ему наконец удалось заговорить, голос его зазвучал надтреснуто и нервно:
– Мне представляется совершенно невозможным описать, как тошнотворны были поцелуи той женщины. Они наполняли меня невероятным отвращением. Я вспоминаю их, содрогаясь телесно, умственно и душевно, хотя с той поры миновало двадцать лет. Самым кошмарным было то, что мне никак не удавалось оказать хотя бы малейшее сопротивление ее ласкам. Я лежал как бревно. Она делала со мной, что хотела, а я терзался в немой агонии.
Мистер Лессинхэм достал из кармана носовой платок и вытер им со лба выступивший, несмотря на прохладный день, пот.
– Подробный рассказ о случившемся во время моего вынужденного пребывания в том жутком месте выше моих сил. Не рискну даже заговорить об этом. Сама попытка рассказать, решись я на нее, оказалась бы тщетной и слишком болезненной для меня. Я смотрел на происходящее вокруг словно сквозь мутное стекло, искажающее действительность. Как я успел отметить, взор мой был затуманен и все казалось чересчур странным и слишком чудовищным, чтобы являться правдой.
Только позднее, когда у меня появилась возможность сличить даты, я выяснил, сколько времени провел взаперти. Меня не выпускали из того ужасного логова больше двух месяцев – двух неописуемых месяцев. И все это время перед моим помутившимся взглядом мелькала фантасмагория призрачных фигур, которые постоянно приходили, уходили и возвращались обратно. Полагаю, то было место некоего религиозного служения, а его центром являлись алтарь и бронзовая статуя с жуком на челе. Более того, проводились церемонии не только с поражающей воображение сложностью тайных обрядов, но, если моей памяти стоит хоть немного доверять, перерастали в вакханалию невыразимых ужасов. Я был свидетелем таких кошмаров, что мозг мой трепещет и разрывается при одной мысли о них.
Воистину, то был культ мерзкого божества, и эти отвратительные создания воздавали ему гнуснейшие почести, с коими связаны мои самые страшные воспоминания. Возможно, все это мне привиделось в полубреду – я даже надеюсь на это, – но, по-моему, там приносились человеческие жертвы.
Стоило мистеру Лессинхэму это произнести, как я навострил уши. По собственным соображениям, которые откроются чуть позже, я гадал, скажет он о человеческих жертвоприношениях или нет. Он заметил мой интерес – однако неверно истолковал его причину.
– Я видел, как вы вздрогнули, что неудивительно. Но повторюсь: взор мой был замутнен необычайным состоянием двойного видения, и я возблагодарю Господа, если окажется, что подобные деяния породила иллюзорность сна!.. Я не раз наблюдал, как на каменный алтарь возлагали человеческую жертву, по всей вероятности, мрачному истукану, с высоты своего роста взирающему на огонь. И, если я не ошибаюсь, в каждом случае в жертву приносилась женщина, обнаженная, белая, как вы или я; и прежде чем предать огню, ее подвергали всякого рода мерзостям, кои способны измыслить одни лишь демоны. Не раз доводилось мне слышать крики несчастных, звенящие в воздухе и перемешанные с торжествующими возгласами обезумевших убийц и мелодиями арф.
Именно одна из таких душераздирающих сцен придала мне сил, мужества или безумия, и я, сам не знаю как, порвал связывающие мое тело и разум путы; но, даже сброшенные, они до сего часа преследуют меня.