Я вынашивала свой план несколько дней — и однажды мне представилась возможность его воплотить.
В воскресенье утром морпех с Кузнечиком отправились на рынок у метро «Тимирязевская» — за картошкой и мороженой рыбой. «Пойдем с нами», — сказали они мне. «А можно я вас здесь подожду?» — спросила я. «Можно», — согласились они и ушли, не заподозрив подвоха.
На всякий случай я сняла шерстяной свитер и заземлилась через радиатор центрального отопления — так я защитилась от статического электричества, ведь свободные электрические заряды гуляли и по этому измерению. Потом взяла с полки морпеха отвертку и плоскогубцы, села напротив компьютера и вздохнула от волнения — сейчас я узнаю еще одну тайну.
Через час почти все было готово: на столе лежала гора винтиков, с материнской платы были сняты кулер и процессор, из корпуса был изъят винчестер и расчленен на составляющие. С отверткой, высунув кончик языка, я склонилась над микросхемами, что гнездились на материнской плате, и отколупывала их одну за другой — скоро настанет момент истины, и я дойду до самой сути… Но тут в комнату вошел Кузнечик с морпехом. Пораженный Кузнечик замер в дверях. А морпех подошел к столу и задумчиво почесал за ухом.
— Зачем?! — изумленно произнес Денис, когда дар речи вернулся к нему.
— Прости, я ничего не могла с собой поделать, — только теперь до меня дошло осознание непоправимости моего поступка: похоже, компьютер был гораздо более ценной вещью, чем я себе представляла. И, похоже, ничем нельзя было загладить свою вину. Даже если заново собрать элементы воедино… Но микросхемы… Припаять каждую на свое место — с этой задачей справиться мне было не под силу.
Денис стоял над останками материнской платы целую минуту, а потом пнул ни в чем не повинный стул. Стул пострадал, и сильно — после сальто в воздухе он растянулся на полу, беспомощно распластав в разные стороны все четыре сломанные ноги.
Стул было жаль, но чтобы не разделить его участь, я прихватила свой шерстяной свитер и тихо ушла, пока обитатели комнаты 518 разглядывали разобранный мною компьютер и прощались с ним.
Теперь, наверное, все кончено, думала я, Кузнечик никогда меня не простит. Это все мои неискоренимые преступные наклонности — видимо, старуха Роза изгнала из меня не всех бесов. Поделать с этим ничего было нельзя — и со всеми своими бесами я отправилась на метро в читальный зал институтской библиотеки. В метро меня согрела толпа, а в читальном зале — батарея. Здесь, в новом и пока непонятном мире, холод ощущался сильнее, чем где бы то ни было.
Я взяла географический атлас и принялась изучать ландшафт этой планеты. На ней было четыре океана. Всего четыре — эта мысль поразила меня. И один из них — мой Океан. Иначе и быть не могло. Нужно было добраться до всех четырех и узнать свой, один-единственный. «Индийский, Тихий, Атлантический, Северный Ледовитый», — прошептала я, и мои губы растянулись в улыбке. Ведь теперь я знала все океаны по именам. Еще никогда мне не было так ясно, что нужно делать.
Я вышла на улицу, где на крыши машин сыпались снежные хлопья. Как же мне хотелось взлететь, скорее оказаться у одного из четырех океанов. Но гравитация крепко вцепилась в мое тело — даже на пару метров мне не оторваться от поверхности планеты.
А все-таки красиво там было все устроено — вспомнила я погибшую материнскую плату. В это самое время Денис копался в микросхемах. Спустя несколько часов материнская плата была все так же мертва. Тогда он, плюнув на все, понес расчлененный мною компьютер в ремонт.
Два дня я не ходила на лекции. В первый день я размышляла, как раздобыть теплую одежду — без нее не обойтись в тех землях, куда я собиралась отправиться. Север был на самом краю этого измерения, там поморы испокон веков ловили рыбу, а ненцы запрягали в нарты оленей. А во второй день я считала, сколько пустых пивных бутылок нужно сдать, чтоб купить билет на поезд до самого большого города за Северным полярным кругом — города на скалистом Кольском полуострове, у берегов самого малого и самого сурового из всех четырех океанов этой планеты — Ледовитого. Когда подсчеты были окончены, я поняла, что мне и за год не собрать такого количества бутылок, которое позволило бы мне добраться до океана. Они просто не успеют материализоваться на этажах общежития. Мой мозг отказался думать дальше — оба его полушария расплавились от напряжения, и я заснула.
А вечером ко мне пришел Денис. Он сел на край кровати и сказал:
— Ну, сколько можно прятаться? Даже лекции прогуливаешь. Не боишься, что тебя исключат из института?
— Боюсь, — сказала я. Мне и впрямь некуда было пойти из этой общаги. Даже лук — и тот у меня закончился.
— Ну, так поднимай свою тощую задницу, я покажу тебе кое-что.
— Я вообще-то на Северный Ледовитый океан собираюсь.
— Подождет океан. Там все равно холодно и нечего делать. Пойдем!
Он привел меня в комнату 518 и подтолкнул прямо к столу, где стоял компьютер — вновь собранный, с чистеньким корпусом, работающий.
— Починили? — воодушевилась я.
— Даже больше. Я купил новую мощную видеокарту, и сейчас мы ее вставим.
Мне эта идея понравилась. Да, действительно, Северный Ледовитый океан подождет еще немного. Может быть, деньги в моем кармане появятся сами собой — и тогда я отправлюсь на Север. Я погладила белый бок компьютера и шепнула ему:
— Сейчас мы будем тебя апрейживать!
К сожалению, деньги были единственной вещью в этом измерении, которая не материализовалась сама собой. Но об этом тогда я еще ничего не знала.
Всемирный мозг
По всем этажам института прошел слух про интернет. «Пойду посмотрю» — потирал руки каждый, до кого слух доносился. Интернет — что за явление природы? Все были им взволнованны и выбегали зачем-то на улицу, словно там, в небе над институтским двором, возникло полярное сияние.
— Где тут интернет? — спросила я у студентов во дворе. Все, не сговариваясь, кивнули на вход в библиотеку.
Я прошла в низенькое здание. В левом углу здесь стояла мышеловка, в правом — гипсовый бюст поэта Маяковского, посередине — исцарапанные студентами парты, а прямо по курсу, возле пыльного монитора, толпились и сами студенты. Я приподнялась на цыпочки и из-за спин, локтей и макушек тоже стала разглядывать монитор.
Поначалу я не поняла, что именно вижу. Мелькали буквы и изредка — картинки. С тихим жужжанием, напрягаясь, работал кулер в системном блоке. А студенты вбивали в поисковик все новые запросы. И вдруг меня осенило: да ведь все компьютеры этого измерения могли объединяться в сеть и делиться информацией друг с другом. Эта сеть, интернет, и есть всемирный мозг.
Всемирный мозг придумал Герберт Уэллс. Говорят, он был большим выдумщиком и жил в Лондоне. Придумал Уэллс его перед большой войной — в те древние времена, когда в Империи зла все люди были счастливыми, а в Европе испытывали баллистические ракеты «Фау». В мире тогда было огромное количество библиотек, а в библиотеках сосредоточено баснословное количество человеческих знаний. Библиотеки были копилками мудрости. «Разве нельзя преобразовать все это с помощью новых технологий, которые появятся в будущем? — подумал Уэллс, прогуливаясь по Лондону. — Преобразовать в стройную систему, которой мог бы управлять разум, созданный по лекалам человеческого? Не существует никаких практических препятствий для создания полноценного каталога всех человеческих знаний, идей и достижений, а именно для создания полной всепланетной памяти всего человечества». Современники и потомки посмеялись на Уэллсом.
И вот теперь всемирный мозг был передо мной. Кажется, я начинала куда лучше понимать природу этого измерения: здесь воплощались самые дерзкие, самые несовместимые с реальностью идеи. Пожалуй, это измерение, полное сюрпризов, было самым странным из всех.
Сонька Мармеладова
В среду ранним утром Сонька Мармеладова вернулась от дагестанца Раджабова заплаканная. Я сидела на кровати и зашивала прореху в кармане плаща Элиота. Я ничего не спрашивала у Соньки, и тогда она высказалась сама: «Раджабов совсем в свинью превратился». Я ничему уже не удивлялась: в измерении, где придумали генную инженерию, такое вполне могло случиться.
Лужи покрылись тонкой корочкой льда, в китайской пагоде на бульваре повесили плакат с рекламой нового бургера, на афише театра на Малой Бронной появилось название свежего спектакля, а Кузнечик сказал правду самому профессору Минералову. Именно в ту среду Кузнечик плохо себя чувствовал: у него было обострение хронической честности.
Профессор Минералов был знаменит на весь институт как человек, который завел себе сайт и написал на главной странице: «Юрию Минералову мало оставаться прекрасным специалистом в одной узко определенной области, ему важно охватить все возможные сферы деятельности. Последнее творение автора — это книга стихов. Стихи о жизни — это стихи обо всем том, что называется жизнь… Это те стихи, которые напоминают нам в повседневной суете об истинных ценностях жизни. Даже самая обыденная и привычная жизнь может быть преподнесена высоким и прекрасным слогом в стихах о жизни. Стихи о жизни — стихи обо всем и ни о чем».
Профессор решил объяснить нам, что такое пятистенка. На доске мелом он нарисовал пятигранник, развернулся лицом к аудитории, импозантно выставил вперед ногу в крошечном ботиночке и сказал:
— Таков в архитектурном плане вид сверху на пятистенку.
— Нет, не таков! — вдруг сказал Кузнечик и с грохотом отодвинул стул, чтобы встать. Подошел к доске, отобрал у профессора мел и нарисовал квадрат, а через центр квадрата прочертил линию. — Вот это пятистенка, я в такой жил. Пятая стена дом на две части делит. А у вас что? Пятигранником церкви и монастыри строили, а не избы, да и то в шестнадцатом веке.
Минералов поправил очки и внимательно посмотрел на Кузнечика — чтобы запомнить, кого валить, когда придет время экзаменационной сессии.
— Откуда вы такой начитанный?