Мишка расплакался, но никто из взрослых не посмел сделать замечание афганцу. Он забрал сына и вышел.
Бобровая плотина
По вечерам бабуля Мартуля и мать сидели на кухне, а я играла в Большой комнате, в темноте. Свет горел в коридоре, и сквозь открытую дверь освещался шкаф и угол дивана.
На кухне говорили о нейтронной бомбе, которую разрабатывал Рейган. Бомба эта, по слухам, уничтожала людей и оставляла неповрежденными здания. Потом мать рассказывала, как тяжело работать на хлебозаводе. Матери хотелось бросить все: хлебозавод, отца, нашу квартиру — и уйти куда глаза глядят. Я представляла, как она бросит все и пойдет по железной дороге по шпалам босиком, в платье в горошек и с распущенными волосами цвета солнца. Я думаю, в одном из бесчисленных измерений этого мира моя мать поступила именно так — и сейчас шла по шпалам, а по обе стороны железной дороги стоял густой сосновый лес.
Бабуля Мартуля вдруг начинала плакать на кухне. «Ничего хорошего ты в жизни не видела, доченька, — причитывала бабуля. — Пьет, получку в дом не приносит».
В темноте мне показалось, что на подоконнике сидит Тасик. Но подоконник был пуст. В сумерках за окном лежал мой марсианский пустырь, а возле железобетонной трубы ходила рыжая собачка. Рейган и нейтронная бомба, обиженный голос матери и плач бабули — все сливалось в темный туман, который висел в комнате. Я закрывала глаза и уходила в свое тихое измерение, где бурлила чистая река, лежали белые камни и совсем не было людей, где на влажной прибрежной глине мои следы оставались навечно.
Жуки с надкрыльями цвета речного ила, как птицы, жили на скалах у Океана. Среди соленой гальки на берегу было два больших камня, тесно прижавшихся друг к другу, я назвала их просто — Уши. Как два этих камня, торчали уши у Тасика, пока он был со мной. Между больших камней застрял один из Жуков — и мы полетели вызволять его всей колонией. Когда солнце зашло за горизонт, Жук был освобожден. В благодарность колония показала мне бобровую плотину — в низине быстрая река сбавляла свой ход, и здесь-то, за большим валуном, похожим на лунный камень, и была запруда.
Бобры были в контрах с большой зубастой рыбой, которая подплывала к их плотине и из хулиганства вытаскивала из нее веточки. Жуки познакомили меня и с рыбой, и с бобрами. В сумерках мы с Жуками учили бобров и рыбу жить в мире. Те соглашались, но через день вновь возобновлялось вечное противостояние: шкодливая рыба таскала ветки из плотины, а бобры кидали в нее камни и глину. Когда стали появляться первые звезды, я рассказала всем про нейтронную бомбу.
Бобры с интересом выслушали, а потом встали на задние лапы и начали изображать Рейгана. Я посоветовала им сделать морды более зловещими — как выглядел Рейган, мне было не известно, но я была уверена, что он скорее похож на злого бобра, чем на доброго.
Мы просидели у валуна, похожего на лунный камень, целую вечность, а потом отправились с Жуками к Океану — я соскучилась по нему. Океан выбросил на галечный берег изумрудные водоросли, и я вдруг поняла, что их можно есть. Всей колонией мы стали питаться. Чудные изумрудные водоросли — дар Океана — таяли во рту, как снег.
Вскоре бабуля Мартуля обнаружила, что я объела изумрудные листья герани на подоконнике — и домашние начали обсуждать, с какой целью я это сделала. Возможно, высказывали они предположение за предположением, ей не хватает витаминов, а возможно, мозгов.
Безусловное зло
Приходил отец с работы. Если он был трезв, мы садились смотреть телевизор, а затем шли спать. Если же он был пьян, мать с бабушкой отчитывали его и шли смотреть телевизор одни. Я крутилась возле отца на кухне, а он доставал из холодильника шматок замороженного мяса, срезал ножом несколько ломтиков и поджаривал на вилке над конфоркой.
— Вкусно, попробуй! — протягивал он мне.
Застав нас за поеданием полусырого мяса, мать с бабулей накидывались на отца:
— Последние мозги пропил! Зачем ребенку эту дрянь суешь?
Когда отец приходил после недельного загула без копейки, у матери раздувались ноздри, словно ей не хватало воздуха, чтобы это пережить. В такие минуты мир для нее становился плоским, все вещи превращались в тени, кроме одной — вины моего отца перед нею.
Ей казалось, что поступки отца — это безусловное зло, которому нет оправданий. Она презирала его, будто он был созданием, стоящим намного ниже нее на эволюционной лестнице, — как крокодила. Но разве скорпионы в пустынях и крокодилы в реках — не свидетельство разнообразия мирового генетического кода? Разве они не прекрасны? Нет, люди считают, что крокодилы и алкоголики — это безусловное зло.
Мне было жалко отца, жалко мать и бабулю Мартулю. Я могла бы показать им целый мир, изрезанный ходами в другие измерения. Но они бы не поняли ничего и вряд ли смогли бы путешествовать со мной. Единственный, кто понимал, — кот Тасик. Но его уже не было. Поэтому я хранила свою тайну.
Металлург в декабре
Наш район на окраине города назывался Металлургом. Он был застроен домами для рабочих двух заводов — Металлургического и Авиационного. В центре района лежал большой стадион, где тренировалась футбольная команда.
Длинную аллею, начинавшуюся у Металлургического завода, каждый апрель аннексировали грачи — они вили гнезда у макушек тополей и с граем кружили над улицей, как над полем оконченной битвы.
На Сталинабадской улице работал обувной магазин, Дом культуры Металлургов и кинотеатр «Октябрь», на улице Строителей была булочная и двухэтажная общественная баня, а на Республиканской — библиотека. И только на улице Второго Интернационала среди тополей стояли старые деревянные дома.
Был на Металлурге и парк с озером. А в парке было чудо — вечный, и зимой и летом одинаковый, новогодний комплекс: большие гипсовые фигуры Деда Мороза и Снегурочки, пять молодых елей, которые в конце декабря украшали мишурой и гирляндами, качели, карусель и горка.
Зимним вечером в декабре мать везла меня на санках в парк. Красная от мороза и впечатлений, я каталась с ледяной горки и все норовила залезть на гипсовый валенок Деда Мороза. Пять молодых елей сияли огнями, а на их макушках блестели звезды. Кругом вопила, смеялась, визжала, падала, бегала, толкалась, сбивала друг с друга с ног и валялась в пушистом снегу детвора.
Потом мать сажала меня в санки и везла домой. Фонари, как часовые, выстроились вдоль заснеженной дороги. Мы шли мимо кинотеатра, украшенного новогодними флажками и плакатом с надписью «С Новым годом!». Мне хотелось спать под скрип снега под полозьями санок. Но, увидев на фронтоне ДК Металлургов бегущие змейки огоньков, я спросила:
— Что это такое, почему они бегут?
Эти огоньки меня восхитили. Мать не сразу поняла, о чем я. А потом объяснила:
— Они не бегут, они просто мигают по очереди. Сначала один фонарик, потом соседний.
— Но кто их зажег?
— Люди. К Новому году люди всегда украшают здания, это традиция.
Люди, зажегшие эти бегущие огненными змейками фонарики, меня тоже восхитили.
Мать не восхищалась ничем. Она просто шла. Под ее сапогами скрипел наст. Дома нас ждал горячий чай. Через год к власти придет некий Горбыль, меченый родимым пятном по лбу, и Империя зла ощутит неотвратимое дыхание перемен. Как хорошо, что в тот вечер мы не знали об этом ничего.
Роза и мертвецы
В феврале по телевизору показывали похороны генсека Андропова. Бабуля Мартуля смотрела и плакала. Эти похороны навели ее на мысль, что нужно привезти из далекой деревни Существо — мою прабабку Ульяну Прокопьевну. Люди умирают быстро — был человек и нет его. А прабабка в последнем письме написала, что совсем плоха и ходить самостоятельно не может.
Против этой затеи высказался отец: «Всех теперь, что ли, в квартиру тащить?». Но бабуля Мартуля проявила настойчивость и перевезла Существо в наш Город на Волге.
Вскоре из своего старого дома Существо переселилось в нашу Большую комнату и заняло тахту деда за шкафом. Мне оно делало замечания: «Света, не прыгай! Света, не вертись, голова от тебя кружится! Света, не грызи ноготь, улитка в животе заведется!». Существо сидело на тахте целыми днями и ворчало.
Часто по выходным меня оставляли одну с Существом: бабуля Мартуля была на дежурстве в цехе, а мать с отцом отправлялись гулять. Мы сидели молча, пока я не начинала барабанить об пол игрушечным ведерком. Существо говорило:
— Не стучи!
А я, бесчувственная скотина, еще сильнее начинала стучать.
— Кому говорю, не стучи! Сейчас тараканов на тебя напущу, вот у меня в кармане сидят, — пугало Существо.
Я останавливалась, в раздумьях смотрела на карман залатанной кофты, из которого должны были выползти тараканы, и, оценив ситуацию, снова продолжала долбить ведерком в пол.
Но иногда, когда у Существа ничего не болело, оно подзывало меня к тахте и начинало рассказывать, сколько у него на дворе было кур, какие крупные яйца они несли, как сухим сеном пахли бревенчатые стены в доме, как тепло было спать на печи зимней ночью и какой крупный виноград рос в саду раньше, в древние времена, когда по земле ходили динозавры, а по орбите планеты летел Гагарин. Я мало что понимала в рассказах Существа — просто сидела и рассматривала свои пальцы. Поэтому, когда Существо замолкало, я не придавала этому значения: мне было все равно — говорит оно или молчит. Ведь общаться с Существом было трудно: оно слышало только очень громкие звуки.
В один из таких дней, когда никого, кроме нас двоих, не было дома, мы сидели на тахте, а потом Существо просто замолчало. Посидев еще немного и соскучившись, я слезла с тахты и стала играть в кубики на полу.
Пришла бабуля Мартуля и обнаружила на тахте мертвое Существо, а на полу меня, строившую дом из деревянных кубиков. Бабуля села на стул и целый час просидела неподвижно.
На похоронах Существа я снова увидела Розу. В мой мозг навсегда впечатался кадр: равнодушным движением Роза поправляет платок на лбу Существа. Она не боялась трогать мертвецов — и это было в ней страшнее всего.