Мятая бумага валялась не только на полу, и не вся она была мятая. Несколько листков белели на кушетке, рваные клочки попали в блюдо с едой, и вообще блюда и тарелки были несколько сдвинуты в сторону, а на освободившемся пространстве имелась целая кипа бумажных листков.
Максим поднял поваленное кресло и уселся в него, собрав разбросанные листки в одну пачку.
Все это выглядело довольно странно: кто-то быстро и уверенно нарисовал на листках какие-то детские лица, каких-то явно земных зверушек, какие-то строения, пейзажи, даже просто об-лака. Было среди листков несколько схем или как бы кроков — рощицы, ручьи, болота, перекрестки, и тут же — среди топографических знаков — крошечные человеческие фигурки, сидящие, лежащие, бегущие, и крошечные изображения животных, не то оленей, не то лосей, не то волков, не то собак, и почему-то некоторые из этих фигурок были перечеркнуты. На одном из листочков Максим обнаружил превосходный портрет Майи Глумовой с неуместным выражением то ли растерянности, то ли недоумения на улыбающемся и в общем-то веселом лице. И был там еще шарж на Сергея Павловича Федосеева, причем мастерский — именно таким был, вероятно, Федосеев четверть века назад…
Максим отложил бумаги и вновь оглядел гостиную— захламленную, неприбранную, загаженную, поднял с пола и взвесил на ладони остатки янтарного ожерелья… Делать здесь было больше нечего.
Когда Максим кончил свой доклад в кабинете Экселенца, тот, не поднимая глаз, сказал угрюмо:
— С Глумовой у тебя почти ничего не получилось.
— Меня связывала легенда, — сухо сказал Максим.
— Что думаешь делать дальше?
— По-моему, в коттедж номер шесть он больше не вернется.
— По-моему, тоже, — проворчал Экселенц. — А к Глумовой?
— Трудно сказать. Ничего не могу сказать. Не понимаю. Какой-то шанс, конечно, остается…
— Твое мнение: зачем он вообще с нею встречался?
— Вот этого я и не понимаю, Экселенц. Судя по всему, они занимались там любовью и воспоминаниями. Только любовь эта была не совсем любовь, а воспоминания — не обычные воспоминания. Иначе Глумова не была бы в таком мучительном отчаянии. Конечно, он — имперский офицер, еще позавчера он был имперским офицером, и если он напился как свинья, он мог ее попросту оскорбить… Особенно, если вспомнить, какие нестандартные отношения были у них в детстве…
— Не преувеличивай. Они уже давно не дети. Я ставлю вопрос так: если он теперь снова позовет ее… или придет к ней сам — примет она его?
— Не знаю, — сказал Максим. — Думаю, что да. Он все еще много значит для нее. Она не могла бы прийти в такое отчаяние из-за человека, который ей противен или безразличен.
— Литература… — проворчал Экселенц и вдруг гаркнул — Ты должен был узнать, зачем он ее вызывал! О чем они говорили! Что он ей сказал!
Максим разозлился.
— Ничего этого я узнать не мог! Она была в истерике! А когда пришла в себя, перед ней сидел дубина-журналист со шкурой толщиной в дюйм!
— Тебе придется встретиться с нею еще раз.
— Тогда разрешите мне изменить легенду!
Экселенц вдруг спросил, не поднимая головы:
— Зачем тебе понадобилось утром заходить в Музей?
Максим удивился.
— То есть как — зачем? Чтобы поговорить с Глумовой!..
Экселенц медленно поднял голову, и, увидев его глаза, Максим даже отпрянул. Было несомненно, что он только что сказал нечто ужасное. И он залепетал, как школьник:
— А что тут такого?.. Ведь она же там работает… Где же мне было с ней разговаривать? Домой к ней переться, что ли?..
— Глумова работает в Музее внеземных культур? — отчетливо выговаривая слова, спросил Экселенц.
— Ну да… А что случилось?
— В секторе предметов невыясненного назначения… — тихо проговорил Экселенц. То ли спросил, то ли сообщил.
Максим смотрел на него со страхом.
— Да… — произнес он шепотом.
Экселенц снова опустил глаза, и Максим снова видел только его шафранную лысину.
— Экселенц…
— Помолчи! — каркнул Экселенц.
Некоторое время оба молчали. Потом Экселенц сказал своим обычным голосом:
— Так. Отправляйся домой. Сиди дома и никуда не выходи. Ты можешь понадобиться мне в любую минуту. Но скорее всего — ночью. Жди.
Придя домой, озабоченный и озадаченный Максим Каммерер обнаружил там сына Гришу, рослого спортивного парня двадцати пяти лет.
— Здрасьте! — воскликнул Максим, веселея. — Интересно мне знать, что ты здесь делаешь? С Аленкой поссорился?
— Отнюдь, — отозвался Гриша. — Отозван из отпуска по делам службы.
— По каким еще делам службы? Ты что — серьезно?
— Клянусь честью. Отозван в самом срочном порядке. Заскочил в отчий дом исключительно чтобы перекусить и принять душ… Слушай, папа, где мой халат?
— Там, где ты его поместил, — ответил Максим механически» Он снова сделался озабоченным.
— Ну ладно тебе… Можно, я твой возьму?
— Можно, — сказал Максим и спросил: —Кто тебя отозвал? Серосовин?
Гриша помотал головой.
— Нет. Бери выше. — Он ткнул пальцем в потолок. — Сам! Лично! А вообще, какой пример ты подаешь сыну? Что за манера — выпытывать служебные тайны, пользуясь служебным положением?
— А если по шеяке? — агрессивно спросил Максим, чтобы скрыть нарастающее в нем чувство тревоги.
— А ты попробуй! — предложил Гриша и тут же исчез.
Отеческая длань со свистом пронеслась через пустоту, а Гриша, уже по другую сторону стола, скалил безукоризненные зубы и говорил с издевкой:
— Вяло. Вя-ло! Вы забыли, с кем имеете дело, сударь?
— И с кем же я имею дело?
— С чемпионом сектора по субаксу, сударь! Как вы полагаете, почему именно меня самое высокое начальство отзывает в самый разгар отпуска? Только потому, что я — чемпион сектора по субаксу! Как вам это нравится, сударь?
— Мне это не очень нравится, — медленно проговорил Максим, и тут раздался видеофонный вызов.
Экран видеофона светился, но изображения на нем не было. Максим ткнул пальцем в клавишу и сказал:
— Я вас слушаю… Только имейте в виду, вас почему-то не видно.
— Простите, я забыл, — произнес низкий мужской голос, и на экране появилось лицо.
Это был Лев Абалкин.
— Здравствуйте, Мак, — сказал он. — Вы меня узнаете?
Максиму нужно было несколько секунд, чтобы привести себя в порядок. Он был совершенно не готов.
— Позвольте, позвольте… — затянул он, лихорадочно соображая, как следует себя вести. Краем глаза он следил, как Гриша, забрав купальные принадлежности, удалился в ванную.
— Лев Абалкин. Помните? Саракш, Голубая Змея…
— Господи! — вскричал журналист Каммерер, в прошлом Мак Сим, резидент Земли на планете Саракш. — Лева! А мне же сказали, что вас на Земле нет… Или вы еще там?
— Нет. Я уже здесь… — Лев Абалкин улыбался. — Надеюсь, я вам не слишком помешал?
— Вы мне никак не можете помешать! Вы мне нужны позарез! Ведь я пишу книгу о голованах…
— Да, я знаю, — перебил Абалкин. — Потому и звоню… Но, Мак, я ведь уже давно не имею дела с голованами.
— Это совершенно не важно. Важно, что вы были первым, кто имел дело с ними.
— Между прочим, первым были вы…
— Нет. Покусали они меня первого, это так. Но я их просто случайно обнаружил, вот и все… И вообще, о себе я уже написал… Послушайте, Лева, нам надо обязательно встретиться. Вы надолго домой?
— Не очень, — сказал Абалкин. — Но встретимся мы обязательно. Правда, сегодня я не хотел бы.
— Положим, сегодня и мне было бы не совсем удобно, — быстро подхватил журналист Каммерер. — А вот как насчет завтрашнего дня?
Лев Абалкин молча всматривался в его лицо.
— Поразительно, поразительно… — проговорил он. — Вы совсем не изменились. А я?
— Честно?
Лев Абалкин снова улыбнулся.
— Нет. Честно — не надо… Двадцать лет прошло… Вы знаете, вот я сейчас вспоминаю эти времена и думаю: до чего же мне чертовски повезло, что я начинал с такими руководителями, как Геннадий Комов и как вы, Мак…
— Ну-ну, не преувеличивайте. Я-то здесь при чем?
— То есть как это — вы-то здесь при чем? Комов руководил, Раулингсон и я были на подхвате, а ведь всю координацию осуществляли вы и только вы…
Максим вытаращил глаза — самым искренним образом.
— Ну, Лев, — сказал он, — вы, брат, ничего, видно, не поняли в тогдашней субординации. Единственное, что я тогда для вас делал, это обеспечивал безопасность, транспорт и продовольствие… да и то…
— И поставляли идеи! — вставил Абалкин..
— Какие идеи?
— Идея экспедиции на Голубую Змею — ваша?
— Ну, в той мере, что я сообщил на Землю по поводу голованов…
— Так! Это раз. Идея о том, что с голованами должны работать прогрессоры, а никакие не зоопсихологи — это два!..
— Погодите, Лев! Это не моя идея, это Комова идея! Мне тогда вообще на вас на всех было наплевать! У меня тогда был первый массовый десант Океанской империи… Господи! Да если говорить честно, я обо всех вас и вспоминать тогда не вспоминал!
Лев Абалкин смеялся, обнажая ровные белые зубы.
— И нечего на меня скалиться, — сказал Максим сердито. — Вы же ставите меня в дурацкое положение. Вздор какой. Не-ет, голубчики, видно, я вовремя взялся за эту книгу. Надо же, какими идиотскими легендами все это обросло!
— Ладно, ладно, я больше не буду, — сказал Абалкин. — Мы продолжим этот спор при личной встрече…
— Вот именно. Только спора никакого не будет. Не о чем здесь спорить. Давайте так… — Максим поиграл кнопками настольного блокнота. — Завтра в десять ноль-ноль у меня. Или, может быть, вам удобнее…
— Давайте лучше у меня, — сказал Лев Абалкин.
— Тогда диктуйте адрес, — скомандовал журналист Каммерер.
— Курорт «Осинушка», — сказал Абалкин. — Коттедж номер шесть.
С мокрыми после душа волосами, полностью экипированный по последней моде, Каммерер-младший остановился на пороге комнаты и, задергивая последнюю «молнию» на курточке, доложил:
— Пап, я пошел. Будут какие-нибудь распоряжения, пожелания?